Это беспокойство не было рациональным — оно поднималось откуда-то из глубины, из той части его существа, которую он обычно игнорировал, предпочитая оставаться в мире чистого интеллекта. Он пытался подавить это чувство, категоризировать его как незначительную нейрохимическую аномалию, но оно продолжало нарастать.

Когда они подошли к резиденциям, Декарт наконец понял, что это — страх. Не простой примитивный страх опасности, а нечто более сложное — страх близости, страх открыться, страх потерять ту защитную оболочку отстраненности, которую он так тщательно выстраивал годами.

— Спасибо за вечер, — сказала Аврора, когда они остановились у входа в её комплекс — изящного арочного “портала”, украшенного световыми элементами, пульсирующими в медленном, успокаивающем ритме. — Мне было... очень хорошо с тобой.

Декарт почувствовал, как что-то внутри него тянется к ней, хочет продлить этот момент, не отпускать её руку, не возвращаться в свое обычное состояние изоляции. Но одновременно другая, более привычная часть его сознания возводила стены, напоминала о безопасности дистанции, о рациональности, о неэффективности эмоциональных вложений.

— И мне, — произнес он, и его голос звучал странно даже для него самого — немного напряженно, сдержанно, будто он боролся с чем-то внутри себя.

Аврора, казалось, заметила эту борьбу. Она слегка наклонила голову, изучая его лицо с мягким любопытством.

— Ты в порядке?

— Да, — быстро ответил он, выпуская её руку с неосознанной резкостью. — Просто... устал. Было много информации для обработки.

Это была полуправда. Действительно, день был насыщен новыми впечатлениями, но истинная причина его напряжения была глубже. Он чувствовал, что теряет свою привычную точку опоры, свою тщательно выстроенную систему взглядов. И это было... дезориентирующе.

— Понимаю, — кивнула Аврора, и в её взгляде мелькнуло что-то похожее на сожаление. — Что ж, надеюсь, мы ещё увидимся.

— Обязательно, — ответил Декарт, и сам удивился тому, насколько искренне это прозвучало.

Она улыбнулась, а затем, прежде чем он успел как-то отреагировать, быстро коснулась его щеки легким поцелуем.

— Спокойной ночи, Декарт.

С этими словами она повернулась и направилась к входу в здание. Он стоял неподвижно, ощущая странное тепло в том месте, где её губы коснулись его кожи, и наблюдал, как она исчезает за плавно закрывающимися дверями.

Когда Аврора скрылась внутри, Декарт еще некоторое время стоял у входа, разглядывая архитектурный ансамбль. Эти жилые комплексы были настоящим произведением искусства — плавные, текучие линии зданий, казалось, застыли в середине движения, как музыкальные ноты на нотном стане. Специальные акустические ячейки в структуре зданий улавливали звуки города и трансформировали их в гармоничный фоновый ритм, создавая уникальный звуковой ландшафт для жителей.

Он никогда здесь не бывал, да и без неё вряд ли бы когда-нибудь попал в этот район. Рейтинг его родителей никогда не превышал 60 — достаточно, чтобы жить комфортно, но недостаточно для таких элитных комплексов. Сравнение их социальных позиций вызвало в нем странное беспокойство, которое он не мог точно категоризировать. Это не была простая зависть или чувство неполноценности — скорее, острое осознание разницы их миров, их опыта, их возможностей.

Внезапно уличный фонарь над ним мигнул и погас. Декарт поднял голову, удивленный этим происшествием. Технические неполадки были редкостью в Нейрограде — городская инфраструктура управлялась продвинутым ИИ, который предупреждал любые сбои до их возникновения.

«Странно, — подумал он. — Такого никогда не случалось раньше».

В тусклом свете оставшихся фонарей он заметил, что стены близлежащих зданий, чьи Майя-оболочки обычно излучали мягкое золотистое сияние в это время суток, теперь покрылись вкраплениями серого цвета — цифрового эквивалента дисгармонии, визуализации противоречивых эмоциональных сигналов.

