Работаю я фельдшером на «скорой помощи» и должен вам сказать: беда с этими артистами. Одно время совсем сбили меня с толку. Доставляешь больного, а потом выясняется, что это не больной, а опаздывающий на представление актер. Постоит он на остановке такси час-другой и, увидев машину с красным крестом, падает на землю, хватаясь за сердце. У театра ему становится лучше, откланивается львиной головой и спешит на сцену ревновать Дездемону.

Но потом я хорошо научился отличать работника сцены от обыкновенного больного. Больной валится на землю, как куль с овсом, и страдает не натурально. Актер же падает красиво, развернется туловищем градусов на семьдесят, тонкую руку прижмет к сердцу, будто в любви объясняется, и медленно оседает, словно тонущий корабль. Зрелище великолепное! И как правдиво страдает…

Помню приезжал на гастроли заслуженный артист республики Белоногов. Искусством перевоплощения владел необыкновенно. Бывало, до того разыграется в машине, изображая больного, что мне от сострадания делалось плохо. Потом выйдет у театра, засмеется, а меня в больницу везут на уколы.

Постепенно я стал разбираться в сценическом искусстве. Дорогой уже свободно мог оценить мастерство актеров. В общем, работал безупречно. Только однажды приключилась со мной история. Кажется, было это в день открытия театрального сезона. Приступил я к обычному дежурству. Смотрю, на остановке такси упал человек. Упал красиво. По приметам, выходит, артист. Хотя отдельные моменты исполнил не совсем профессионально. Сразу видно, что дебютант.

Ну что же, забрал его и повез. На площади останавливаемся.

— Вот и театр. Приехали!

Он недоуменно смотрит на меня и не выходит. Артист, видать, попал с характером. Тут высказал начистоту все, что думал:

— Извините, но играете вы посредственно, не наполняете образ внутренним содержанием, не проникаете в глубинные пласты жизни. Так… Обычная симуляция…

Он аж задохнулся.

— Вы что, — говорит, — шутите. Как ваша фамилия?

Спокойно отвечаю:

— К сожалению, я не Станиславский и не Товстоногов, но любой человек, имеющий хоть мало-мальское отношение к искусству, меня здесь знает. Удивительно, что вы не знаете. В общем, не валяйте дурака, вылазьте! Режиссер, небось, заждался вас?

А он уперся, не хочет вылазить и только. Позеленел от злости. Потом синеть начал. Стало меня сомнение грызть.

— А что если…

Выскочил из машины и к ближайшему телефону-автомату. Набираю 03.

— Алло! «Скорая»? Срочно выезжайте в седьмой микрорайон… Что? Все машины на вызове? Безобразие! Да я на вас жаловаться буду!

Тут один школьник, стоявший в очереди, трогает меня тихонько за рукав.

— Дядя, а ведь вы и есть «скорая».

Оглядываюсь. Верно, не обманывает малыш. Вон и красный крест на дверце кабины. Сел в своего «Москвича» и отвез того гражданина в больницу.

И что вы думаете? Оказался больным. Редкий случай в моей практике.

— Нейлонов?

— Слушаю, Николай Николаевич.

— Вот что, Нейлонов, срочно выясни, почему завод «Авралец» не выполнил план по выпуску бензопил новейшей конструкции и кто в этом виноват? Понятно?

— Понятно.

— В общем, разберись с бензопилами и доложи.

— Я уже разбирался, Николай Николаевич.

— Ну и что?

— Позвонил директору завода «Авралец». Могу оказать, энергичный и деловой руководитель. Так вот у него претензии к мебельной фабрике. Недополучил двести ручек к пилам. Обратился к мебельщикам. Бобров там главный. Очень инициативный товарищ. В каждом цехе поставил динамики. Теперь токари повышают производительность труда под музыку. Бобров говорит, что лесокомбинат недодал лесоматериалов.

Разматываю клубок дальше. Звоню директору комбината Панову. Человек исключительный. Трудится с полной отдачей сил. Внедряет эстетику на производстве. Покрасил цеха комбината под цвет своей «Волги». Спрашиваю Панова, почему задержал лесоматериалы? А он божится, что вины его в этом нет. Леспромхоз подвел. До сих пор ждет от него лес-кругляк.

