Точку поставит кинжал.

Белые губы, пустые уста…

Нет у суфлера другого листа

Тают и гаснут огни на бегу…

Белые руки на белом снегу…

Но что поэзия? Что – воображение? Разве случайно убеждали нас, что жизнь куда фантастичнее любой выдумки?

Вот он, финал, символический финал нашего рассказа.

Кинжал, пронзивший сердце исторического Каспара Хаузера, был украшен изображением черепа и рунических знаков.

Похожих на изображение двух молний.

Таблички, таблички… Материализованное в металле коллективное раскаяние? Да. Но раскаяние никогда не бывает своевременным. Раскаяние всегда запаздывает. Даже не знаю, нужно ли оно, это раскаяние. Может, и нужно. Может быть.

«Молитесь, люди, о Каспаре…» Некому молиться.

Не о ком молиться.

Finita la storia.

Занавес.

«…И СКАЗАЛ Я СЕБЕ: ЭТО ВКУС СМЕРТИ…»

Я думаю, поклонники приключенческого жанра сразу вспомнят эти строки:

«Тогда, сжимая в холодеющей руке маршальский жезл с вышитыми на нем золотыми лилиями, он опустил глаза, ибо у него не было больше сил смотреть в небо, и упал, бормоча странные, неведомые слова, показавшиеся удивленным солдатам какою-то кабалистикой, слова, которые когда-то обозначали столь многое и которых теперь, кроме этого умирающего, никто больше не понимал:

– Атос, Портос, до скорой встречи. Арамис, прощай навсегда!

От четырех отважных людей, историю которых мы рассказали, остался лишь прах; души их призвал к себе бог»^[14].

Так заканчивается эпопея о мушкетерах несравненного Александра Дюма.

А вот финал «Графа Монте-Кристо»:

«– Кто знает, увидимся ли мы еще когда-нибудь! – сказал Моррель, отирая слезу.

– Друг мой, – отвечала Валентина, – разве не сказал нам граф, что вся человеческая мудрость заключена в двух словах:

Ждать и надеяться!»^[14]

Два шедевра жанра от одного из его основателей.

А вот, пожалуй, самый яркий из наследников – Роберт Луис Стивенсон:

«Теперь меня ничем не заманишь на этот проклятый остров. До сих пор мне снятся по ночам буруны, разбивающиеся о его берега, и я вскакиваю с постели, когда мне чудится хриплый голос Капитана Флинта:

– Пиастры! Пиастры! Пиастры!»^[15]

Это концовка «Острова Сокровищ», а ниже – «Черная стрела», еще два приключенческих шедевра:

«За знаменем, окруженный закованными в сталь рыцарями, ехал честолюбивый, смелый, жестокосердый горбун навстречу своему короткому царствованию и вечному позору.

С тех пор грязь и кровь этой буйной эпохи текла в стороне от них. Вдали от тревог жили они в том зеленом лесу, где возникла их любовь.

А в деревушке Тэнстолл в довольстве и мире, быть может, излишне наслаждаясь элем и вином, проживали на пенсии два старика. Один из них всю жизнь был моряком и до конца своих дней продолжал оплакивать своего матроса Тома. Другой, человек бывалый и повидавший виды, под конец жизни сделался набожным и благочестиво скончался в соседнем аббатстве под именем брата Гонестуса. Так исполнилась заветная мечта Лоулесса: он умер монахом»^[16].

Для чего я их привел, эти цитаты?

Будучи давним, с детских лет, поклонником приключенческой литературы, я однажды заинтересовался: почему финал этих, как правило, напряженных и динамичных произведений всякий раз содержит некую недоговоренность, оставляющую чувство щемящей грусти, тоски, – даже если повествует о счастливом соединении разлученных влюбленных или о благополучном завершении опасного пути похищенного аристократа, и т.д.? То же самое происходит с фантастическими и детективными произведениями, которые, при всех индивидуальных особенностях, представляют собой, по сути, разновидности приключенческого жанра. Вспомните, как завершается один из лучших (если не лучший) фантастический роман позапрошлого века – «Машина времени» Герберта Уэллса:

«И я храню, для моего собственного успокоения, два странных белых цветка, теперь уже ссохшихся, плоских, хрупких, побуревших, – свидетельство того, что даже тогда, когда разум и сила иссякнут, благодарность и ответная нежность все еще будут жить в человеческом сердце»^[17].

