Василиса стояла, крепко сжимая в руке посох. Ноги её дрожали, подгибались под весом мешка, висящего на плече, и каждый шаг отдавался в ломких, как ветки, готовые сломаться под тяжестью этого места, костях. Перед ней стояла Марина, её Марина.

— Они здесь… — шепнула призрачная девушка и голос её был надломленным, смешанным с эхом голосов Междумирья, хриплым и далёким, словно крик из колодца. — Они ждут… иди за мной…

Василиса шагнула следом, и коридор ожил. Стены задрожали, слизь на них зашевелилась, потекла вниз, густая, чёрная, с нитями, напоминающими вены, разорванные и гниющие. Руны вспыхнули ярче, их зелёный свет стал острым, резал глаза. Гул вокруг усилился, стал низким, вибрирующим, как стон земли, раздавленной собственной тяжестью. Пол под ногами хрустел — это ломались кости, пыль от которых, серая с запахом тлена, поднималась в воздух. Редкие лужи дрожали, отражая тени, длинные и извивающиеся, с глазами, белыми, как раскалённые угли. Они шевелились, тянулись к ней, и голоса кричали:

— Ты пришла… ты наша… ты не выйдешь…

Коридор сузился, стены сдвинулись ближе, и воздух стал гуще, давил на грудь, словно саван, затягивающий тело. Потолок оседал, капли падали сверху, тяжёлые, смрадные, и каждая оставляла след на полу, чёрный, маслянистый, с пузырями, лопавшимися с тихим шипением. Василиса шагала за Мариной, и каждый шаг был медленным, тяжёлым, как будто она тонула в болоте, где нет дна. Её посох оставлял вмятины в пыли, цеплялся за кости, и этот глухой, влажный звук смешивался с гулом рун, с криками голосов, с шёпотом Марины:

— Они держат меня… они тянут… я растворяюсь…

Впереди коридор раздался, открывая круглую площадку, где тьма была гуще, чернее, словно яма, вырытая в сердце мира. Стены здесь были покрыты не только слизью, но и серой, гниющей плетью, с нитями, свисавшими, как волосы с черепа, давно лишённого кожи. Руны горели ярче, зелёный свет их пульсировал быстрее, а в центре площадки стояла Лена. Перстень продолжал призывно сиять и пульсировать кроваво - красным.

Рядом с ней стояла её призрачная сестра, с лицом, искажённым тоской, её глаза блестели в зелёном свете, как слёзы, застывшие в темноте. Лена медленно повернулась и её взгляд впился в Василису. Губы дрогнули, и её хриплый надломленный голос разнёсся в пустоте:

— Я не хотела этого… но они… они внутри…

Голоса закричали ещё громче, ещё настойчивее, и крики эти стали острыми, как иглы, вонзающиеся в виски:

— Она наша… она откроет нас… ты не остановишь её…

Лена вновь сжала перстень в кулаке с такой силой, что кожа на её пальце треснула сильнее и кровь потекла по руке, капая на пол и испаряясь в зелёном свете. Коридоры ожили ещё больше: стены задрожали, плеть зашевелилась, заскользила по камню, как змеи, и слизь потекла быстрее, заливая пол, смешиваясь с чёрными и маслянистыми лужами. Тени выросли, стали длиннее, извивались, как черви в гнилом мясе, и глаза их, белые, горящие, смотрели на Василису, тянулись к ней и кричали:

— Ты видишь… ты знаешь… ты умрёшь…

Василиса упала на колени, не выпуская посох из руки, её дыхание превратилось в тяжёлый судорожный хрип. Она смотрела на Лену, на её руку, на перстень, и видела, как кожа девушки трескается дальше, как кровь течёт по запястью, как свет его становится ярче, ослепляет. Междумирье было тленом, чистым, бесконечным, с гниющими стенами, с костями, что ломались под ногами, с воздухом, что давил на грудь, словно могила, затягивающая тело. Здесь не было надежды, не было света — только распад, только крики, только голоса, что шептались, кричали, смеялись, тянули свои лапы к ней, к Лене, к Марине.

— Я не хотела… — повторила Лена, и голос её сорвался, прозвучав почти беззвучно. Она подняла взгляд, и её некогда голубые глаза стали мутными, как вода в заросшем пруду. — Но они… они сильнее…

Голоса заглушили её, закричали громче, и крики их были как волны, бьющиеся о скалы, разрывающие разум:

— Ты не остановишь нас… ты станешь нами… ты растворишься…

Марина шагнула ближе к Василисе, и её призрачное тело дрогнуло, стало тоньше, как дым, уносимый ветром. Она протянула свою дрожащую, прозрачную руку, а её слабый, надломленный голос шепнул:

— Они тянут меня… я не могу… держись за меня…

Василиса схватила за руку свою правнучку, но пальцы в который раз прошли сквозь неё, оставив только холодный след. В это же время Лена шагнула к центру площадки, к чёрной и бесконечной яме, свет перстня вспыхнул ярче и голоса закричали в унисон, громко, хрипло, с эхом, от которого стены задрожали:

— Ты наша… ты откроешь нас… ты не уйдёшь…

Лена упала на колени, сжала голову руками, и её громкий, надрывный крик смешался с криками голосов, растворился в них. Кожа на её руках трескалась, кровь текла по запястьям, капала на пол, и тени тянулись к ней, к Василисе, к Марине, кричали, смеялись, ждали.

