Кабина остановилась с лязгом, двери разошлись, выпуская их в коридор, где свет ламп тёк по стенам, обитым шёлком, мягким и душным. Пол гудел мрамором, резные узоры вились под сапогами, как следы мёртвых рук. Они замерли у двери из белого дерева — её покрывала роспись: горы богатств громоздились в тенях, весы качались над ними, холодные и равнодушные, дракон, чьи чешуйки блестели золотом, восседал на вершине, когти впились в сокровища. Винделор выдохнул, губы дрогнули — тот же дракон, что на монетах, смотрел с презрением, зная цену всему.

Дверь распахнулась с тихим скрипом, и перед ними раскинулся зал — мраморный, белый, как кости дракона, выбеленные временем. Пол, стены, потолок сияли холодным тоном. Люстра звенела хрусталём, свет резал глаза, отражаясь в золотых вазах, теснившихся вдоль стен. Фарфоровые сосуды с росписью — цветы, драконы, весы — стояли рядами, как стражи, подсвечники из бронзы отбрасывали тени, картины в тяжёлых рамах висели густо, крича о богатстве. Кресла и диваны, обитые бархатом, манили уютом, но воздух задыхался под тяжестью вещей, душный и мёртвый.

Они прошли через зал, шаги отдавались эхом, и остановились у длинного стола, где ужинала семья. Посуда звякала, запах жареного мяса и пряностей тёк над мрамором, густой и живой. Роскошь одежд слепила: шёлк, меха, золотые нити кричали о власти. Осанка была ровной, как высеченная из камня, надменность сквозила в каждом взгляде, в движении пальцев, лениво державших серебряные ложки.

— Нэн, — мужчина лет пятидесяти поднялся, голос тёплый, но с хрипотцой, выдававшей годы. Лицо резкое, с морщинами, осветилось радостью, но глаза остались холодными. — Как же я рад, что ты цела. Мои люди успели раньше проклятых Вайсов.

Семейство дрогнуло, тень прошла по лицам. Женщина, усыпанная украшениями — кольца, цепи, браслеты, не сочетавшиеся меж собой, — супруга Маркуса, сморщила губы, будто проглотила кислое. Двое сыновей, юные подобия отца, лениво ковырялись в блюдах, глаза сузились, пальцы замерли над мясом. Девочка лет десяти, в пышном белоснежном платье, шуршавшем, как сухая трава, сжала губы, глядя в тарелку. Имя Вайсов резануло их, как нож по стеклу.

Мраморный зал дышал холодом, несмотря на свет люстр. Маркус шагнул к Нэн, шёлковый плащ колыхнулся, он протянул руку, пальцы дрогнули на её плече.

— Присаживайся, дорогая, — сказал он, подтолкнув её к столу. — Представишь спутников? Выглядите вымотанными, точно степь вас выплюнула. Проклятые Вайсы, устроили охоту на беззащитную девушку.

Гости опустились на стулья, обитые бархатом, но руки замерли над столом. Посуда сияла серебром, мясо дымилось в соусах, пряности щекотали ноздри, но Нэн сидела неподвижно, взгляд блуждал по залу, острый и холодный. Илай стиснул кулаки под столом, дыхание сбивалось, Винделор напрягся, пальцы теребили нож, глаза выискивали яд в блюдах. Хозяева не замечали их теней — братья шептались, слова тонули в звоне ложек, обсуждая сделки. Супруга Маркуса, усыпанная золотом, звякавшим при движении, лениво отрезала мясо, взгляд цеплялся за мужа с лживым интересом. Девочка крутила золотую монету, свет отражался в её пустых глазах.

— Кушайте, не стесняйтесь, — настаивал Маркус, голос тёк, как масло, но звенела фальшь. Он махнул рукой, слуги в сером поднесли вино, плескавшееся в хрустале. — У вас был долгий путь. Спальни готовы, одежда чистая, всё за мой счёт. Не думайте о деньгах, вы в моём доме.

Он говорил долго, слова лились, как река, скрывающая камни: о благородстве Аласад, о сделках, звеневших золотом, о прибыли, росшей, как тени в ночи. Нэн поднесла ложку ко рту, мясо коснулось губ, Илай последовал, движения медленные, будто ждал разрешения жить. Винделор не шевельнулся, взгляд резал блюда, пальцы замерли на ноже — привычка, не отпускавшая, как тень прошлого.

Маркус замолчал, откинулся в кресле, свет люстры блеснул в его морщинах.

— Дорогая Нэн, — начал он, голос тише, но острее, как лезвие в бархате, — прости, я не помог твоему дому, когда вы тонули. Теперь всё иначе — ты под моей защитой. Скажи, знаешь, где твой отец? Конечно, знаешь. А знаешь ли, что у него есть бумаги, что сожгут Вайсов? Я хочу предложить сделку. Выслушай.