Что это за грусть, тоска, откуда это ощущение какой-то, не сразу формулируемой обреченности? Почему – в жанре, который, на первый взгляд, исполнен оптимизма, в произведениях, главные герои которых всегда буквально одержимы волей к победе, полны жизненных сил?

В то же время это именно грусть, тихая печаль. Не отчаяние, не открытая сердечная боль – тоска. Скорбь.

Мне кажется, тут всё заложено в природе жанра. Причем с самого начала – с первого произведения, с первого приключенческого романа в истории мировой культуры.

Вообще, невероятно, но факт. Мы можем назвать конкретные произведения, с которых началось развитие тех или иных жанров, ныне насчитывающих миллионы романов, рассказов, повестей. Например, детектив «есть пошел» с рассказа «Убийства на улице Морг» Эдгара По, появившегося в печати в 1842 году. Даже еще точнее: 21 апреля 1842 года.

Хотя и с меньшей точностью, но можно указать и первое произведение жанра приключений – первый приключенческий роман в истории мировой литературы.

…В 1954 году на мировые экраны вышел исторический фильм режиссера Майкла Кёртиса «Египтянин». Фильм с триумфом прошел во многих странах и способствовал популярности романа, ставшего основой фильма, – романа финского писателя Мики Валтари, тоже называвшегося «Египтянин».

Назвав фильм историческим, я, конечно, погрешил против истины. Такие фильмы традиционно называют «пеплум» (от названия античной одежды). На историческую достоверность они не претендуют, хотя их герои частенько носят имена подлинных исторических деятелей, да и события, в той или иной степени, связаны с событиями реальными. Характерные образцы жанра – это, например, «Клеопатра» с Элизабет Тейлор или, скажем, «Странствия Одиссея» с Кирком Дугласом, а из более поздних – «Александр» с Колином Фаррелом или «Гладиатор» с Расселом Кроу. В случае с «Египтянином» исторические неточности связаны с тем, что, взяв за основу древнеегипетскую «Повесть о Синухете», Мика Валтари распорядился ее сюжетом весьма произвольно.

Так, он переместил время действия из эпохи Среднего царства (в древнеегипетском первоисточнике – время фараонов XII династии Аменемхета I и Сенусерта I) в эпоху Нового царства (времена фараона-реформатора Эхнатона и его преемников из XVIII династии). Причина такого анахронизма связана, как мне кажется, с тем, что Эхнатон гораздо лучше известен современному читателю, нежели Амнемхеты-Сенусерты, да и Рамсесы-Тутмосы.

Но не только это.

Сюжетно история Синухе весьма похожа на историю куда более знаменитого человека – Моисея, а мода на отнесение событий Исхода к временам Эхнатона хотя и прошла, но свой след оставила.

Обойдемся без обиняков и намеков. Я просто вкратце перескажу этот сюжет. Который, хочу заметить, помню примерно с 11-летнего возраста, когда на уроке по истории Древнего Мира впервые услышал о Синухе. Наша замечательная школьная учительница истории, Мария Акимовна Азарова, царство ей небесное, говорила «Синухет». И я с большим трудом переучивался на более современное – Синухе. От нее же я услышал и запомнил фразу, ставшую заголовком этого очерка: «И сказал я: это вкус смерти…»

Сюжет таков. Некий египетский вельможа и военачальник по имени Синухе (простите, Мария Акимовна!) сопровождает одного из царевичей, Сенусерта, в походе. Победоносно разбив врагов, египетские воины готовятся к возвращению домой, но в это время приходит известие о смерти фараона.