Эта «фигура умолчания», это отсутствие столь колоритного персонажа весьма многозначительны.
Такое отсутствие можно было бы опять же счесть случайным (не многовато ли столь важных случайностей для одной книги?) – ну, не планировали писатели такого героя, не фигурировал у них в произведениях Глеб Жеглов. Потому и не упоминали. А когда решили рассказать о начале сыщицкой карьеры Шарапова, придумали и Жеглова – как антипода.
Вот только как объяснить отсутствие его в романе, написанном после «Эры милосердия»? Я ведь не случайно обратил ваше внимание на то, что «Эра милосердия», «Место встречи изменить нельзя» – не последний, а предпоследний роман милицейской эпопеи Вайнеров. Последним стал роман «Лекарство против страха» (он же «Лекарство для Несмеяны»), вышедший в 1978 году, через три года после публикации «Эры милосердия». И ведь это опять-таки неслучайно: в романе немало страниц уделено состарившемуся и достигшему генеральского звания Владимиру Ивановичу Шарапову. И вспоминает его ученик-рассказчик Стас Тихонов о деле «Черной кошки», о славной молодости любимого начальника. А ведь читатель «Лекарства…» – это читатель, уже знающий подробности, читавший о молодом Володе Шарапове. И читатель знает, что, конечно, Шарапов – герой, пошедший в страшную банду. Но все-таки «Черную кошку» прихлопнул Глеб Жеглов, руководивший всей операцией. В предыдущих книгах упоминаний о его роли могло не быть, потому что Вайнеры еще не планировали писать «Эру милосердия». Но после знаменитого романа – что мешало хотя бы словом обмолвиться о Глебе Жеглове?
Жеглов исчез. Из романа – и, словно бы, из жизни героя, главного героя. Я ничуть не удивился бы, если бы в фильме, после сцены убийства Левченко, он исчез и физически – растворился бы в воздухе. Остались бы валяющаяся в снегу винтовка – и мертвый уголовник, бывший фронтовик-штрафник, друг Шарапова…
Ибо Герой должен быть один. Пока прошлое держит Шарапова, он не может стать Героем – в том смысле, какой вкладывается в это понятие героическим эпосом.
И потому убийство Левченко – это резкое, грубое и эффективное отсечение военной части прошлого. Оно необходимо, а значит, необходим и Жеглов, чтобы завершить гештальт – как Иуда необходим для Иисуса…
Когда вслед за убийством Левченко приходит известие о гибели Вари Синичкиной, прошлое (читай: личная жизнь нашего героя) уходит окончательно, словно бы груз, который он тащил на плечах и который тянул его куда-то (на самом деле – в пропасть, именуемую прошлым), – груз этот в пропасть и срывается:
«Я взял за руку Копырина:
– Отвези меня, отец, в Управление…
– Хорошо, – сказал он, не глядя на меня, и полез в автобус.
<…> – Я с тобой пойду, – сказал Копырин, вылезая со своего сиденья.
– Зачем? – удивился я. – Хотя, если хочешь, пошли…
<…> В вестибюле, как всегда, было многолюдно, сновали озабоченные сотрудники, и только у меня сегодня дел никаких не было. Я пошел к лестнице и увидел на столике у стены портрет Вари. Большая фотография, будто увеличенная с удостоверения.
Варя?
Почему? Почему здесь ее фотография?
Отнялись ноги, вкопанно остановились. И сердце оборвалось.
СЕГОДНЯ ПРИ ИСПОЛНЕНИИ СЛУЖЕБНЫХ ОБЯЗАННОСТЕЙ ПОГИБЛА МЛАДШИЙ СЕРЖАНТ МИЛИЦИИ ВАРВАРА АЛЕКСАНДРОВНА СИНИЧКИНА…
<…>
Варя! Варя! Этого не может быть! Это глупость! Вздор! Небыль! Варя!
<…>
СЕГОДНЯ НОЧЬЮ ПРИ ЗАДЕРЖАНИИ ВООРУЖЕННЫХ ПРЕСТУПНИКОВ ПОГИБ НАШ ТОВАРИЩ – ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ СОВЕТСКАЯ ДЕВУШКА ВАРЯ СИНИЧКИНА…
…Я слышал ее шепот: «Береги себя», и руки мои были полны ее цветами, которые она поднесла мне в ноябре, в самую страшную ночь моей жизни, уже мертвая. Она ведь умерла, когда ушла от меня во сне на рассвете, и сердце мое тогда рвалось от горя, и я молил ее оставить мне чуточку памяти…
Волосы ее были забраны под берет, и бешено светили ее веселые глаза…»[227] [Курсив везде мой. – Д.К.]