Он наклонился, пальцы сжали стол, глаза сузились, как весы, взвешивающие судьбу.

— Дай мне эти бумаги, — продолжил он, голос твёрже, — и, когда Вайсы рухнут, я верну вам всё и больше. Башня, склады, фабрики Вайсов — всё ваше. Ты займёшь их место, Нэн. Что скажешь?

Нэн замерла, ложка дрогнула, взгляд упал на стол, где мясо остывало. Илай поднял глаза, дыхание сбилось, пальцы теребили плащ — тень боли мелькнула в лице. Винделор прикрыл глаза, губы дрогнули, взгляд резал Маркуса, как нож, ждущий часа.

Маркус откинулся, пальцы сжали хрустальный бокал, свет блеснул в глазах, сузившихся, как весы.

— Как вы можете знать, — начал он, тень насмешки в словах, — в нашем городе пять семей режут друг другу глотки за власть. Не золото и не связи решают, кто выше. Здесь другая игра.

Он замолчал, взгляд скользнул к стеклянным стенам, где город тонул в огнях, и продолжил, вырезая слова:

— Башня Аласад — самая высокая, её сталь разрежет небо, но Вайсы дышат в спину. Их громада растёт, как налоги. Нам нужно прихлопнуть их, раздавить, и наш дом станет хозяином. Мы готовы поделиться пирогом с тобой, Нэн.

Он наклонился, бокал звякнул о стол, пальцы дрогнули.

— Нам нужны бумаги твоего отца, — сказал он, голос твёрже, как лезвие в шёлке. — В них — грязь Вайсов, их поджоги, ложь. С этими листами мы прикончим их. Подпишем договор — стройка их башни встанет, твоя поднимется. Отдашь половину дохода — скромные пятьдесят процентов, — и будешь поддерживать нас. Имя Теркол вернётся, Нэн, и взлетит выше. Звучит сладко, не так ли?

Маркус улыбнулся, но тепла в улыбке не было — лишь блеск глаз, ловивших свет, как дракон на двери. Он махнул рукой, слуга замер у стены, тень, готовая исполнить приказ.

— Всё просто, — продолжил он, голос мягче, но сталь звенела. — Я дам всё для похода: еду, плащи, оружие. Отправитесь в руины и принесёте бумаги.

Нэн замерла, ложка дрогнула, взгляд упал на стол. Илай сжал стол, пальцы побелели, взгляд метнулся к Нэн, её боль резала его. Дыхание сбилось, в глазах мелькнула тень — Мира, Марлен, их лица тонули в словах Маркуса. Винделор улыбнулся шире, но глаза сузились — слова Маркуса звенели, как фальшивый медяк, пустой звук, знакомый сотню раз. Пирог был отравлен, и он знал цену сделкам.

Маркус поднялся, голос тише, хрипотца цеплялась за воздух.

— Сегодня отдыхайте, — сказал он, махнув рукой. — Мои люди сопроводят до комнат. Завтра решим всё.

Ужин угасал, как костёр под ветром. Шёлк одежд шуршал, шаги стихли в коридоре, зал тонул в тишине. Слуги в сером выступили из-за колонн, шаги мягкие, как касание ветра. Один кивнул Нэн, другой повёл Илая, третий шагнул к Винделору. Они шли через зал, мрамор гудел, люстра звенела, точно оплакивая день. Коридор встретил шёлком стен и запахом смолы, тёплым, но душным. Двери — белое дерево, резьба весов и драконов — расходились, открывая комнаты, дышавшие роскошью: бархатные покрывала, золотые подсвечники, окна, смотревшие на пустырь. Нэн вошла первой, шаги стихли, слуга закрыл дверь с глухим стуком. Илая отвели дальше, комната меньше, зеркало над кроватью отражало бледное лицо с тенями под глазами. Винделора оставили последним, дверь скрипнула, открывая тьму, пахнущую пылью и металлом, несмотря на бархат.

Ночь легла на башню, стеклянные стены ловили свет фонарей, тишина накрыла коридор, тяжёлая, как дым плавилен. Но шаги — тихие, настойчивые — резанули тишь. Илай постучал в дверь Винделора, три коротких удара гудели в дереве. Дверь скрипнула, впуская его, плечи сгорбились, плащ колыхнулся, как тень у костра. Винделор стоял у окна, взгляд исследовал город, пальцы перебирали монетку с драконом. Илай прошёл к кровати, бархат прогнулся, скрипнув, он уселся, глядя в пол, где свет подсвечника рисовал блики. Тишина повисла, густая, как морозный воздух степи, в ней тлела искра — слова, ждавшие часа.