Мое сердце, как чаша, до края полно; Не пронзайте ж мнЬ сердце любовью — Иль оттает оно, или дрогнет оно И зальет вас дымящейся кровью.

Встр1Ьчаю1 ся и курьезы, Брод1Ь сл'Ьдующаго:

Спит маленькая Божья Матерь С розовой девочкой — 1исусом... Вылез таракан на скатерть Подумал и перекрестился усом.

Творческ1Я звЪзды свЪтят €му скудно и неприметный путь, пройденный им до сих пор, порос глухой полынью литературной отсталости, в которой В. П1отровск1й без сроков затеряется.

Ю. Р0О1М0В — сотоварищ В. П10тровскаго. О своем творчеств1Ь он заявляет:

В моей шарманке) скрипучей Есть один нап1Ьв неизм-Ьнный — Сердце способный замучить О весн1Ь как радость нетл-Ьнной.

Раздумчиво настроенный юноша, подслушавш1й и раз навсегда запомнивш1й звучан1е ахматовской лирики, он несет ее через все свое писан1е. Эмигрантское бездорожье, на которое бросили его со-быт1я, для него не больше, как чередован1е утрат:

И опять он падет проклятый Вечер осенн1й с мглистым лицом, Сосчитаю свои утраты. Которых не помнил днем. Круг их смыкается уже, НЪмой пг'.чятен намек Я стяну когда нибудь туже На горл1Ь узк1й платок.

Отсутств1е собственнаго поэтическаго лика не мЪшает, однако, искренности его стихов, часто не совершенных по формЪ, но всегда исчерпывающих см^Ьну его безпокойных ощущен1Й. Росимову предстоит расковать свой голос от многообразных поэтических вл1ян1й (а главное — ахматовскаго) и может быть ему удастся в будущем пить из своего маленькаго творческаго стакана.

Разрыхляющим зарубежную литературную борозду явился и В. Кадашев, пришедш1й в эмигра-Ц1Ю с запасом небогатых, малокровных сил. Дв'Ь книжки его фантастических разсказов «Зум-Зум» и «Фрачник с хвостом» не говорят о глубин'Ь душевных запросов этого автора, не рисуют картину творческаго жара и постижен1й. Отвлечен1е его в область трансцендентной фантастики едва ли является раскрыт1ем новых психологических далей.

№ 1. — 1923

«Б г. л т I й с к 1 й А л ь м а н а х»

65

Его путь — затерт гремящим, протестующим реализмом, насыщенным задорностью и буйством, которых В. Кадашев не в силах понять, ибо бродит сл-Ьпо в своих безкрасочных, непреодоленных им темах, оторвавшись от реализма и не постигнув путей «Инобьтя», о котором говорит в предислов!и к одной из своих книжек.

В. Кадашев из т1Ьх, которые не захотЬли взглянуть на вершины Казбека и Монблана потому, что их высоты пугающи и громоздки. М1р уступчивой фантастики без напряжения — его баюкающая, литературная колыбель. Вознесет ли она его высоко — ^и^ \'1уга уегга.

Наибол'Ье сложным, но высказавшимся полно, до конца в своих писаниях, является А. Дроздов.

Этот писатель, не без дара, совершил ряд душевных превращен1й, переходя от одного м1росозер-1дан1Я к другому, разбивая их и насп11х лЪпя из обломков новыя, громоздя тома за томами, разнообразя темы, с которыми порой блестяще справлялся (Голубиный отрок, БЪсы), а иногда дрябло и урывочно развивал их, наполняя страницы напыщенной декламац1ей и пустыми истерическими, холодными выкриками (ром. Д-Ьвственница, разсказы: Чека, Подарок Богу и др.).

В свое время революц1я, отпугнувшая его сти-Х1Йно-разрушительным шумом, продиктовала ему не мало строк - непокорливых, упрямо - буйных и протестующих, даже осудительных (его па-рижск1е фельетоны).

Уход в н1Ьдра эмиграц1и привел А. Дроздова к новым темам - безотносительным, на которых можно было отдохнуть от нарочитых мотивов (Первый сн-Ьг, Жолтый старик, Палочка - Выручалочка).

Этот пер10д его писательства — переходной; темы его по прежнему не сложны, но перо зам1Ьтно кр1Ьпнет — художественно. М1р уЪздно-м-Ьщан-ской ПСИХ0Л0Г1И, дЪдовск1я усадьбы, размытые берега Волги, глух1е деревенск1е драмы, напитанные соками «звЪринаго быта» — вот та канва, по которой заплеталось его немудрящее творчество.

