О том, что инициатива всегда ебёт (простите, выходит боком и постоянно сопровождается многими лишними телодвижениями и большим износом нервной системы) инициатора, оба высказываться не стали. Ибо всё и так было ясно. А сотрясать воздух попусту, эти суровые и закалённые во многих незримых боях мужчины, не привыкли.

— Значит, к Петровичу! — Подытожил первый. И, давая понять, что решение принято и разговор закончен, развернулся и направился к машине.

Второй молча последовал за ним. Злорадно усмехаясь и даже немножко жалея этого, сильно зарвавшегося и не в меру наглом младлея.

Ибо Зимин Алексей Петрович был начальником Свердловского ИВС. То есть Изолятора Временного Содержания. Подчиняющегося не структурам Государственной Безопасности, а как раз, столь нелюбимому главой их ведомства, Юрием Владимировичем Андроповым, Министерству Внутренних Дел.

Как это может быть, спросите вы? И получите ответ, что всё очень и очень просто!

Да, сидящие где-то там наверху «паны» могли враждовать. А вот умные и предприимчивые «холопы», совсем не любящие когда «трещат» их собственные, тщательно лелеемые и горячё любимые чубы, зачатую находили способ договориться.

Бесспорно, о какой-то совсем уж запредельной дружбе, сопровождаемой целованием в дёсны и братанием на крови, речи не шло. Но приятельские и, не очень часто но, всё-же возникающие время от времени, деловые отношения, имели место быть.

Ведь «работа с людями» дело, как ни крути тонкое. Очень даже специфическое и сопровождаемой целой кучей непредсказуемых и трудно учитываемых факторов.

Так что, оказание мелких услуг и получение вовремя предоставленной дружеской поддержи было самой, что ни на есть насущной необходимость.

Вот и теперь, за пару бутылок коньяка и в счёт давно сложившихся добрососедских отношений, наглого субчика до понедельника подержат в пресс-хате. Оформлять, естественно, никто ничего не будет. А после выходных, подвергшийся соответствующей психологической и, главное, физической обработке фигурант, будет шёлковым.

Запоёт, как миленький. Тем более, что, к тому времени, сменив половую ориентацию, на вполне законных (ну, во всяком случае, согласно устоявшимся в блатном мире правилам) будет считаться представителем неуважаемого племени пернатых.

Да и распространяться, перетерпевший издевательствам арестант, скорее всего не будет. Подпишет признание и, взамен на обещание не обнародовать сведения о постигшей его печальной участи, пойдёт на зону как миленький. Это в том случае, если советский суд не определит ему высшую меру наказания.

Но, кто ж ему про это скажет? Дурачку ласково и ненавязчиво будут вводить в уши, что «непременно разберутся». И, начав сотрудничать со следствием, он обязательно, пусть даже и через десять или пятнадцать лет, но всё-таки выйдет на свободу.

К тому же, как сотрудник органов, сидеть будет не с «опустившими» его блатными, а в так называемой «красной зоне». Где отбывают наказание проштрафившиеся менты и прочие, запятнавшие себя разного рода преступлениями, служившие государству элементы.

Что-то там нарешавшие КГБэшники вернулись в машину. И, судя по, как показалось, жалеющему меня взгляду первого и, торжествующе-презрительному второго, что-то они задумали. Причём, приготовленный мне сюрприз явно не из приятных.

«Бить будут»! — С предвкушающей радостью подумал я. И, мечтая о том, что наконец-то смогу не сдерживаться и как следует размять кости, заулыбался.

— Чё лыбишья, урод? — Неприязненно вызверился на меня усевшийся рядом цербер. И, криво ухмыльнувшись, многозначительно пообещал. — Посмотрим, что в понедельник с утра запоёшь…

М-да… Судя по всему, мне предстоят весьма занимательные выходные. Сопровождаемые непременным физическими нагрузками и, очень даже может быть, нанесением разной степени тяжести физических повреждений.

Правда, я и мои охранники думали об этом по-разному. С их точки зрения, прессовать и метелить будут, конечно же меня. Ну, а ваш покорный слуга, был абсолютно противоположного мнения.

Поколесив ещё минут пятнадцать, мы остановились возле целого комплекса заданий, сложенных из красного кирпича. Окружённых забором и с густой спиралью колючей проволоки, идущей поверх оного.

