166
«Читать — значит находить значения, а находить значения — значит именовать их; но эти поименованные значения сметаются устремлением к другим именованиям; именования вызывают друг друга, перестраиваются в новые ансамбли, и эти перестройки вызывают потребность в новых именованиях: я именую, я снимаю имя, я именую вновь — так движется текст: наименование в процессе становления, неустанное приближение, метонимизирующий труд». (Roland Barthes, S/Z, Paris: Seuil, 1970, стр. 17–18).
167
Выготский замечает, что смыслы слов «как бы вливаются друг в друга и как бы влияют Друг на друга»; правда, этот феномен относится им только к сфере «внутренней речи». (Мышление и речь. — Л. С. Выготский, Избранные психологические исследования. М., 1956, стр.372).
168
Способность образов к симультанному пространственному воплощению, в отличие от линейного временного воплощения слов, легла в основу идеи «двойного кодирования» языка Пайвио: «Специфика образов состоит в синхронной организации или параллельном процессировании информации, по принципу пространственных отношений; они не процессируют информацию в последовательности, шаг за шагом. Напротив, о словесной системе можно предполагать, что ее спецификой является последовательное, а не параллельное процессирование». (Allan Paivio, Images in Mind…. стр. 50).
169
Потебня различает «ближайшее» значение слова, которое разделяют все говорящие, и «дальнейшее» значение, включающее в себя все сведения и ассоциации, которые могут иметься у каждого индивидуума по поводу данного слова. (А. А. Потебня, Из записок по русской грамматике, т. I–II, М., 1957, «Введение»). В этом же ключе можно интерпретировать высказывание Выготского о том, что «значение одного и того же слова у ребенка и взрослого часто пересекается на одном и том же конкретном предмете, и это является достаточным для взаимного понимания взрослых и детей». (Избранные психологические исследования…, стр. 166). В основном, однако, начиная с Соссюра, эта проблема была переведена из плана конкретных предметных или образных представлений в план различия между внутрисистемным значением слова как языкового знака и внесистемным денотатом, которому этот знак соответствует
170
Наиболее радикальным проявлением идеи о неразрывной зависимости языковой формы и выражаемого ею значения можно считать полемику с тезисом Соссюра о «произвольности» языкового знака. В классических работах Бенвениста и Якобсона на эту тему приводятся различные аргументы в пользу того, что между планом содержания и планом выражения языкового знака существует необходимая внутренняя, а не только внешняя (санкционированная общественным договором) связь: «Nature de signe linguistique». — Emile Benveniste, Problemesde linguistique generate, 1, Paris: Gallimard, 1966, стр. 47–55; Roman Jakobson & Linda Waugh, The Sound Shape of Language, Brighton: The Harvester Press, 1979, см. в особенности гл. 4, «The Spell of Speech Sounds».
171
Выготский формулирует эту проблему как различие «движения смысловой и звучащей речи» (под последней, по-видимому, можно понимать всякий процесс складывания языковой ткани в объективированное высказывание, не обязательно связанный с его «озвучиванием»). Выготский описывает соотношение этих двух планов следующим образом: «Движения в том и другом плане не совпадают, сливаясь в одну линию…. Это отнюдь не обозначает разрыва между обоими планами речи или автономности и независимости каждой из двух ее сторон. Напротив, различение обоих планов есть первый и необходимый шаг для установления внутреннего единства двух речевых планов». (Избранные психологические исследования…, стр. 331).
172
Этот вопрос уже обсуждался во Введении. Здесь я лишь сошлюсь еще раз на некоторые примеры наиболее радикальных проявлений такого подхода: статьи Барта («La mort d’auteur»; «Ecriture, veibe intransitif?» — Roland Barthes, Le bruissement de la langue, Paris: Seuil, 1984), а также кн.: Stanley Fish, Is There a Text in This Class? The Authority of Interpretative Communities, Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1980. Эксцессы этого направления вызывают возражение даже у теоретиков постструкгурной ориентации. Как заметил в этой связи Эко, «возможно, у нас нет способа решить, какая из интерпретаций является „хорошей“, но все же мы можем решить, на основании контекста, какая из них представляет собой не попытку понимания „данного“ текста, но скорее продукт галлюцинаций адресанта». (Umberto Eco, The Limits of Interpretation, Bloomington & Indianapolis: Indiana University Press, 1990, стр. 21).
173
Работа Бахтина «Проблема речевых жанров» впервые представила проблему жанровой раздробленности языковой деятельности в ее истинных масштабах. Аналогичное значение имело описание множественных «игр» с языком, каждая из которых развертывается по своим собственным правилам, у Виттгенштеина (Philosophische Untersuchungen, Oxford, 1953,1:23). Начиная с 1970-х гг. жанровой множественности дискурса уделяется большое внимание как в литературной и семиотической теории (см., например, Tzvetan Todorov, Genres du discours, Paris: Seuil, 1978), так и при описании «прагматических» аспектов языковой коммуникации. Укажу на некоторые значительные работы этого последнего направления: Multiples Goals in Discourse, ed. Karen Tracy & Nicholas Coupland, Clevendon & Philadelphia: Multilingual Matters, 1990; linguistics in Context: Connecting Observation and Understanding, ed. Deborah Tannen, Norwood, NJ: Ablex, 1988; Meaning, Form and Use in Context: Linguistic Applications, ed. Deborah Tannen, Washington, DC: Georgetown University Press, 1984.
174
Особенно интересные примеры анализа того, как и непосредственное окружение, и более широкая культурная среда влияют на интерпретацию высказывания, дала британская школа «контекста ситуации». См., в частности, разделы, написанные Холлидеем (М. А. К. Halliday, «How Do You Mean?»), Маттиссеном (Christian Matthiessen, «Interpreting the „Textual Metafunction“») и Лемке (J. L. Lemke, «Interpersonal Meaning in Discourse: Value Orientations») в коллективной монографии: Advances in Systemic Linguistics: Recent Theory and Practice, London & New York: Pinter, 1992.
175
В последние 30 лет этот аспект настройки коммуникативных действии получил особенно мощное развитие в литературной теории, в рамках концепции «подразумеваемого читателя»: Wolfgang Iser, Der impliyte Leser. Kommunikalionsformen des Romans von Bunyan bis Beckett, Munchen: Wilhelm Fink, 1972; Rewptionsasthetik, hrsg. RainerWaming, Munchen: Wilhelm Fink, 1975; Umberto Eco, The Role of the Reader: Explorations in the Semiotics of Texts, Bloomington & London: Indiana University Press, 1979.
176
Очень робкая попытка ввести этот аспект в число значимых параметров коммуникативного акта была предпринята в моей статье «Нарративный текст как акт коммуникации». — Studia metrica etpoetka, 1, Тарту, 1976.
177
С этим можно сопоставить определение культуры как своего рода духовной жизненной среды, окружающей человека, предложенное Лотманом и Успенским (Ю. М. Лотман, Б. А. Успенский, «О семиотическом механизме культуры». — Труды по знаковым системам, 5, Тарту, 1971).
178
Множественность коммуникативных намерений говорящих, не позволяющая однозначно сформулировать прагматическую ориентацию того или иного коммуникативного акта, убедительно продемонстрирована в книге Multiple Goals in Discourse… (см. в особенности Karen Tracy & Nicholas Coupland, «Multiple Goals in Discourse: An Overview of Issues», стр.2).