Прозрачно-соц1альныя облачен1я, в которыя он од-Ьвал свои писан1я сползли, как ненужная шелуха и на его писательской палитр'Ь появились пр1-ятно-умиротворяющ1я краски. Правда, в языкЬ попадаются шереховатости: «яровчатыя свЪчи», «говорить промеж себя», «так тому и будет», «што говорится» и т. п.; правда — узорное словоплете-н1е начинает опасно увлекать А. Дроздова в область сложно-технической разработки языка и манерничанье, но душевныя, хотя и холодныя искры в его творчеств1> искупают эти недостатки и заставляют эмигрантскую массу читать его книги и прислушиваться к его писательскому пульсу. Связь, установленная с Росс1ей, заставила его впер-

вые сказать о писателях зарубежных и проживающих в Росс1и: «Жизнь поб^ждающая свалила стЬ-ну между ними и нами — и стали, как встарь, мы неделимые; они несут нам свое творчество непоб1Ь-димым рыцарей, мы — свое, посильное, и стало ясно, что мы едины, ибо они преодолели корчи и смрад сегодняшних бЬд и сказали: да здравствует жизнь. Да здравствует жизнь, — сказали мы невольные сыны р-Ьк Вавилонских». (Сполохи, № 9).

И — дальше опаснЪйш^й срыв: он снова подошел к темам политическим, неблагодарным и лично-мстительным:

«Для писателей, живущих за рубежом, «Нака-нун'Ь» — хомут, добровольное узилище и нечистоплотность, ибо жандарм может быть хорошим че-лове)Ком внЬ службы, но на служб1Ь он все таки жандарм» (Сполохи, № 9).

Таким образом писательский путь его часто, очень часто разбивается на путь художника и публициста: гд-Ъ кончается первый и начинается второй, можно различить с трудом.

Эмиграц1я, унесшая с собой в скитан1я чувства непримиренности к принципы — все равно осуществимых или неосуществимых противод'Ъйств1Й повороту истор1и, создавшему факт эмигрантщины, — вылила их в формы партийной борьбы через газеты и журналы.

Психологическ1е надломы, как земные трещины, обозначались среди нея явно и многообразно; группировки отчеканились точн1Ье и нер1.дко пи-сательск1я перья зазвен'Ьли по разному: и враждебно и примирительно.

Разноуклонная борьба, кипящая в эмиграц1и, опрокинула м1росозерцан1е и А. Дроздова — быстро, легко, безбол1Ьзненно: через непродолжительное время послЪ приведенной статьи, он ушел в «Накануне», рЪзко изломав безобидную эйдо-лолопю своих творческих устремлен1Й... Появились разсказы: «Дар слез», «Желтый шнур» и др. с привкусом политики, самооправдан1я («Дождь») и стремительных выпадов в сторону эмиграц1и, из толщи которбй он бросал в свое время острые мечи в политическ1е фуппировки — лЪвыя...

Душевную ломку его можно об'яснить одним — его неот'емлемой писательской истерикой, создавшей ему имя писателя крикливаго, с ледяным пафосом, срывчиваго, без духовнаго стержня.

«Искусство мстительно — сказал кто то, — оно не даст себя в обиду». И — в самом дЪл1Ь: см'Ьнив свое «посильное» на «узилище» (что надо понимать и как на «нечистоплотность») А. Дроздов примолк, сошел с литературнаго поля и творчески одряхл-Ьл.

Нельзя этого об'яснять т1Ьм, что зарубежныя поля — безсочны; н'Ьт — «узилище» скучно, ту-

вб

:<Балт1йск1й Альманах»

№ 1. — 1923

по и губительно. Продымлять каждую строку, каждый образ в своих писан1ях слезоточащим дымом политических выкриков — это значит наносить обнды искусству, а мы уже говорили, что оно — мстительно...

А. Дроздов — писатель исчерпавш1Й себя до дна; посл-Ьдн1е темы затронутые им, есть не больше, как повторен1е старых наизнанку: видимо жизненный в1Ьтер раскидал весь его внутренн!й духовный багаж и осталось одно — плескаться в политической луж1Ь, не поб'Ьждая в себЪ соблазна, в ущерб творческому постижению, — зарисовывать схемы наступательнаго шеств1я революц1и.

Писательская дорога Б. Пильняка для А. Дроздова есть тот идеал, о котором он в одной из своих статей восторженно сказал: «что это? реализм — углубленный реализм!» Строки, вызвавш1е это восхищен1е, описывали бабу Анисью у сарая за за-нят1ем непривлекательным.

Таковы пути указанных эмигрантских писателей. Художественно эти пути — растроились, распятерились; жизненно — ушли под различныя наслоен1Я. Непогода эмигрантская многих из них застала без успокоительной котомки и спутницы палки, друг1е же, как А. Дроздов, просто отрицают все это — авось пробредут свой путь до конца. Что в принципах художественных, если обнаженная до глубины не художественным пером правда, «углубленный реализм» сильн-Ье их?».