Ройал первым подошел к лестничной площадке и уже спустился на несколько ступенек. Я, оказавшись на лестничной площадке, резко замедлил шаги, и снова Валентино налетел на меня. Развернувшись, я резко ударил его по руке и выбил пистолет, который упал на пол. Валентино наклонился, схватил пистолет левой здоровой рукой, и заорал от боли. — каблук моей ноги с силой опустился ему на пальцы, расплющив их на металлическом полу. Я не слышал, как хрустнули кости, но скорее так оно и было, теперь обе руки Валентино вышли из строя. — Значит Мэри Рутвен теперь требуется новый телохранитель.

Я не пытался нагнуться и поднять пистолет, не пытался сделать ни единого движения. — Ройал уже вернулся на площадку:

— Отойдите от пистолета. Оба отойдите.

Мы отошли. Ройал поднял пистолет, отступил в сторону и жестом показал, чтобы я спускался по лестнице впереди него. Я не знал, что у него в голове: выражение лица не выдавало его мыслей. Он не сказал больше ни слова, даже не удостоил взглядом окровавленную руку Валентино.

Генерал, Вайленд и Ларри-наркоман ждали нас в библиотеке. Выражение лица генерала рассмотреть было невозможно, так как его наполовину скрывали усы и борода, но глаза были красные, а кожа за те тридцать шесть часов, что я не видел его, приобрела какой-то мертвенно-серый оттенок. Впрочем, возможно, это была игра моего воображения. – Все в это утро виделось мне в мрачных тонах. Вайленд был изысканным и элегантным, и хотя на его лице играла улыбка, она не обманула меня – он был жестким, как всегда. Чисто выбрит, глаза ясные, отлично скроенный темно-синий костюм сидел на нем безупречно. Костюм дополняла белая рубашка и красный галстук. Он был образцом денди. Что же касается Ларри, то он ничем не отличался от того Ларри, каким я привык его видеть: бледное лицо, бессмысленные глаза наркомана. Он ходил взад и вперед по комнате. Правда, сегодня дергался меньше, чем обычно, и даже улыбался. Я сделал вывод, что он хорошо позавтракал, и в основном героином.

—Доброе утро, Толбот — сказал Вайленд. Преступники экстра-класса в наши дни считают, что быть вежливыми так же необходимо, как кричать и бить по голове. Многие даже считают, что быть вежливыми целесообразнее, чем прибегать к побоям, так как это приносит лучшие результаты. — Что там был за шум,  Ройал? 

— Это все Гюнтер, — Ройал безразлично кивнул в сторону Валентино, который только что вошел в комнату, спрятав левую руку под перевязанную правую, и стонал от боли. — Он слишком терроризировал Толбота, и тому не понравилось.

— Убирайся со своими стонами куда-нибудь подальше, — холодно сказал Вайленд, потом, внезапно превратившись в доброго самаритянина, спросил:

— Наверное, сегодня вы мерзко себя чувствуете, Толбот, и поэтому так раздражительны? — Теперь уже не предпринималось никаких попыток скрывать, что хозяином положения является Вайленд, а не генерал. Генерал Рутвен молча стоял сзади Вайленда безучастный и полный чувства собственного достоинства. Это в какой-то степени выглядело трагично. А возможно, мне это только казалось: я мог и ошибаться в генерале. Жестоко, фатально ошибаться.

— Где Яблонский? — поинтересовался я.

— Яблонский? — Вайленд лениво приподнял бровь. Даже отличный актер Джордж Рафт не смог бы лучше выразить чувство удивления. — А собственно, кто такой для вас Яблонский, Толбот?

— Мой тюремщик, — коротко ответил я. — Где он?

— Вы, кажется, очень хотите знать это, Толбот? — он посмотрел на меня долгим изучающим взглядом, и мне это совсем не понравилось. — Я уже видел вас где-то раньше, Толбот. Генерал тоже. Я очень бы хотел вспомнить, кого вы напоминаете мне.

— Дональда Дака, — я чувствовал, что вступаю на опасную почву. — Так где Яблонский?

— Уехал. Исчез со своими семьюдесятью тысячами.  — Вайленд щелкнул пальцами. — Ларри, телеграммы.

Ларри, взяв со стола какие-то бумаги, передал их Вайленду, по-волчьи оскалился, глядя мне в лицо, и возобновил свое хождение взад-вперед по комнате.

