Снимки с первой скульптурной композищи разошлись в сотнях-тысяч экземпляров по Европе и Америке. Во Франц1и была даже сделана попытка тайными агентами Русскаго Правительства запретить продажу этих снимков, но попытка не имела успеха и послужила только на пользу растущей популярности автора. Им заинтересовывается барон Гинцбург и благодаря его стипенд1и, Нюма Патлажан получает возможность отправиться заграницу. Он едет в Женеву, поступает в Школу Искусств и кончает ее первым по классу скульптуры. В 1906 году он переезжает в Париж и поступает в Национальную Академию Изящных Искусств. Там в течен1е нескольких лет работает под руководством известных профессоров и обращает на себя всеобщее вниман1е. В 1908 году Нюма Патлажан выставляет свои произведения в Парижском осеннем Салоне, в 1910 г. он выделяется своими талантливыми работами в Лондонском Салоне. О нем заговорила не только европейская, но и американская печать. В том же году по приглашен1ю Шолома-Алейхема, он едет в Моп{геих, где лепит бюст последняго. Шолом-Алейхем до того восторгается его талантом, что пишет о нем статью: «Новый Антоколь-СК1Й». Нюма Патлажан является творцом бюстов Бузони, Керенскаго, Милюкова, Густава Малера, Оскара Уайльда и многих других. Во всех этих бюстах удивительно тонко схвачены характерныя черты каждаго из них, не говоря уже о поразительном сходстве с оригиналом. В бюсте Бузони сразу угадываешь недюжиннаго композитора. В Керенском проявляется мечтательность, слабовол1е и идеализм его натуры. Милюков выражает твердость характера и самоуверенность. Лицо Шолом-Алейхема говорить о смехе сквозь слезы. А Оскар Уайльд — типичнейшт денди, эстет, аристократ. — Прошлой осенью Нюма Патлажан создал бюст Антуа'на, реформатора французскаго театра. Это творен1е Н. П. обратило на себя всеобщее вниман!е художественных кругов Парижа. Вообще черты Антуана, главы французской критики, трудно-уловимы, ибо вся его индивидуальность необычайно сложна. Попытка Н. Патла-
«Балт1йск1й Альманах»
№ 1.
1923
жана воплотить Антуана в скульптур'Ь оказалась очень удачной. Зд1Ьсь не только тончайшая психика, но н глубочайшее интуитивное творчество. — В Лондон1Ь, в ГаллереЬ Искусств среди других выставленных Патлажаном в 1921 г. про-изведен1й замечательны его «Клоуны». Клоуны, см'Ьющ1еся, отпускающ1е шутки для забавы зрителей. В каждом Клоун-Ь свое движен1е, свой изгиб души . . . Вглядываясь в лицо «сестры» клоуна замечаешь вн1)Шнюю красоту, смешанную с чистотой души, с трагической печалью. — Откуда взялась идея этого произведен1я? Что
толкнуло его на эту мысль? В этих клоунах Нюма Патлажан видит своих братьев и сестер, живущих в «ГолусЬ» больше двух тысяч лЬт. Нюма Патлажан должен был так творить потому что его душа гЬсно связана с покол1Ьн1ем скитальческих «клоунов». В1.дь и он сам скиталец, эмигрант ... оторванный от своей родины — тоскует и страдает из за лжи и обмана, окружающей его среды. — Но достоинство человека заставляет его улыбаться, скрывать горьк1я слезы, подобно его клоунам.
Каипаз, Октябрь 1923.
Семен И. Р.
№ 1. — 1923
;<Балт1Йск1й Альманах»
63
КРИТИКА И БИБЛ10ГРАФ1Я.
ЛИТЕРАТУР НЫЕ ПУТИ.
(Критическт очерк.)
Н-Ькогда Писарев, переживая дни умственнаго кризиса, писал: «челов-Ьк боится подойти к тЪм гипотезам, которыя величествеинЪе Казбека и Монблана, а мысль не боится и подходит, и ощупывает эти гипотезы, м вдруг докладывает, что это пустяки. Челов1Ьк приходит в ужас, но ужас оказывается безсильным в борьбЪ с мыслью; мысль осмеивает и прогоняет ужас и человеку остается качать головой, стоя на развалинах своего м1ро-созерцан1я»...
Люди, у которых были под ногами УСТ0ЯВШ1ЯСЯ твердыни, могли обоготворять и ниспровергать, ломать собственное, привычное м1ровозр-Ьн1е и уходить в глубины новых искан|й — пусть трагических и бол-Ьзненных, но всегда насыщенных напряжением и волей: духовные корни их были сильны и кровобьющм.
Наще время — иное.