Поразительно, но при всей трагичности этого эпизода участие в нем шофера Копырина опять (теперь уже в последний раз) отсылает нас к «Золотому теленку»:
«…Они не заметили, что машина уже несколько минут стоит на месте, а Козлевич смотрит на них, подкручивая двумя руками свои кондукторские усы. Приведя усы в порядок, Адам Казимирович, кряхтя, сошел на землю, отстегнул дверцу и громогласно сообщил:
– Прошу выходить. Приехали.
<…>
Остап ошеломленно посмотрел перед собой и увидел обыкновенный серенький домик с обыкновеннейшей серенькой вывеской: “Отдел записей актов гражданского состояния”...»[228]
Правда, этот эпизод (с женитьбой Бендера) не вошел в окончательный текст романа. Видимо, и здесь авторы понимали – их герой не может обрести семейный покой.
Последние фразы «Эры милосердия» – как последняя попытка удержать растаявшее прошлое, прошлогодний снег, текущий сквозь пальцы:
«…Я снял телефонную трубку. Долго грел в ладонях ее черное эбонитовое тельце, и гудок в ней звучал просительно и гулко. Медленно повернул диск аппарата до отказа – сначала ноль, потом девятку, – коротко пискнуло в ухе, и звонкий девчачий голос ответил:
– Справочная служба…
Еще короткий миг я молчал – и снова передо мной возникло лицо Вари – и, прикрыв глаза, потому что боль в сердце стала невыносимой, быстро сказал:
– Девушка, разыщите мне телефон родильного дома имени Грауэрмана…»[229]
Роман оканчивается зыбкой, крохотной надеждой, – но это надежда героя. Читатель, до этого уже узнавший о пожилом Шарапове из других книг, узнавший о семье генерала Владимира Ивановича Шарапова, – он-то понимает: ничего не будет. Мальчишку-подкидыша Шарапов не найдет.
Потом, много позже, он женится, в его жизни появятся дочь и зять:
«Он отворил дверь, и я чуть не расхохотался – так непривычен был его вид моему глазу, намозоленному повседневным генеральским мундиром. На нем была пижамная куртка, старые спортивные шаровары, шлепанцы, а поверх всего этого домашнего великолепия был он обвязан очень симпатичным домашним фартучком. И я подумал, что… человеческая природа моего генерала, безусловно, гораздо сильнее проявлялась вот сейчас, в фартуке, или четверть века назад, когда он в ватнике и кирзачах, бритый наголо, внедрился в банду грабителей и убийц “Черная кошка”...
Мы прошли на кухню, небольшую, всю в белом кафеле и цветном пластике польского гарнитура.
– За этим гарнитуром моя старуха ходила год отмечаться, а дочь получила месяц назад квартиру, прихожу к ним – стоит такой же столярный шедевр…»[230]
Но ни в одной книге мы не увидим его семьи – подобно тому, как в сериале «Коломбо» лейтенант часто поминает свою жену, но зритель ее так и не увидит. Потому у читателя-зрителя возникает иллюзия (а возможно, и не иллюзия вовсе), что ни жены Коломбо, ни семьи Шарапова в природе не существует, они придуманы великими сыщиками, это их игра – игра в нормальную жизнь, в жизнь, которой у героя не может быть ни при каких обстоятельствах. И возможно, тот факт, что в романе «Гонки по вертикали» (1974) упоминается жена подполковника Шарапова Варвара, а через два года, в 1976-м, мы узнаем, что Варвара, возлюбленная и невеста старшего лейтенанта Шарапова, погибла вскоре после их знакомства, – указывает на то, что нет у Шарапова никакой семьи. Просто нафантазировал он себе теплый семейный дом с женой Варварой, воскрешенной, живой. И рассказчик Тихонов эту фантазию, эту скорбную игру поддерживает.
О, нет, не просите у меня доказательств. Так кажется мне. Если вы с этим не согласны, если вы понимаете это иначе – так тому и быть. Останемся каждый при своем мнении.
Но – Герой должен быть один. А Сыщик – Герой.
…Роман завершен. Завершен тремя этими утратами, тремя ударами: убийством фронтового друга, гибелью первой любви, исчезновением едва обретенного сына, словом – тремя символами обычной жизни. Тут кстати вспомнить эпизод из повести А. и Б. Стругацких «Стажеры»:
