(Бальмонт).

У всякаго дома — своя душа, и своя душа у вся-каго города. В равной мере прочувствовал Добу-жинск1й великолеп1е огромнаго Петербурга и тих1й уют провинц1альных городов. Город Меднаго Всадника, ему также близок и понятен, как и захолустные уездные «центры». В его Петербургских пейзажах мы встречаем и создан1я великих зодчих и убопе дворы, каменные колодцы «доходных домов», грязныя низины города, напоминаю-щ1я нам тягостные образы Достоевскаго. Провин-ц1альныя зарисовки Добужинскаго воскрешают более раннюю эпоху, — курьезный Гоголевск1й быт, не менее кошмарный, в сущности, чем тра-гическ1е мотивы Достоевскаго, но смягченный забавной и милой «старинкой». Гостинный двор, где купцы усердно зазывают покупателя, а на улице свинья не менее усердно чешется о фонарный столб; казармы армейскаго полка, неуклюже построенныя в стиле античной архитектуры, с непременным орлом над дорическими колоннами величаваго портика.

Не довольствуясь реалистическими набросками, сделанными с натуры, Добужинск1й создал сер1Ю изображен1Й фантастическаго города (цикл «Сны» и др.), многоглазыя стены, пустые и огромные, цепные мосты, под'емные краны, фабричныя тру бы, похож1я на конечности небывалаго чудовищ-наго спрута, ощупывающаго серосвинцовое, низко нависшее над ним небо, — все это производит

«Балт1йск1й Альманах»

№ 1.

1923

впечатл'Ьн1е мучительнаго кошмара, порожден-наго ненасытной волей к труду и производительности. Тщетно будем мы искать в этих пейзажах людей: они словно вымерли, доведя свои усил1я до пред-Ьльнаго напряжен1я. А может быть они и копошатся гд-Ь нибудь зд-Ьсь, за сгЬнами каменных коробок, за железными переплетами мостов и р1Ьшеток, — невидимые, незам^Ьтные, ничтожные. Не люди, а сЬрые «герои труда», или в'Ьрн1ве жертвы труда, послушная арлия рабов, покорно обслуживающая многосложную громаду домов и фабрик. Единый повелитель властвует над ними 11 диктует свои неумолимые законы — самодержавный Город. Этот цикл работ Добужинскаго мы готовы поставить вровень с «Сагсег!» Пира-нези.

Тягот1Ьн1е Добужинскаго к городскому пейзажу нельзя, однако, назвать «урбанизмом»: оно приводит не к аполог1и города, а скор'Ье к разоблаче-Н1Ю его. В простодушных городках провинц1и художник любуется жизнью неторопливой и без-тревожной, в огромных столицах он усматривает черты демонизма, улавливает злыя чары. В этом творчество Добужинскаго отлично от западно-европейскаго футуризма (не говоря уже о формальном различи!), прославляющаго машины и механизац1Ю жизни, поющаго восторженные гимны современному городу.

Особо сл1Ьдует остановиться на портретных рисунках Добужинскаго. Большею частью это скорее наброски, чЪм вполне законченные портреты. В них, как почти во вс'Ьх карандашных рисунках Добужинскаго, мало волевого начала (в отлич1е от его чрезвычайно «волевой графики»); они н-Ь-сколько вялы и не всегда безупречно нарисованы. И тЪм не менЪе, они запоминаются, в них порою много психологической зоркости. Портрет всегда есть какое то «среднее арифметическое» между индивидуальностью художника и индивидуальностью модели. Необходимо, чтобы это среднее арифметическое было возможно мен1.е «арифме-1ИЧН0», т. е. чтобы в нем осуществлялся не логи-ческ1й итог, а интуитивная гармон1я. С этой стороны мног1е портреты Добужинскаго не уступают произведен1ят самых виртуозных портретистов. В отлич1е, например, от И. Бродскаго, словно штампующаго свои виртуозные портреты. Добу-ЖИНСК1Й иногда не вполне хорошо «строит» лицо и придирчивому наблюдателю нетрудно уличить его в «плохо поставленном» глаз-Ь или носЪ. Но он ум'Ьет передать лично - характерное, уловить

особый шарм даннаго лица (см. портреты Л. Кореневой, Е. Добужинской, А. Сахарова, А. Петрова, Н. Врангеля, Е. Нарбута и др.). Кром% того, его портреты обычно исполнены с большой легкостью, они не «вымучены», в них нЬт того, что художники называют «пахнет потом».

