И, загнав мученика в мертвый подвал темнаго, сокрушающаго страха, уходил.

Таких дв-Ь - три операци! в ночь давали раз-ныя суммы: слЬдств1е выяснило — от сорока до ста тысяч германских марок.

Если у жертвы отсутствовали деньги — фаби-тел1 брали золотыя кольца, брилл1анты, столовое серебро.

Суммы поступали в общую кассу. В избранный день накупалось вино, конечно, лучшаго качества, подбирались женщины, ум'Ьвш1Я молчать, и вся шайка устраивала «афинскую ночь», гремя до раз-свЪта в обширном зал1Ь под рояльную музыку, пьяные вскрики и разнузданныя п-Ьсенки. Особенно буйным на этих пиршествах был Линник.

Он — мужик; войну провел в одном из глухих полков птЬхоты, гдЪ дослужился до чина прапорщика. Как выяснилось — сд'Ьлавшись офицером, он немилосердно кровавил физ10ном1и солдат, требуя рабскаго подчинен1я себ1Ь, внЪ всяких об'ясни-мых положен1Й.

Попав в контр-развЪдку и хлебнув из чаши зажигающих орг1й, помутивших его разум, обладая женщинами, о которых н'Ькогда он мечтать не смЪл, он разбуйствовался до сумасшеств1я: прыгал под музыку, кусал пальцы себЪ и другим, гремя каблуками об пол и уродливо корча неуклюжее тЪло, затянутое в офицерск1й мундир.

Селевин тонко и болезненно развратничал, царя над малокультурной шайкой, оп'яняя гостей нагло-изд-Ьвательскиии, пышными р1Ьчами (все равно по какому адресу).

ВсЬ друпе — фигуры растерявшихся челов-Ьч-ков, влипших, как мухи в мед, в болото кутежей, разврата и грабительства.. .

Сл'Ьдственный матер1ал нагромождается. Свид1оте-лей — уйма. Жители вереницей потянулись в кан-целяр1ю военнаго судебнаго следователя, где допрашиваются им серьезно и проникновенно.

Приказом по арм1и председателем суда, которому преданы преступники, назначен штабс-капмтан Буткевчч — человек уравновешенный, холодный и неуступчивый. Движен1е чувства он меряет ходом

№ 2.

1924

«Б а л т 1 и с к 1 й Альманах»

59

мысли, не признавая за чувством решительно никаких прав, На-днях разговаривая со мной, он сказал:

— Челов1>к может доходить до самозабвен1я в любовном бреду или в угар1Ь мести и это едва ли простительно, что же касается обыкновенных от-ношен1Й — то он обязан сохранять законность. Она заключается в том, что решительно никто не властен ломать душу, а тЪм более тЪло другого. ..

Я глубоко убежден, что из рук Буткевича едва-ли кто-нибудь выйдет оправданным: шайке наступит конец.

Мне сообщили одно необыкновенное раскрыт1е; в бумагах Селевина обнаружили план ареста Бер-мондта и кое-кого из чинов штаба в целях захвата власти, расширен1я ея диктаторскаго размаха и полнаго начертан1я на знамени лозунга — «Царя и гибел?! жидов!»

И — еще одно: на первом месте обреченных значился Буткевич. Где то в ряду прочих обозначен и я.

Так ли это или нет — не знаю, но чувствую: Селевин доживает последн1е моменты. Жалеть не приходится, выражаясь умеренно.

Итак, подождем последняго акта такой мучительно-позорной, корчующей всю нашу организа-Ц1Ю драмы: он должен быть эффектным и — справедливым.

. . .Я часто думаю — где исток преступлен1й: в жадности ли тела, не оживленнаго мыслью, или в чаду горячей фантаз1и, вычерчивающей перед преступником изумчтельныя картины счастья и пьянительных удовольств1й. Повидимому и в том и в другом.

тело, распаленное жгучей игрой воображен1я, только оруд1е у последняго.

16 сентября.

Уже поздно — около трех ночи.

Весь сегодняшн1й вечер я просидел на террасе один — офицеры ушли в клуб играть в карты.

И хорошо, что один.

Их шумные споры о политике безсодержатель-ны и с начала до конца насыщены однообразными утвержден1ями, далеко не беззлобными выводами, постоянно окрашены в цвет крови. Это — мучительное узилище: оно душно и непр1ятно связует мои мысли. Слушая споры, я всегда хочу воздуха для обретен1Я душевной ясности, точно густая муть знойно и тягуче заливает меня.

Я отлично знаю: мы, бЬшенствуя, славословим

явное безсмысл1е, проповедуя кровь якобы в целях творческих и спасительных.

Мне нет дела до утвержденШ Ницше, что «война есть вечный источник обновлен1я культуры». Его ген1й — злой и разрушительный, другой мысли не мог кинуть в человечество, потому что смятенный ум его был искажен преждевременными душевными надломами и злобными разочарова-н1ями. Я знаю, я испытал на себе, во мне ощутительно вырос, очертился громк1й, больной протест: война, всякая война — зло, безум1е, провал во тьму. Как1я доказательства опрокинут эти утвержден1я, вырощенныя явью, грохотом окровавленной жизни, изодранное тело которой мы украшаем венками красивых оправдательных мыслей?

