— Вайсы, — прошипела Нэн, сжав кулак, голос дрогнул, но стал острым. — Они уже знают.
— Кто знает? — спросил Винделор, рука легла на нож, пальцы сжались на рукояти.
— Те, кто нас сжёг, — ответила Нэн, шагнув ближе, глаза сузились, тень гнева мелькнула. — И теперь они идут за мной.
Фигуры остановились в тени, не приближаясь, но их взгляды резали сквозь мрак. Винделор стиснул зубы, Илай замер, глядя на Нэн, а ветер гнал клочья дыма по пустырю, будто стирая их тени в сгущавшейся ночи.
Глава 3
Глава 3
Вечерний «Тридцать первый» не уступал дню своей тяжёлой суете, что гудела, как раскалённый котёл. Солнце скрылось за горизонтом, но фонари — высокие, с тусклым жёлтым светом — заливали улицы холодным сиянием, словно звёзды, что смотрят с небес, не грея. Тени дрожали на чёрном базальте мостовой, длинные и рваные, а гул толпы не стихал: голоса торговцев резали воздух, монеты звенели, сгребаемые жадными руками, шёпот сделок тёк, как дым от плавилен, густой и едкий. Бедняки в лохмотьях, горожане с потёртыми сумками, элита в мехах, чьи кольца блестели, как доспехи, — все говорили об одном: о деньгах, что звенели в их мыслях громче, чем в кошелях, о власти, что сжимала город, как тиски.
Винделор шагал позади, приглядывая за спутниками, ссутулившись под ветром, что трепал его истрёпанный плащ. Пальцы сжимали нож у пояса — привычка, выжженная дорогами, оставлявшими шрамы глубже, чем кожа могла показать. Илай держался за Нэн, шаги его были тяжёлыми, взгляд блуждал по переулкам, рука теребила меховую подкладку плаща, будто ища в ней тепло угасшего прошлого. Нэн вела их, дыхание сбивалось, пар вырывался в морозный воздух, взгляд метался, выискивая убежище среди теней. Она ныряла в тёмные щели между домами, вела через подворотни, где сырость пропитывала воздух, а запах ржавчины цеплялся к горлу, как память о мёртвом. Дважды она толкала двери кабаков — гомон внутри бил по ушам, кружки стучали о столы, торговцы тянули руки: «Меха, ножи, купи, продай!» Винделор отмахивался, бросая хмурый взгляд, Илай шёл молча, Нэн шагала дальше, не оглядываясь, её тень мелькала в свете фонарей.
За гулом города проступали громады заводов и складов — тёмные, точно остовы мёртвых зверей, чьи трубы дымились, выпуская струи, растворявшиеся в небе. Нэн замедлила шаг, пальцы дрогнули у пояса, где ещё чувствовалась память цепей, но тишину разорвал крик:
— Стойте! — Голос хриплый, как треск поленьев, шаги за спиной приблизились, быстрые и тяжёлые. — Мы не желаем вам зла. Госпожа Нэн, постойте!
Винделор обернулся, рука стиснула нож, глаза сузились, как щели в броне. Илай замер, кулаки сжались, дыхание вырвалось паром, острое и живое. Нэн повернулась медленно, лицо застыло, пальцы замерли у пояса, взгляд стал холодным, как лёд. Из тени переулка выступили двое в тёмных плащах — весы на рукавах блеснули в свете фонаря, холодные и равнодушные, как знак судьбы, висевший над городом.
— Мы служим семье Аласад, — сказал один, поднимая пустые ладони, жест мягкий, но напряжённый. — Вас приглашают на беседу. Прошу, следуйте за нами. Вам ничего не угрожает.
Нэн всматривалась в их лица, глаза сузились, тень недоверия лежала в них, как дым. Винделор напрягся, тело застыло, как струна, готовая к рывку. Илай шагнул вперёд, встав перед Нэн, закрывая её спиной, кулаки сжались, взгляд резал тьму.
— Почему мы должны вам верить? — крикнул он, голос острый, как лезвие. — С чего доверять?
— Вы правы, — ответил второй, откинув капюшон, шагнув под фонарь. Свет осветил худое лицо, резкие скулы, глаза, блестевшие, как мокрый камень. — Прошу простить. Меня зовут Альт, правая рука господина Маркуса Аласада. Госпожа Нэн должна помнить моё лицо.
Нэн вгляделась в него, плечи чуть опустились — страх отступил, но не ушёл, уступив место узнаванию, холодному и тяжёлому. В её глазах мелькнула искра, не облегчения — признание неизбежности, легшее на неё, как цепи. Она бросила короткий взгляд на Винделора и Илая — едва заметный кивок, знак, что угрозы нет. Пока.
— Зачем вы гнались за нами? — спросила она, голос низкий, с хрипотцой, цеплявшейся за морозный воздух.