— Генерал и я — люди очень осторожные, Толбот, — продолжал Вайленд. — Некоторые назвали бы нас людьми, которые всех подозревают. Впрочем, осторожность и подозрительность — понятия очень близкие. Мы навели о вас справки. Запросили материалы из Англии, Голландии и Венесуэлы, — он помахал бумагами. — Ответы на запросы пришли сегодня утром. Нам сообщают, что вы тот, за кого себя выдаете, один из лучших в Европе экспертов по подводным работам. Поэтому теперь мы можем приступить  к делу — вы можете приступить. Мы больше не нуждаемся в Яблонском и отпустили его сегодня утром. С чеком. Он сказал, что предполагает отправиться путешествовать по Европе.

Вайленд был спокоен, убедителен и казался откровенным. Полностью откровенным. Он мог бы убедить даже апостола Петра пропустить его в рай. Я старался слушать так, как в моем представлении слушал бы Святой Петр, когда его пытались убедить, но потом не сдержался и выдал такое… Святой Петр вряд ли смог бы произнести такую великолепную нецензурщину. Правда закончил я почти мирно, злобно прорычав:

— Грязный лживый подонок!

— Это вы о Яблонском? — Вайленд снова поднял бровь в стиле Джорджа Рафта.

— Да, о нем. Подумать только, я поверил этому обманщику! Ему удалось это за пять секунд. Он обещал мне…

— И что же он обещал? — тихо спросил Вайленд.

— Хорошо, скажу. Теперь это уже никому не повредит, — проворчал я. — Он сказал, что здесь мне грозит виселица, и обещал помочь мне ее избежать, если я помогу ему, дав информацию о генерале Рутвене и о том деле, в котором я буду принимать участие. Он сказал, что те обвинения, из-за которых его уволили из Нью-Йоркской полиции, были сфабрикованы. Он думает, что сможет доказать это, если представится случай допросить некоторых полицейских и проверить кое-какие полицейские досье. Подумать только, и я поверил ему… — и дальше опять пошла нецензурщина.

— Вы отклоняетесь от темы, Толбот, — резко прервал Вайленд. Он смотрел на меня очень внимательно, словно изучая. — Ближе к делу.

— Целых два часа в нашей комнате он пытался вспомнить код Федерального бюро, а потом настрочил текст телеграммы с предложением представить весьма интересную информацию о генерале Рутвене и его сомнительных делишках, в обмен на возможность предоставить ему для изучения досье на некоторых людей. Каким же я был идиотом, решив, что он действительно намерен действовать подобным образом!

— А вы, случайно, не запомнили фамилию человека, которому была адресована телеграмма?

— Нет.

— Лучше вспомните ее, Толбот. Тогда вам, возможно, удастся купить то, что очень дорого для вас, — жизнь.

Я бессмысленными глазами посмотрел на него и потом уставился в пол. В конце концов, не поднимая глаз, стал перечислять:

— Катин, Картин, Куртин… Да, именно так — Дж. К. Кертин

— И все, что он предлагал, — это информация, если его условия будут соблюдены?

— Да, только информация.

— Знаете, Толбот, только что вы купили себе жизнь.

Это уж точно, я купил себе жизнь. Я заметил, что Вайленд не уточнил, на какой срок мне позволят сохранить ее. Может, всего на сутки. Все зависело от того, как пойдет работа. Но мне это было безразлично. То удовлетворение, которое я получил, раздавив руку Валентино, было ничто по сравнению с радостью, которую испытывал теперь: они клюнули на историю, рассказанную мной, заглотнули и крючок, и леску, и грузило. В сложившихся обстоятельствах, если карты разыграны точно, они неизбежно должны были попасться на крючок. А я разыграл свои карты абсолютно правильно. С их точки зрения придумать такую историю я не мог. Ведь они не знали и не могли знать, что мне известно о смерти Яблонского, что вчера они выследили его и расшифровали адрес на телеграмме, что прошедшей ночью я был в огороде, что Мэри подслушала их разговор в библиотеке и что она приходила ко мне в комнату.

Если бы они сочли меня сообщником Яблонского, то застрелили бы, не мешкая. А так они дадут мне пожить еще некоторое время, но кто знает, сколь долго это может продлиться. Скорее всего, недолго, но, возможно, мне хватит этого.