Мы — дЪти болезнетворных принципов; мы не качаем головой, глядя на развалины не только м!-росозерцан1я, но и простых форм быт1я, под знаком которых неизб4жно протекает каждая минута нашего существованья.
Грохот исторических событ1й родил в нас н'Ькую дерзость, мы подошли к Казбеку, окинули холодным насм'Ьшливым взглядом его серебряную вершину и прошли мимо, не испытав никаких по-трясен1й.
Пути наши — пути разметанные, обвЪянные шумным ветром революцш и многодумнаго скитальчества.
Однако, любой странник, покидая недавн1й пр1ют и уходя в незнаемые просторы, забирает с собой в спутницы палку и хот крошечный дорожный багаж: с ними ув^ЬреннЪй в непогоду.
Так ли это с писателями в эмиграц1и?
Нельзя проводить глубокую духовную черту между творчеством в Росс1и и за рубежом; это
дЪлают т1Ь, для кого весь смысл исторических перерожден1й, все содержан1е мучительных душевных ломок — есть не больше как привилег1Я лиц, живущих по ту сторону географической лин1и, разделяющей Росс1ю и заграницу. Пафос или унылый спад, гор'Ьн1е душевное или холодное списы-ван1е с жизни — все это свойственно и т^м и другим писателям, часто в различной м^рЪ, но никогда не преимущественно.
И — значит: все равно гд-Ь писатель (или поэт) творит — в Росс1и ли или зд-Ьсь заграницей: его глубины, его М1р достижен1й, любви, безпокойных воспламенен1й, все его богатство внутреннее, весь размах его внешн1Й — это тот клад, тот багаж, который он, уходя в широк1е литературные просторы, унес бы с собой обязательно — здЪсь ли или там — в Росс1и.
Принято говорить об эмиграц1и и Росс1и двояко: осуждать первую со всбм ея культурным содер-жан1ем и хвалить вторую или наоборот; очерк, внЪ этого сопоставлен1Я, вызовет критическ1й выпад — двухсторонн1й.
А между тЬм, можно ли, говоря о русской литературе, вообще делать разделящее сопоставление? Не есть ли она — двуединный образ?
Мы — два грозой зажженные ствола, Два пламени полуночнаго бора...
Скорбно, но правдиво звучат слова поэта в при-менен1и к нашей теперешней литературе — и тамошней и здешней.
«Балт1йск1й Альманах»
№ 1.
1923
«Два пламени полуночнаго бора» отделены друг от друга географической чертой, но в'Ьтер разду-вающ1й их или гасящ1Й — один: с востока. Я буду говорить о писателях здЪшних, эмигрантских, минуя крупныя имена, для которых литература это — они и они — литература.
Ф. Иванов (покойный), В Шотровскш, Ю. Ро-симов, В. Кадашев, А. Дроздов — вот тЪ из малых от литературы эмигрантской, которые первыми начали зд-Ьсь в Берлине разрыхлять зарубежный литературныя борозды, чтоб посЬять на них с1Ь-мена.
Пос^в вышел цв1Ьтистый, разнородный, но малоплодотворный и безсочный.
Ф. Иванов ушел с поля эмиграц1и рано; события подточили его слабыя физическ1я силы; по литературному насл1Ьд1Ю, оставленному им, можно, однако, судить, что весь он —-в узор^Ь старины, в звучан1и Ланнеровских вальсов, в беззатЬйливой нЬтЪ старинных усадеб. Едва ли он был бы пЪвцом и восхвалителем революц10ннаго грома и мощных ударов истор1и. Его мечтательная душа постоянно уходила в иные уголки — безбол-Ьзненных, умиротворяющих трепетан1й и ц1Ьлительнаго отдыха. Думается, что на литературном пути был бы он отшельником, мимо котораго шла бы глухая, неслышная ему, растревоженная и чадно-шумящая жизнь, буйно см1Ьющаяся от полноты жадных и стремительных чувств.
В. П1отровсК1Й — пробует перо в новеллах и стихах. В его литературной котомк1Ь им^Ьется двЪ книжки — «Прим-Ьры господина аббата» (новеллы) и «Полынь и ЗвЪзды» (стихи).
Духовно б^Ьдный, вывихнутый жизнью, с рЪзко-выраженным сексуальным уклоном, он весь свой литературный груз отразил главным образом в «Прим'Ьрах господина аббата»; в них характерно для него сочетается порнограф1Я с церковным сми-рен1ем, желан1е философствовать с словесной немощью.
Стихи его проникнуты ученическим пафосом и всегда д-Ьланны:
Что мнЪ в женских устах и прив-Ьтной рук'Ь, В дальних радостях звонкой долины? Я во льдах причащаюсь Великой Тоск-Ь Вознесенный, Забытый, Единый.