Ну, думаю, ниточка подходит к концу. Еду к директору леспромхоза. Требую от и его лес-кругляк. А он чуть не плачет. Оказывается, от того самого завода «Авралец» недополучил двести бензопил.

В общем, дело ясное, Николай Николаевич, причины объективные. Виновных нет…

Я сижу на вокзале и жду поезд со станций Яма. Приезжает мой любимый дядюшка. Хотя от станции до города всего пять часов езды, дядюшка редко бывает у меня. В последний раз он выбрался из Ямы пятнадцать лет назад, когда я был еще холостяком. А сейчас я женат, получил трехкомнатную квартиру и у нас родился сын. Дядюшка должен разделить с нами семейную радость. Разумеется, ему вручили мою телеграмму и сейчас из окна идущего поезда он рассматривает сельский пейзаж.

С нетерпением поглядываю на часы. До прихода поезда по расписанию остается пятнадцать минут. Скоро я увижу своего милого, доброго дядю и заключу его в объятия.

Из репродуктора доносится хриплый голос:

— Товарищи пассажиры, поезд пятнадцатый «Яма — Зеленогорск» опаздывает на тридцать минут.

Достаю сигарету, закуриваю.

«Ну что же, поезда часто опаздывают. А тридцать минут не так уж много». Это меня успокаивает, и я продолжаю думать о дяде.

«Дядя работает сторожем. Конечно, лучше если бы он был профессором. Дело в том, что на торжества приглашен Петр Петрович, директор института, в котором я работаю. Ему бросится в глаза провинциальность дяди, его старомодный пиджак, широкие, как Каспийское море, брюки. Впрочем, дам дяде свой синий в полоску костюм».

Через шум толпы доносится голос диктора:

— Поезд пятнадцатый, следующий по маршруту «Яма — Зеленогорск», опаздывает на полтора часа.

Это начинает мне не нравиться. Встаю со скамейки и прогуливаюсь по вокзалу.

«Дядя не плохой человек, но изрядно надоедлив. Обязательно пристанет к Петру Петровичу с разговорами о поднятии паров и лущении стерни. А то затянет свою любимую песню «Соловей, соловей — пташечка».

Вновь включается репродуктор:

— Поезд пятнадцатый «Яма — Зеленогорск» опаздывает на три часа.

«Безобразие! Напишу об этом в газету», — решаю я. — Ах, дядя, дядя! Родственник. А ведь он еще и храпит по ночам. Уснуть будет просто невозможно. Куда положить дядю? Дядя не впишется в современный интерьер гостиной. И что понесло? Сидел бы себе дома. Знает ведь, что у меня лишней комнаты нет».

Мои размышления прерывает знакомый голос:

— Поезд пятнадцатый, следующий по маршруту «Яма — Зеленогорск», опаздывает на пять часов.

Ничего не понимаю. Бросаюсь к окошечку справочного бюро.

— Ну как же так, — спрашиваю девушку, — поезд опаздывает на пять часов, тогда как от Ямы до Зеленогорска всего пять часов пути?

— Все правильно, — отвечает девушка, — но поезд еще не вышел со станции Яма.

— Что вы сказали?.. Какое счастье! Успею дать телеграмму, чтобы дядя не приезжал.

Пчелкин собирает пустые бутылки и кладет в сумку. Входит Дарья Ивановна, соседка Пчелкина. Здоровается. На лице написана забота.

— Как живете? — спрашивает соседку Пчелкин, рассматривая этикетки бутылок. — Как дочка?

— Живем ничего. А дочка растет. Учится. Правда, без меня не может готовить уроки. Можно сказать, пятый класс за нею кончаю. И вот еще что. Девочка с характером. Очень строгая. Вчера я не решила уравнение, так она меня наказала. Не разрешила сходить в кино. И принципиальная. Если затрудняюсь, никогда не подскажет. Терпеть не может подсказок.