Сейчас, мне кажется, малоинтересны хитро закамуфлированные намеки на всесильные и жестокие спецслужбы, на идеологический партийный контроль. Куда интереснее вечные, вневременные проблемы, повернутые неожиданной стороной – как в повести «За миллиард лет до конца света» Аркадия и Бориса Стругацких.

Малоинтересны остроты и шутки в адрес советских порядков – и все интереснее история взаимоотношений человека-творца и его искусственного двойника в повести Владлена Бахнова, тайна, со времен пражского Голема будоражащая наше воображение.

И что мне, как читателю, за дело до канувшего в Лету (вслед за советским социализмом) «муравьиного лжесоциализма» Мао Цзэ-дуна, этой «красной селедки» из романа Ефремова? Куда интереснее почитать о контакте внешне не отличимых человечеств, далеко разошедшихся в вопросах морали, задуматься о том, неизбежен ли этический прогресс, задуматься о путях и перепутьях развития нашего человечества.

«Фиги в кармане», даже не «фиги», а «фигушки», «фигочки», казавшиеся менее важными, чем критика системы, сегодня вышли на передний план и, перестав быть намеками, перестав быть подмигиваниями, серьезно заслонили политическую и социальную заостренность, оппозиционность этих (и многих других) книг, написанных в советское время. Они стали теперь метафорами, яркими и неожиданными, частью образной системы. Эта система уже не столько скрывает (скрывать нечего!), сколько, напротив, раскрывает и заостряет не политические (кого, кроме историков, могут интересовать политические беды и социальные конфликты прошлого?!), но общечеловеческие проблемы, которые не исчезают и не могут исчезнуть с исчезновением социально-политических противоречий.

«Tempora mutantur, et ideae nostrae cum illis mutantur, – как сказал бы автор выше приведенного афоризма, живи он сегодня. – Времена меняются, и наши представления меняются с ними».

ЗАБРОШЕННЫЙ ЗÁМОК СОЛЯРИС^[269]

«В течение всего унылого, темного, глухого осеннего дня, когда тучи нависали гнетуще низко, я в одиночестве ехал верхом по удивительно безрадостной местности и, когда сумерки начали сгущаться, наконец обнаружил в поле моего зрения Дом Ашеров. Не знаю отчего, но при первом взгляде на здание я ощутил невыносимую подавленность. Я говорю “невыносимую”, ибо она никак не смягчалась полуприятным из-за своей поэтичности впечатлением, производимым даже самыми угрюмыми образами природы, исполненными запустения или страха»^[270].

Так начинается «Падение дома Ашеров» – образцовый «готический» рассказ мастера поэтического ужаса Эдгара Алана По. Образцовый – не только по причине таланта американского романтика. Рассказ «Падение дома Ашеров», несмотря на малый объем (несколько страниц), вместил все черты, характерные для готической литературы: обветшавший старинный замок, печать обреченности, лежащая на хозяевах – отпрысках древнего рода, сверхъестественные явления, наконец страх и уныние, пропитывающие здешнюю атмосферу.

Потому-то я и начал именно с этого рассказа Эдгара По – хотя мог бы с тем же успехом вспомнить его же «Метценгерштейн», или «Замок Отранто» родоначальника жанра Хораса Уолпола, или «Тайны замка Удольфо» знаменитой Анны Радклиф, или «Рукопись, найденную в Сарагосе» Яна Потоцкого – вот, хоть так:

«Спустя два часа я покинул жалкое убежище и вскоре увидел огромный замок, расположенный на вершине горы. Я спросил моего проводника, как называется это место и живет ли там кто-нибудь. Он отвечал мне, что в округе его обычно называют lo monte или также lo castello, что замок совершенно разрушен и необитаем, но что внутри сооружена часовня с несколькими кельями при ней, куда перебрались пять или шесть францисканцев из монастыря в Салерно…»^[271]

Или просто обратиться к старинным легендам, получившим распространение в эпоху романтизма и включавшим в себя непременный средневековый замок, ветшающий, угрюмый, с печатью страшной тайны, странных его обитателей и непременных призраков, сводящих с ума случайного или неслучайного путника, на беду свою остановившегося на ночлег в этом месте. В месте, которое М.М. Бахтин обозначил как «хронотоп» (символ, пространственно-временная связь) готического романа:

«К концу XVIII века в Англии слагается и закрепляется в так называемом “готическом”, или “черном”, романе новая территория совершения романных событий – “зáмок”… Замок – место жизни властелинов феодальной эпохи… в нем отложились в зримой форме следы веков и поколений… …легенды и предания оживляют воспоминаниями прошедших событий все уголки замка и его окрестностей. Это создает специфическую сюжетность замка, развернутую в готических романах.