— Нас задержали, — ответил Альт, шагнув ближе, плащ колыхнулся, весы на рукаве мигнули серебром. — Узнали, что вас бросили на рынок, как товар. Спешил выкупить вас — господин Маркус даровал бы свободу, — он замялся, голос дрогнул, — но Вайсы перехватили нас. Может, и к лучшему. Они тоже опоздали на аукцион.
Нэн сузила глаза, пальцы сжались у пояса, где чувствовалась память цепей.
— Что Маркусу от меня нужно? — прошипела она, злость проступила в тоне, как искры из тлеющих углей, память об аукционе жгла её.
Альт склонился, не низко, но достаточно, чтобы тень капюшона легла на камень.
— Просто разговор, — сказал он, голос мягче, но звенела сталь почтения.
Винделор выдохнул, губы дрогнули в усмешке, пальцы теребили нож.
— Так ты принцесса «Тридцать первого»? — бросил он тихо, поддев её, голос хриплый, как шорох ветра.
Нэн метнула на него взгляд — острый, холодный, как лезвие, что предупреждает. Она слышала это раньше, когда отец держал караваны, когда имя Теркол звенело, как монета. Тогда улыбки были мягче, но яд тот же. Теперь всё проще: отец сломался, золото растаяло, имя стало пустым. Лицо застыло, губы сжались, но она не ответила, шагнув вперёд.
— Мы сопроводим вас, — сказал Альт, выпрямившись, рука легла на край плаща. — Следуйте за нами.
Илай шагнул ближе, кулаки сжались, дыхание вырвалось паром.
— Куда нас ведёте? — спросил он, голос тихий, но звенела сталь — отголосок боли.
Нэн повернулась, глаза блеснули в полумраке, тёмные, как пруд у складов.
— В самое сердце, — выдохнула она, в словах сквозила горечь. — В башню Аласад.
Они двинулись за посланниками, шаги гулко отдавались по камням переулка, сужавшегося, как горло зверя. Винделор шёл последним, взгляд цеплялся за тени, рука не отпускала нож — привычка, жившая глубже усталости. Илай шагал молча, плащ колыхался, мех цеплялся за стены, будто удерживая его в прошлом. Нэн держалась впереди, рядом с Альтом, руки растирали запястья, где краснели следы цепей, дыхание срывалось облачками в морозном воздухе.
Переулки сменились широкими улицами, где гул города накатывал волнами: крики торговцев, звон монет, скрип телег с ржавым хламом. Фонари горели ярче, свет резал глаза, отбрасывая тени, тянувшиеся по базальту, как жадные пальцы. Воздух пропитался дымом плавилен, едким и густым, смешиваясь с сыростью из щелей домов. Прохожие — оборванцы и меховые воротники — мелькали в толпе, голоса сливались в гомон, но Нэн вела дальше, шаги резали шум, как нож.
Вскоре проступили башни — тёмные громады, резавшие небо, как копья из стали и гордыни. Башня Аласад стояла ближе, стеклянные стены ловили свет фонарей, отражая его холодными бликами. Она возвышалась над складами и пустырём, где ржавые остовы гнили, а дым поднимался струями, как дыхание умирающего города. Альт шагнул к массивным дверям — чёрное дерево, резьба весов поблёскивала серебром, — и толкнул их. Сквозняк ударил в лицо, неся тепло и запах смолы, густой и липкий.
Винделор остановился у порога, взгляд скользнул по башне, пальцы сжали нож. Это место стояло на страхе и деньгах — не защита, а клетка. В «Тридцать первом» башни не поднимались к небу — они врастали в землю, пуская корни в грязь, кровь, долги. Здесь не было вершины, только этажи, где каждый смотрел вниз, ожидая падения.
— Сердце, значит, — буркнул он, голос хриплый, как треск костра.
Илай замер рядом, дыхание сбилось, глаза блуждали по стеклу, отражавшему их троицу — тени, шагнувшие в пасть зверя. Нэн вошла первой, шаги её стихли, двери сомкнулись с глухим стуком, как крышка гроба.
Лифт загудел, поднимая их, стены, обшитые тёмным деревом, дрожали под гул механизмов. Винделор стоял, пальцы теребили нож по привычке, взгляд блуждал по стальным швам кабины. Он думал, как далеко шагнули жители «Тридцать первого» — машины поднимали их к небу, как когти, вырывающие добычу из земли. Глаза Илая, широко распахнутые, отражали металл, и в них Винделор видел пропасть: между этим городом, гудевшим сталью и стеклом, и дырами, что встречались прежде — ржавыми, утопающими в грязи и дымных кострах. Роскошь не грела. Город был перенаселён, суетливый, как зверь в агонии, выбрасывающий последние вздохи.