Василиса поднялась, шатаясь, её взгляд застыл на Лене, на её теле, гниющем в этом месте, на её разуме, растворяющемся в криках. Междумирье было безысходностью — тленом, что разъедал всё, что дышало, что жило, что могло надеяться.

Междумирье дышало густым и липким тленом, словно гной, вытекающий из разорванной раны. Коридоры тянулись бесконечно, их чёрные, покрытые трещинами и слизью, стены сочились влагой, тяжёлой, с запахом ржавчины и гнили, что капала на пол, шипя, как кислота. Руны, вырезанные в камне, горели тусклым зелёным светом, пульсировали, и каждый их толчок отдавался в воздухе низким гулом, от которого звенело в ушах.

Василиса с посохом в руках стояла на круглой площадке и смотрела по сторонам. Дыхание её было тяжёлым, ноги дрожали, подгибаясь под весом мешка. Рядом с ней стояла Марина.

Лена же была в центре, у чёрной и бесконечной ямы, её фигура казалась тенью, гниющей в этом мраке. Перстень на пальце сиял красным светом, а по рукам текла тёмная кровь. Она капала на пол и шипела, испаряясь в зелёном свете. Девушка сжимала голову руками, и громко, надрывно кричала. Её крик смешивался с гулом потусторонних голосов, растворяясь в них:

— Я не хотела… они… они сильнее…

Голоса кричали, всё громче, всё настойчивее, и крики их были острыми, как иглы, вонзающиеся в виски:

— Ты наша… ты откроешь нас… ты не уйдёшь…

Рядом с Леной стояла её призрачная сестра.

— Лиза… — выдохнула Лена, и голос её сорвался, прозвучал почти беззвучно. — Ты… ты была там…

Василиса замерла. Лиза. Сестра. Близняшка. Она знала это имя — слышала его в видении, в шёпоте Марины, в криках голосов. И теперь она видела её — призрак, тень, девочку, убитую перстнем.

Лиза заговорила, тихо и мягко, словно ветер в поле, но голос её дрожал, ломался, как стекло под ударом:

— Это было давно… мы были детьми… я не хотела тебя бросить…

Видение затуманило разум Василисы. Она увидела их — двух девочек, одинаковых, с русыми волосами и голубыми глазами, в поле, заросшем бурьяном. Жаркое лето, запах травы и земли, и перстень — массивный, с красным камнем — лежал в пыли, блестя в лучах солнца. Лиза подняла его, радостно, как игрушку, надела на палец, и свет его вспыхнул ярко, ослепляюще - красным, как кровь.

А потом начался кошмар.

Камень на перстне зашипел, врос в кожу девочки и кровь хлынула из пальца, заливая руку, траву, землю. Лиза закричала громко, надрывно, и крик её был мокрым, булькающим, как будто горло разорвалось изнутри. Кожа на её руке треснула, как перезрелая ягода, и кровь потекла ещё сильнее, забила горячей алой струёй. Лена упала на колени, кричала, тянула руки к сестре, но перстень ожил, зашевелился, и тени длинные, извивающиеся вырвались из него, чёрные, с глазами, белыми, как раскалённые угли.

Они вцепились в Лизу, их острые, как бритвы когти рвали её плоть, раздирали кожу, мясо, кости. Её грудь лопнула, рёбра хрустнули, выгнулись наружу, как сломанные ветки. Лиза дёрнулась, упала, но тени не остановились. Они рвали её дальше: выгрызали глаза, раздирали горло, крик девочки стал хрипом, мокрым, булькающим, пока язык не вывалился изо рта, чёрный, распухший, с кровью, стекавшей по подбородку. Кости черепа треснули, с хрустом, громким, как ломающееся дерево, и мозги вытекли наружу, смешались с грязью, с кровью, с травой. Тени рвали её ноги, выдирали сухожилия, и плоть свисала клочьями, гниющая прямо на глазах, пока перстень не вспыхнул ярче, ослепляя, и не втянул её всю, разорванную и кричащую во тьму, оставив только испуганную и ошеломлённую Лену, в крови, в грязи, с криком, застрявшим в горле.