Невдалеке виднелся жилой массив и расположенный на первом этаже гастроном.

— Сбегаешь? — Непонятно спросил сидящий рядом с водителем первый.

— Да. — Коротко ответил второй.

И, бесцеремонно засунув руку во внутренний карман надетого на меня пиджака, вытащил носимую с собой наличность.

— Зарплату получил, что ли? — Удивлённо рассматривая оказавшиеся в руке крупные купюры, поинтересовался нагло ограбивший меня уродец. И тут же, проявив догадливость и, ясно используя преподаваемые в Высшей Школе КГБ знания и «метод дедукции», предположил. — Или это из награбленных?

Ни подтверждать, ни опровергать эти подлые инсинуации я не стал. А просто отвернулся к окну. Чем заслужил болючий тычёк под рёбра и не совсем нелогично предъявленную угрозу.

— Поговори у меня! — Недовольно пробурчал долбодятел. И, пообещав первому. — Я быстро! — Выскочил из машины и поспешно зашагал в сторону продуктового магазина.

В томительном ожидании прошло минут десять. После чего «гонец» возвратился, держа в руках целых пять бутылок коньяка. А так же кулёк конфет, явно отрезанный от большого кругляша и завёрнутый в грубую серую бумагу треугольник сыра и нехилый такой кусок докторской колбасы.

«Всю наличность потратил, сука»! — С небольшим сожалением о нажитых непосильным трудом и так расточительно пущенных на ветер моих средствах, подумал я.

А второй, не садясь в машину, передал заполненную благородной коричневой жидкостью тару первому, и радостно возвестил.

— По одной нам, и две Петровичу!

«М-да-а… Не подмажешь — не поедешь»! — С лёгкой грустью вспоминая, как совсем недавно и, по гораздо более приятному для меня поводу покупали коньяк с, теперь уже бывшими коллегами, подумал я.

Но тут, обойдя «Волгу» обобравший меня дятел резко рванул дверцу, к которой били прикованы мои руки. После чего отстегнул браслеты и, ухватив за шиворот, помог утвердиться на ногах.

— Пиздуй давай! — Коротко и лаконично отдал простую и ясную команду. И — в который уже раз! — ткнув меня кулаком в почку, вытащил пистолет и грозно предупредил. — Дёрнешься — стреляю на поражение!

«Шебуршить» раньше времени я, в общем и целом не собирался. Хотел бы сбежать — так сделал бы это ещё в спорткомплексе. Вызвав целую бурю совсем мне не нужных контрмер и, возможно даже, запололшную пальбу вдогонку.

Молча стерпев, в общем-то, не такую уж и сильную боль, я понурил голову. И, делая вид, что полностью и окончательно сломлен, поплёлся к мрачным, и выкрашенный унылой серой краской, воротам.

Квадратное окошко в них приоткрылось. Мои охранники о чём-то пошептались с находящимся по ту сторону вертухаем. И, после десятиминутного ожидания, в течении которых, служивый, скорее всего связывался по телефону с начальством, калитка открылась и меня пропихнули внутрь.

Встречал нас крепко сбитый мужчина лет сорока с подполковничьми погонами. Он пожал руки обоим сопровождающим и, приняв подношение, мельком и, с явно выраженным пренебрежением, посмотрел на меня.

— Нужно подержать до понедельника. — Высказал просьбу первый. И, тоже мазнув по мне жалостливым и, как на мгновенье почудилось, даже немножко сочувствующим взглядом, добавил. — В особых условиях.

— Сделаем. — Пообещал, как понимаю, начальник здешнего пенитенциарного заведения. — И, приказал пришедшим вместе с ним двум крепким мужчинам в форме. — В минус тринадцатую его!

Даже не знаю, привиделось мне, или один из конвоиров гаденько хмыкнул. Выражая таким вот, иронично-немудрящим образом, отношение к новому арестанту и его, прямо скажем, печальной и совсем незавидной участи.

Хотя, мелкой букашке, попавшей в жернова карательно-исправительной системы, в любом случае и, даже при самых благоприятных раскладах, никогда не светило ничего хорошего. Ведь, сам факт ареста и последующего заключения под стражу есть ломающее судьбу, ну или, по крайней мере, прерывающее обычный уклад жизни и, ни разу не внушающее оптимизма, событие.