нет, война — это червоточина, которая пройдет Б недра нашего организма, раз'ест его, и рано или поздно мы или сойдем с ума и начнем откровенно на улицах грызть друг другу горло или сразу, подточив человечество, опрокинет его в такой провал, из котораго оно выберется, лишь пережив ряд гнетущих, неопределимо-тяжелых болезней.

Удивительный вечер.

Вот сейчас пишу и невольно вглядываюсь в окно. Сад растревоженный осенним ветром, певуче шумит, где-то за серыми досчатыми заборами крылообразно вспыхивают прощальныя зарницы, разрезая темныя навалы туч. Звезды, синея, мелко дрожат над чорной сеткой оголенных деревьев.

Знакомыя ощущен1я заброшенности и безсмы- ' сленнаго смятен1я наползают, наползают, как раз-светный холод.

Надо уйти отсюда. Взять котомку и уйти куда глаза глядят. Неужели я удушусь в этом дыму кро-вожаднаго шатан1я, я — враг уб1йств и разруше-

Н1Й? . .

18 сентября.

.. .Был на кладбище. Зашел, гуляя. Необычно тихо, печально и серо. В жухлой траве лежат под-гнивш1е кресты, над ними каркают две вороны, похлопывая крыльями при взлетах. Над канавой скрипит забор от легких, качающих налетов ветра.

Небо — мутно-сине. Разбередив его глубину, немощно тянутся в нем клочью белых облаков куда-то к западу, может-быть к морю, где они соберутся в зыбк1Я тучевыя горы, буйно загуляют над нестерпимо-громким, устрашающим гулом темных вод, разрезаемые чертами синих молн1й. Может быть они просто уходят, из стран, гдЬ им душно, да вот.. . душно... Их теснят наглые вершины скученных гор, разрывают их белые играю-Щ1е плащи.. .

«Б а л т I й с к 1 м Альманах»

№2.

1924

И

они УХОДЯТ.

Пусть мои настроен1я — романтика. Что пользы в том, если я замкну живое движен1е души в рамки условных начертан1й и звук — изм-Ьрю алгеброй?

Дорогой написал стихотворен1е. Мн'Ь кажется— оно выразило то, что тревожило меня, когда я вступил за ограду и все время, пока я слушал шорох кустов между крестами и тонк1й шелест отмирающей травы.

Пусть в1Ьтер на кладбищ-Ь мн-Ь раскажет О гнЬв* мудрых, о тоскЬ н1Ьмых И даль просв-Ьтную напевами укажет Среди пустынь и темных и глухих.

Пускай кресты поведают о тайнах, О тЪ слезах, что пролиты во мгл1., О радостях летучих и случайных На этой торжествующей земл-Ь.

Пусть травы МН'Ь нашепчут умиленье В вечерн1й час, когда горит зв1>зда — Я отыщу дорогу обновленья Как ни была-б глуха моя б'Ьда.

Вечером послал в штаб записку о болЪзни — МН'Ь надо собраться с мыслями, мн!. надо многое обдумать. Я — не могу задавить жалящее самооб-винен1е; раз оно возникло — я разберусь в нем, я пойму гдЪ выход.

(Окоичан1е сл1Ьдует).

Ив. Коноплин.

№ 2.

1924

«Б а л т I й с к I й Альманах»

61

КРИТИКА И БИБЛ10ГРАФ1Я.

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ЭСКИЗЫ.

АяексШ И. Толстой.

Давно уже признано, что у А. Н. Толстого зрЪ-Н1е преобладает над умозр-Ьн1ем. Очень талантливы глаза его. Они — как1е-то ц'Ьпк1е приборы, неводы, в которые не попадает крупное, но от которых зато не ускользает самая мелкая и, однако, интересная добыча. То, что он заметит и отм1Ьтит, никого другого не остановило бы. Он незам'Ьним. Его наблюдательность неожиданна, его страницы — сюрпризы. Зорк1Й и м1ЬткШ, ловец см-Ьшных чело-в-Ьков, с серьезным видом рисующ1й комику, он как будто принадлежит не столько сознан1ю, сколько СТИХ1И. Вообще, он и сам относится к живому инвентарю природы. И зд'Ьсь, в этой сфе-Р'Ь, он больше чувствует себя дома, нежели в пределах высокой челов-Ьчности. В темном Л'Ьсу, на-прим^Ьр, Толстой разбирается не хуже совы, и так прекрасны, почти космичны вот эти слова его: «Ч-Ьм темн-Ье совам, гЬм лучше. Трава, деревья, зв'Ьри и камни светятся в темнотЪ синеватым и желтым св-Ьтом, невидимым для нас, а совы летают в голубом, словно из серебра и свинца, лЬсу, шарят под светящимися камнями заснувших мышей, от шкурок которых идет мягкое с1янье, пьют птичьи яйца и, зачарованныя невЪдомой нам жизнью, стонут и кричат, как д-Ьти во сн-Ь».