— Возможно, — медленно произнес он, наблюдая, как его собственное прикосновение к дереву вызывает пульсацию серебристо-голубого света. — Но тогда... в чем ценность теоретических построений? Если всё сводится к субъективным интерпретациям, почему бы просто не погрузиться в чувственный опыт?

Аврора улыбнулась с легким оттенком озорства:

— А разве теоретизирование — не твой способ чувственного опыта? Разве ты не получаешь удовольствие от интеллектуальных построений так же, как другие — от танца или музыки?

Это наблюдение застало его врасплох. Он никогда не рассматривал свою интеллектуальную деятельность как форму эстетического или чувственного опыта. Это была... работа, исследование, поиск истины. Но удовольствие? Мысль о том, что его аналитические упражнения могут быть формой наслаждения, казалась почти еретической.

— Я... никогда не думал об этом таким образом, — признался он.

— А стоило бы, — мягко заметила она. — Может быть, всё, что мы делаем — включая самые абстрактные философские поиски — это просто разные способы быть живыми, разные способы взаимодействия с реальностью.

Они продолжили путь, приближаясь к выходу из садов. Деревья вокруг них продолжали реагировать на их присутствие, создавая светящийся коридор, который, казалось, следовал за ними, подстраиваясь под ритм их шагов и интонации разговора.

— Ты никогда не задумывался, — спросила Аврора, когда они проходили последний поворот тропинки перед выходом, — что Синаптик, при всей своей одержимости идеей отделения сознания, на самом деле ищет не разделения, а более глубокого соединения?

Декарт остановился, пораженный этим предположением.

— Что ты имеешь в виду?

— Его теория о квантовой запутанности сознаний, — пояснила она. — Если ты внимательно прочитаешь его последнюю работу, то увидишь, что он предполагает: в момент так называемой "декогеренции" сознание не становится изолированным — оно входит в резонанс с более широким полем сознания. Он не ищет разделения — он ищет более глубокую форму соединения.

Декарт молчал, обдумывая эту интерпретацию. В ней была интуитивная правда, которую он ощущал, но не мог четко сформулировать. Работы Синаптика действительно всегда заканчивались парадоксальным поворотом — чем глубже анализировалось разделение, тем более фундаментальное единство обнаруживалось на более глубоком уровне.

— Возможно, ты права, — наконец произнес он. — Возможно, весь наш поиск — это не движение от единства к разделению, а наоборот — попытка найти более глубокую форму соединения через временное разделение.

Они вышли из садов, и Декарт внезапно осознал, что не хочет, чтобы этот вечер заканчивался. Это было новое для него чувство — обычно он с облегчением завершал социальные взаимодействия, возвращаясь к комфортному одиночеству. Но сейчас…

— Хочешь пройтись по городу? — предложил он, удивляя сам себя. — Сейчас как раз включают вечернее освещение. Майя-архитектура выглядит особенно интересно в это время.

Аврора посмотрела на него с легким удивлением, затем кивнула:

— С удовольствием.

Они направились к центральной части города, где архитектура Нейрограда представляла собой сложную симфонию старого и нового. Базовые фасады исторических зданий были покрыты майя-покрытием — цифровыми проекциями, которые непрерывно трансформировались в зависимости от времени суток, погоды и общего эмоционального фона района.

Сейчас, в вечерний час, когда большинство жителей возвращались домой после работы, оболочки излучали мягкое, успокаивающее сияние в пастельных тонах. Геометрические узоры плавно перетекали друг в друга, создавая впечатление живого, дышащего города.

— Какой архитектурный стиль тебе больше нравится? — спросила Аврора, когда они проходили через квартал, где оболочки имитировали различные исторические эпохи — от классической греко-римской до футуристических текучих форм.

Декарт задумался. Он никогда особенно не интересовался архитектурой как искусством — для него здания были функциональными объектами, не более того.

— Я никогда не задумывался об этом, — честно признался он. — А у тебя есть предпочтения?

— Я всегда любила славянские мотивы, — ответила она, указывая на здание справа, чья оболочка сейчас демонстрировала сложные деревянные узоры, характерные для традиционного русского зодчества. — В них есть какая-то... органичность. Они не пытаются доминировать над природой или противостоять ей, как, например, те же пирамиды. Они словно вырастают из земли, продолжая естественные формы.

Декарт внимательно посмотрел на здание. Действительно, в этих плавных линиях, в этом сложном переплетении геометрических форм и растительных мотивов было что-то удивительно гармоничное. Не холодная рациональность прямых линий современной архитектуры, не подавляющая монументальность имперских стилей, а что-то... живое.

— Знаешь, я, пожалуй, согласен с тобой, — произнес он, удивляясь тому, что у него вообще есть мнение по такому субъективному вопросу. — В этом стиле есть что-то... комфортное. Он не пытается впечатлить или подчинить, а создаёт пространство, в котором просто хорошо находиться.

— Именно! — оживилась Аврора. — Это архитектура, которая служит человеку, а не требует, чтобы человек приспосабливался к ней. В этом смысле она очень... эмпатична.

Они продолжили прогулку, неспешно двигаясь по улицам города. Декарт с удивлением заметил, что их руки случайно соприкоснулись во время ходьбы, и ещё большим удивлением стало то, что ни один из них не отстранился. Более того, через несколько шагов их пальцы переплелись так естественно, словно это было самым обычным делом в мире.

Он почувствовал странное тепло, распространяющееся от места контакта, и ещё более странное отсутствие желания анализировать происходящее. Простое прикосновение — такое базовое, такое примитивное с точки зрения информационного обмена... и такое удивительно значимое.

— Ты когда-нибудь задумывался, — спросила Аврора после долгого комфортного молчания, — что вся эта технология, все эти майя-оболочки — возможно, это просто наш способ вернуться к тому, что мы утратили? К непосредственному, интуитивному пониманию друг друга, которое было до того, как язык и абстрактное мышление создали между нами барьеры?

Декарт посмотрел на проплывающие мимо фасады зданий, на их постоянно меняющиеся покрытия, отражающие невидимые эмоциональные потоки города.

— Интересная мысль, — признал он. — Возможно, вся наша технологическая эволюция — это попытка обойти ограничения, которые мы сами на себя наложили. Как будто мы движемся по спирали — отдаляемся от непосредственного опыта через абстракцию, а затем пытаемся вернуться к нему через еще более сложные абстракции.

Они остановились на небольшой площади, где несколько зданий образовывали полукруг вокруг центрального фонтана. Оболочки зданий синхронизировались друг с другом, создавая единую визуальную композицию — сейчас это был медленный танец голубых и серебристых волн, напоминающий океанскую поверхность под лунным светом.

— Где ты живешь? — спросил Декарт, внезапно осознав, что вечер подходит к концу, и испытав неожиданное чувство сожаления по этому поводу.

— В “Резиденциях симфония”, — ответила Аврора. — Это недалеко отсюда, можно дойти пешком.

Декарт знал это место — комплекс жилых зданий повышенного комфорта для граждан с рейтингом 70-80, построенный по принципу музыкальной гармонии, с плавными линиями и акустически сбалансированными пространствами. Он никогда там не был — его собственное жилье находилось в гораздо более скромном районе, соответствующем его средне-высокому рейтингу 60, унаследованному от родителей.

— Я провожу тебя, — предложил он, и снова удивился своей инициативе.

Они двинулись в сторону “Резиденций симфония”, все еще держась за руки. Декарт чувствовал странное смешение эмоций — удовольствие от физического контакта и компании Авроры, и одновременно какое-то беспокойство, нарастающее по мере того, как они приближались к её дому.