— Он не в отеле, — ровным и безжизненным голосом ответила девушка. — Он на Х-13.

— Изъясняйтесь попонятней, — отрывисто потребовал Яблонский.

— Х-13 — это одна из его нефтяных вышек, она расположена в заливе, двадцать, может, пятнадцать миль отсюда.

— В заливе? Вы имеете в виду одну из этих плавучих платформ для бурения на нефть? Я думал, что они стоят в дельтах рек в Луизиане.

— Они теперь везде — в Миссисипи, Алабаме и Флориде. У папы есть одна около Ки-Уэста. И они не плавают, они… Да какая разница! Он на Х-13. 

— А телефон там есть??

— Есть, подводный кабель и радиосвязь из офиса на берегу.

— О радиосвязи не может быть и речи. Слишком многие могут подслушать. Позвоним по телефону. Просто попросим оператора соединить нас с Х-13. Так?

Она молча кивнула. Яблонский подошел к телефону, попросил оператора коммутатора мотеля соединить его с телефонной станцией, затем попросил соединить его с Х-13 и стал, насвистывая, ждать ответа. Внезапно в голову ему пришла какая-то мысль.

— На чем ваш отец добирается до вышки?

— На катере или вертолете. Обычно на вертолете.

— А в каком отеле он останавливается на берегу?

— Он не останавливается в отеле. Он останавливается в обычном частном доме. Он арендует усадьбу в двух милях к югу от Марбл-Спрингз.

Яблонский кивнул и снова засвистел. Отсутствующим взглядом он смотрел куда-то в потолок, но когда я в порядке эксперимента чуть двинул ногой, он моментально глянул на меня. Мери Рутвен заметила мое движение и моментальное переключение внимания Яблонского, и на какое-то мгновение наши глаза встретились. В ее глазах не было симпатии, но я немного поиграл воображением, и мне показалось, что я заметил в ее глазах проблеск симпатии. Мы находились в одной лодке и быстро тонули.

Свист прекратился. На звонок ответили, и Яблонский сказал:

— Я хочу поговорить с генералом Рутвеном. Срочно. Речь идет о… Понимаю, понимаю. — Он положил трубку и посмотрел на Мери Рутвен. — Ваш отец уехал с Х-13 в четыре часа вечера и пока не вернулся. Они сказали, что он не вернется, пока не найдут вас. Похоже, голос крови нефтью не заглушить. Это облегчает мне жизнь.

Он набрал номер, который ему дали люди с нефтяной вышки, и снова попросил подозвать генерала. Его соединили с генералом Рутвеном почти сразу, и он, не теряя времени, взял быка за рога.

— Генерал Блэр Рутвен? У меня есть для вас новости, генерал. Хорошие и плохие. Рядом со мной ваша дочь — это хорошие новости. Плохие же заключаются в том, что ее возвращение обойдется вам в пятьдесят тысяч баксов, — Яблонский замолчал и стал слушать, покачивая маузером на указательном пальце и, как всегда, улыбаясь.

— Нет, генерал, я не Толбот, но Толбот со мной. Я убедил его, что весьма бесчеловечно разлучать отца и дочь. Вы знаете Тэлбота, генерал, вернее, слышали о нем. Мне стоило большого труда убедить его. И этот свой труд я оцениваю в пятьдесят тысяч.

Внезапно улыбка исчезла с его лица, и оно сделалось мрачным, неприветливым и суровым. Настоящим лицом Яблонского. Он снова заговорил еще более снисходительным и низким голосом. Складывалось впечатление, что он выговаривает нашалившему ребенку:

— Знаете что, генерал, я только что услышал странный легкий щелчок, такой, какой можно слышать на линии, когда какой-нибудь самоуверенный и любопытный наглец снимает трубку спаренного телефона и подслушивает или когда кто-нибудь включает магнитофон. Я не желаю, чтобы нас подслушивали, и никаких записей частных разговоров. Вам это тоже не нужно, если вы хотите снова увидеть вашу дочь… Вот так лучше. Не вздумайте приказывать связаться с полицией по другому телефону и попросить их проследить, откуда звонят. Нас не будет здесь уже через две минуты. Так каков ваш ответ? Только побыстрее.