В годы русско-германской войны Добужинск1Й побывал на фронтЬ, пос1Ьтал Польшу и Галиц1ю, откуда привез в Петербург ряд рисунков и этюдов, фигурировавших на устроенной им (совм'Ьстно с Е. Е. Лансере) выставк1Ь на Марсовом пол!., в бюро Добычиной (весной 1915 г.). Его путевые наброски изображают типы и м^Ьстноста Польши и Галиц1и, пленных и раненых, офицеров и сестер милосер-д1я, сцены в пути и внутри санитарных по'Ьздов. Болота, кочки, хилые деревца, безнадежное небо, низко над ними нависшее, жалк1е силуэты плЬн-ных, проволочныя загражден1я, развалины водокачки — таковы сюжеты этих рисунков.

Они свид^Ьтельствуют о том, что автор их, не будучи професс!ональным баталистом, сум'Ьл, однако, глубоко прочувствовать подлинную харак-тернос1ь войны, атмосферу безсмысленной бойни, и обошел трафаретную фальшь героических картинных поз, академически-принаряженных ба-тал1й.

Театра.чьной публикЪ хорошо известны постановки Добужинскаго, в которых он проявил себя отличным знатоком быта и, опять таки, тонким стилистом. К 1907 году относятся его эскизы де-корацш для «Стариннаго Театра» и для «Б-Ьсов-скаго дЪйства» Ремизова (театр Коммиссаржев-ской). В 1909 году им написаны декорац1и к «М-Ьсяцу в деревн-Ь» (Московский Художественный театр), им-Ьвш1я исключительный усп1Ьх. В 1910 году художник участвовал в постановке «Провин-Ц1алки» и «Нахлебника» (там-же). Отм-Ьтим далЪе эскизы постановки «Урока матушкам» (1911), «Хижины, спасенной казаком» (1912), декорац1и и костюмы к «Николаю Ставрогину» (1913), эскизы к «Горе от ума» (1917), к «Кромвелю» (1921). Постановки эти были в свое время единодушно отмечены критикой, как достижен1Я незаурядныя.

Ни в области графики, ни в области театра До-бужинск1й не произвел «революц1и», но его вдумчивое, культурное мастерство принесло русской книгЬ и русскому театру драгоценные дары. Его удел — спокойное и сосредоточенное служен1е искусству, одинаково чуждое как воинствующему фанатизму, так и «академическому» рутинерству.

Петроград, Октябрь 1923 г.

Э. Голлербах.

№ 1. — 1923

«Б а л т I й с к I й Альманах»

61

НЮМА ПАТЛАЖАН

Осенью 1908 года в Париже, в длинном кор-ридорЬ «Раз Регйив» Юридическаго Факультета я впервые познакомился с ним. Он сразу произвел на меня большое впечатлЪн1е своими вдумчивыми, глубокими глазами. Мы вышли вм-ЬсгЬ из Университета и в результате нашей бес1Ьды он пригласил меня к себ-Ь, в мансарду, для осмотра его скульптурных произведен1й и оригинальных рисунков, писанных черным углем. С тЪх пор наша дружба не прекращалась. — Война, потом революция прекратили нашу переписку и до моего пр1'Ьзда в Литву я ничего не слыхал о моем другЬ. Недавно я получил от него ц^лую сер!ю снимков его последних работ (произведен1й) и мпЬ думается, что многим интересно будет узнать о талантливом еврейском скульптор'Ь, изв-Ьстном за посл'Ьдн1е годы не только в ЕвропЪ, но ив Америк-Ь. — Нюма Патлажан родился в 1888 году в Кишинев-Ь. Отец его мелк!й купец, определил его сначала в хедер, гдЬ он обучался еврейской грамотЪ и би-бл1и. ЗагЬм он поступил в городское училище, гд^ впервые познакомился с рисован1ем и гд-Ь не мало доставалось ему от учителей за его усерд1е к этому предмету. Из гор. училища он переходит в м'Ьстную рисовальную школу, но недолго там остается. За неимением средств родители Нюмы определяют его к обойщику-декоратору. Обойщик очень доволен своим учеником, который в не-Д0ЛГ1Й срок, превосходит самого учителя. Одновременно, в свободное от работ время, он лЪпит статуэтки из глины. В 1904 году его отец был осл'Ьплен громилами кроваваго Кишиневскаго погрома и для 16 ле.тняго юноши эти события не прошли безслЪдно: они потрясли и переродили его молодую душу. Новыя мысли и стремлен1я отнын-Ь волнуют его. Нюма рЪшает запечатлеть эту страшную действительность, и сюжетом его первой скульптуры, является преступление, жертвой котораго сделался отец молодого скульптора: «Громила, типичный представитель черной сотни, с глазами раз'яреннаго зверя, держит в одной руке лом, другой-же булыжником прицеливается к голове старика еврея». Критика отнеслась благосклонно к первым шагам будущей знаменитости.