Декарт почувствовал усталость — не обычную физическую утомлённость после долгого дня, а глубокое ментальное истощение, как будто его ум работал на пределе своих возможностей, пытаясь интегрировать новый опыт в существующую систему представлений. В несвойственной себе манере он решил не анализировать дальше что либо из сегодняшнего дня.

Он направился к ближайшей транспортной артерии второго уровня, где круглосуточно курсировали Капсулобусы — автономные транспортные модули, которые после полуночи подстраивались под потребности пассажиров. Как только человек появлялся на остановке, ближайший Капсулобус получал сигнал и направлялся к нему, чтобы доставить до нужного места.

Поднявшись по спиральной лестнице на второй уровень городских дорог, Декарт встал на светящуюся платформу остановки. Через минуту перед ним бесшумно затормозил небольшой обтекаемый модуль. Дверь плавно отъехала в сторону, приглашая войти.

Внутри было уютно и тихо. Декарт сел в эргономичное кресло, которое тут же подстроилось под его телосложение. Дверь закрылась, и Капсулобус плавно тронулся с места, автоматически определив его домашний адрес.

Расслабившись в кресле, он посмотрел в окно на проплывающий мимо ночной город. Нейроград никогда не спал полностью — даже в это позднее время улицы были освещены, а здания мерцали своими Майя-покрытиями, создавая впечатление живого, дышащего организма.

Несмотря на усталость, Декарт почувствовал странное беспокойство. Многие идеи, которые Аврора высказывала сегодня, звучали убедительно, и он обнаружил, что соглашается с ними. Но теперь, в одиночестве, вдали от её присутствия, от её голоса и глаз, от прикосновения её руки, он снова начал сомневаться.

Действительно ли "присутствие в моменте" так же ценно, как интеллектуальное исследование? Действительно ли Синаптик в своих работах склонялся к идее более глубокого соединения, а не разделения сознаний?

Декарт активировал нейрофон и подключился к “глобальной библиотеке”. Он вызвал последнюю работу Синаптика "Квантовая декогеренция сознания: модели и перспективы" и начал быстро просматривать ключевые разделы, ища подтверждения или опровержения мыслей Авроры.

"...при квантовом разделении ментальных состояний наблюдается парадоксальный эффект: чем более полным является разделение, тем более фундаментальная связь обнаруживается на базовом уровне квантовой запутанности..." — читал он, и часть его сознания признавала, что Аврора была права.

Но другая часть, та, что так долго служила ему защитой от неопределенности эмоционального мира, искала лазейки, альтернативные интерпретации:

"Однако это соединение принципиально отличается от примитивной эмоциональной связи, представляя собой более высокую форму когнитивного резонанса..." — вот, Синаптик все-таки разделяет интеллектуальный и эмоциональный опыт, отдавая предпочтение первому!

Декарт осознал, что пытается найти в тексте подтверждение своим привычным взглядам, пытается вернуться к знакомой территории, где всё имеет логическое объяснение, где эмоции — лишь эпифеномен более фундаментальных когнитивных процессов.

Но другое, новое чувство боролось с этим стремлением. Образ Авроры — не просто её внешность, а что-то более существенное, её способ быть в мире — продолжал присутствовать в его мыслях, создавая странное сопротивление его попыткам вернуться к прежнему способу мышления.

Капсулобус плавно поворачивал, следуя изгибам городских дорог второго уровня. За окном проплывали здания, мосты, парки — всё залитое мягким искусственным светом, создающим впечатление вечных сумерек, того времени суток, когда границы между вещами становятся размытыми.

Декарт почувствовал, что находится в похожем состоянии сумерек сознания — между привычной ясностью аналитического мышления и новой, непривычной территорией, где эмоции и интуиция играют не меньшую роль, чем логика. И он не был уверен, хочет ли он выйти из этих сумерек обратно на свет привычной рациональности, или углубиться в эту новую территорию, которую ему приоткрыла Аврора.