Яблонский немного помолчал, а потом весело рассмеялся:

— Угрозы, генерал? Шантаж? Похищение? Не будьте таким наивным человеком, генерал. Закона, который запретил бы бежать от опасного убийцы, не существует. Даже если этот преступник и убийца совершил киднепинг и держит вашу дочь в качестве заложницы. Я просто уйду и оставлю их вдвоем. Вы что решили поторговаться за жизнь дочери, генерал? Она что — не стоит одной пятой процента одной десятой ваших богатств? Так-то ее ценит любящий отец. Она слушает все это, генерал. Интересно, что она подумает о вас, генерал? Ведь для вас сумма в пятьдесят тысяч баксов — такая мелочь, о которой и говорить-то нечего. Конечно, конечно, вы можете поговорить с ней. — Он кивнул девушке, которая подбежала к нему и вырвала трубку.

— Папа? Папа! Да, да, конечно, это я. О, папа, я никогда не думала…

— Хватит.

Яблонский закрыл своей лапищей микрофон и отнял у нее трубку. — Удовлетворены, генерал Блэр? — Он немного помолчал, затем широко улыбнулся. — Спасибо, генерал Блэр. Мне не нужны никакие гарантии — слово генерала Рутвена всегда было достаточной гарантией. — Какое-то время Яблонский внимательно слушал генерала, затем заговорил снова, со злобной насмешкой смотря на Мэри Рутвен. И эта злобная насмешка резко контрастировала с доверительностью и искренностью, звучащими в его голосе. — Что тут говорить, вы ведь прекрасно знаете: если решите обмануть меня и вызовете полицию, то дочь вам этого никогда не простит… Волноваться, что я не приеду, нет оснований. У меня достаточно причин, чтобы быть пунктуальным, пятьдесят тысяч баксов на дороге не валяются.

Он повесил трубку:

— Вставай, Толбот, мы приглашены в высший свет.

— Ясно, — не двигаясь, сказал я. — Нас ждет встреча, после которой ты передашь меня в полицию и отхватишь еще пятнадцать тысяч долларов?.

— Конечно, а почему бы и нет?

— Я мог бы принести тебе двадцать тысяч, после того как ты получишь пятьдесят.

— Да? — Он оценивающе посмотрел на меня. — И они все при тебе?

— Не дури, дай мне неделю или, скажем…

— Я отношусь к той категории людей, парень, которые предпочитают синицу в руке. Давай, пошли. Похоже, ночью нам предстоит хорошенькая работа.

Он разрезал мои путы, и мы вышли в гараж. Яблонский держал девушку за запястье, а ствол его пистолета находился в полуметре от моей спины. Я не видел его, но мне и не надо было видеть — я знал, что дело обстоит именно так.

Уже наступила ночь. Северо-западный ветер усилился и принес с собой резкий запах моря и холодный ливень, громко стучавший по кронам пальм и поливавший асфальтовую дорожку, по которой мы шли. Яблонский поставил свой «форд» менее чем в ста метрах от нас, за углом основного корпуса мотеля, но пока мы прошли эти метры, промокли до нитки. Из-за ливня на стоянке не было никого, но, несмотря на это, Яблонский загнал свою машину в самый темный угол. Он открыл обе правые дверцы и встал у задней.

— Залезайте первой, леди, вперед на пассажирское сиденье. А ты, Толбот, поведешь машину.

Он захлопнул мою дверь, когда я сел за руль, и, усевшись на заднее сиденье, приставил ствол своего маузера к моему затылку:

— На шоссе поворачивай на юг.

Мне удалось нажать именно те кнопки, которые требовалось, проехать по пустынному двору мотеля и повернуть направо.

—  Дом вашего папаши находится как раз у съезда с шоссе? – обратился Яблонский к девушке. — Я правильно его понял?

— Да.

— А можно ли проехать туда другой дорогой? Может быть, можно подъехать к дому с окраины или проехать к нему проселочной дорогой?

— Да. Можно сделать круг по городу и…

— Ладно, поедем кратчайшей дорогой, по шоссе. Будем действовать как и Талбот, когда он приехал в город. Очень разумно, ведь никому бы и в голову не пришло искать его ближе чем в восьмидесяти километрах от Марбл-Спрингз.

Мы проехали через город молча. На улицах никого не было, лишь несколько пешеходов встретилось нам. В городе оказалось всего два светофора, и оба раза я попадал на красный, и оба раза маузер упирался мне в затылок. Вскоре мы выехали из города. Проливной дождь яростно барабанил по капоту и крыше машины. Это напоминало езду под водопадом, а дворники не были рассчитаны на это. Мне пришлось снизить скорость до тридцати километров в час, но все равно я становился слепым всякий раз, когда встречные машины освещали рассеянным светом своих фар наше лобовое стекло. Эта слепота становилась полной из-за струй воды, которые мощным потоком били по лобовому стеклу и борту машины, когда встречные машины проносились мимо, поднимая волну, которой гордился бы и командир эсминца.