…Ограниченная спаянность в замке (с его окружением) пространственных и временных моментов-примет, историческая интенсивность этого хронотопа определила его изобразительную продуктивность…»^[272]

Словом, «Евангелие от жанра» можно было бы начинать так: Вот родословие любимой нашей жанровой литературы. Рыцарский роман родил готику, готика родила романтизм, романтизм родил детектив классический и брата его роман ужасов, и сестру его фантастику, научную и ненаучную… И так далее, вплоть до постмодернизма, голливудского кинематографа, сериалов и желтой прессы.

С детективом все понятно. Хрестоматийная «Собака Баскервилей» Артура Конана Дойла, в сущности, полноценный готический роман. Тут и ветшающий замок (Баскервиль-Холл), страшные тайны угасающего рода, внезапные исчезновения, зловещие призраки, но главное – потрясающе воссозданная мрачная, типично «готическая» атмосфера, мистический туман, окутывающий стены Баскервиль-Холла:

«…Лучи заходящего солнца превращали бегущие ручейки в золотые ленты, горели на поднятой плугом земле и густой чаще кустарника. Дорога, пересекающая красновато-оливковые перевалы с огромными валунами, становилась все запущеннее и суровее. Время от времени перед нами вырастали обнесенные каменными оградами коттеджи, скупые очертания которых не были скрашены даже плющом. А потом глазам нашим предстала похожая на глубокую чашу долина с чахлыми дубами и соснами, искореженными и погнутыми ветром, бушующим здесь испокон веков. Над деревьями поднимались две высокие узкие башни.

<…>

…Через несколько минут мы подъехали к узорным чугунным воротам с двумя обомшелыми колоннами, которые увенчивались кабаньими головами – гербом Баскервилей. Каменный домик привратника был ветхий, с обнажившимися стропилами…

За воротами тянулись два ряда высоких старых деревьев; их ветви смыкались сумрачным сводом у нас над головой. Стук колес… потонул в шорохе листьев. Баскервиль содрогнулся, глядя в длинный темный провал аллеи, в конце которого виднелись призрачные очертания дома.

<…>

– Меня нисколько не удивляет, что, живя здесь, дядя все время ждал какой-то беды, – сказал он. – Тут кого угодно возьмет страх…»^[273]

Конечно, в итоге, в финале – никакой мистики (романтический позитивизм, как ни странно звучит такое сочетание!), призрак собаки на поверку оказался псом весьма свирепым, но из плоти и крови, а все загадки – хитро спланированным преступлением. Так ведь и у Анны Радклиф, самого яркого классика готического жанра, все чудеса разъясняются вполне реалистически: внезапные исчезновения – старыми подземными ходами, призраки оказываются переодетыми слугами, таинственные манускрипты – подделками. Словом, детектив, с его двусмысленностью (то ли дождик, то ли снег, то ли было, то ли нет – как в детской считалке), самое что ни на есть законное дитя романтики и внук готики.

У Рэдклиф все рационально, но есть ведь еще и другие родители жанра – Хорас Уолпол или Мэтью Льюис. А у них мистика до конца остается мистикой, призраки – призраками, а дьявол – дьяволом.

В научной фантастике, казалось бы, тоже вполне рациональном потомке готики, родственная связь четко прослеживается не только у матушки жанра НФ Мэри Шелли, но и у такого признанного рационалиста, каким был великий Жюль Верн. Даже мистический финал «Приключений Артура Гордона Пима» Эдгара По французский писатель объяснил реалистически – в написанном словно только для этого сиквеле, повести «Ледяной сфинкс». А вот, к примеру, один из поздних его романов – «Замок в Карпатах». Тут с самого начала читатель получает тот самый хронотоп готического романа – хронотоп замка. И фигурирует он не просто в начале – уже и в названии, подобно «Замку Отранто» Хораса Уолпола или «Тайне Кобургского замка» Анны Радклиф: