Между тем из дворца под воротами ляпис-лазури стремительно вылетает на улицу колесница: галопом несут ее кони; за нею рои колесниц; в колеснице стоит Фараон; он в коротком набедреннике «из прозрачного полотна в мелких складочках»; хвост шакала висит со спины; опоясан передником, блещущим золотом и цветистой эмалью; поверх облачен он в длиннейшее короткорукавое платье; надеты сандали; ярко украшенный уреем белый и красный убор высоко поднимается к солнцу[193]. Кто он, фараон? Ментопирри, Нимбаутри или Менматри? То – прозвища: «Ментопирри» – Тутмоса; и значит оно: «Прочна сущность Ра»; «Нимбаутри» – Аменхотепа, что значит, как кажется, «властелин правды – Ра»; а «Менматри» – Рамзеса II: «Светило дневное – неизменяемо в истине»… Он, фараон – воплощенное божество: и его называют – великим, благим; каждый жест его, официальный поступок – обряд, совершаемый среди пенья гимнов; сегодня сошел с золотого он трона, откуда блистал он венцом с двумя перьями, чтобы, взойдя на колесницу, галопом помчаться – куда[194]?

Впереди побежали гонцы, разгоняя толпу; а за ними уж понеслись со всех ног пехотинцы гвардейских отрядов, носитель прекрасного знамени, биченосцы, наемники, опахалоносец; за ним полетел в колеснице стоящий владыка; супруга его полетела за ним в колеснице; морщинки на тонком лице выявляются в слое румян и белил; она в длинной одежде, развеянной ветром; за ней колесницы сановников; каждый сановник с распущенным веером; рявкает дружно толпа перед храмом[195].

И вот фараон величаво проходит под мощным пилоном огромного храма: направо, налево – колонны, изображают вершины разлапые пальмокопители колонн; тела – круглые; фон – желтотемный; на нем желтокрасные росписи человеческих контуров, обведенных отчетливо черной краской; навстречу идут два жреца; вот – упали ничком; фараон же, не глядя на них, бросил взгляды в пролет гипостиля; над головами молящихся издали видны ковчеги в косых лучах солнца, упавших в отверстие высочайшего потолка; пронесли в глубину широчайшее золоченое кресло (резное), покрытое пестрой подушкой для фараона; садится; жена села рядом; сановники встали за ними, между толстых колонн[196]; приготовление к обряду свершилось жрецами; и вот фараон, поднимаясь с кресла, проходит под статую бога, умащает, подносит пять зерен от ладана полудневного Юга, пять зерен квасцов полуночного Севера: жертвенный дар! Благосклонный Амон принимает дары.

Фараон – двуедин: в нем сливаются оба Египта (и Нижний, и Верхний); он носит двойную корону, по имени «пшент», соединяет эмблемы: змею Уасит (змею Дельты) с таинственным коршуном юга, цвета Севера (красный) с цветами спаленного юга (они – цветы белые), северный, стойкий папирус с цветочком нежнейшего лотоса; внятно подножие трона украшено связками лотосов, соединенных с папирусом; и облекаясь во власть, он венчается попеременно короною Юга, короною Севера; и – в двух дворцах обитает, соединенных единою кровлею[197]; там он сидит на помосте, поставленном на парадном дворе, принимая подкрашенных и украшенных париками сановников – против входных ворот; с высоты четырех-пяти метров взирает на затканной красным и синим подушке, под балдахином, поставленным на колонки, – взирает на подданного, распростертого прямо под троном: – «Поднять его: пусть говорит», – обращается тихо к «Друзьям» (это – титул); и подданный – говорит; фараон даже шутит порою; но смех разливается по ступеням не сразу: сперва улыбнется владыка, потом улыбнется царица; потом – принцы крови, потом – улыбнутся «Друзья»; наконец, тихий, деланный смех всех охватит; а он, взявши с блюда из кучки серебряных ожерелий одно, его бросит под трон в знак награды кому-нибудь, кто воздевши горе две руки, запевает под троном торжественный гимн:

– «О ты, Сущий, как Гор на земле: мне даешь бытие… возвеличиваешь» – и т. д.[198]

«Скриб» под троном заносит то в списки (ведет протоколы приемов). Прием – прекратился; сегодня поедет в пустыню владыка охотиться: истреблять гордых львов: Аменхотеп их убил сто двадцать; Рамзес Второй – менее: львы в это время уже поредели в Египте; их все истребляли; но вот: ни один фараон не убил еще человекоглавого Сфинкса, который, по уверению очевидцев, водился в далекой пустыне; водился там странный грифон с головой хищной птицы и с телом шакала, водился таинственный тигр со змеиной главой (вы увидите их на рисунке)…

Что это? Мечты? Быстро образы пронеслись предо мною: предместья, базары, солдаты, толпа, фараон; где то все? И – ни развалин; ни даже намека развалин[199]; над почвой Мемфиса повсюду приподнятый пальмовый лес.

Перебила мечты мои Ася вопросом:

– «Какие тут пальмы: наверное финики?»

– «Нет: то – дум-пальмы»…

Но вспомнил: дум-пальмы находятся ниже – уже в Ассуане; в каирских садах можно встретить дум-пальмы, но лесом они не растут.

– «А пожалуй, что финики».

Статуи: что за колоссы?

– «Чьи статуи?»

– «Фараона Рамзеса Второго».

Вот первая: розова; ноги ее перешиблены; вся из гранита; глава – перебита; отдельно валяется каменный «пшент»[200], или нет: та корона не «пшент»; знаменуется ею, наверное, верхний Египет; как лик грубоват! Сама мумия фараона Рамзеса Второго в булакском музее, по-моему, сохранилась лучше гранита: он – выветрен.

Рядом – второй известковый колосс, бледносерый, открытый в начале истекшего века; на правом – начертание фараонового имени; некогда был тут храм – Фта; это – центр.

Нет Мемфиса.

Туристы на осликах: верно из Лондона; мы выезжаем в поля; просинели абассии темных феллахов на грани пустыни; убогая деревушка; и то – Саккара.

Здесь гробницы IV и V династии; две пирамидные группы; здесь – Пепи Второй, Пепи Первый укрыли тела, под телами немых пирамид; и они – не прельщают.

Пески присосались к глазам, поглощая внимание; мы едем по самому краю пустыни; лишь валики темного ила подъемлются малой защитой зелени от беспредельности смерти; здесь – пышная зелень; там же грифельно-серая зыбь; свою правую ногу занес я над валиком ила, могу зацепить за пшеницу, а левой ногой занес над песком; поражает контраст.

Вспоминаю военную авантюру Камбиза: персидское войско в поход на жителей Куш углубилось туда – в серо-грифельной дали; и вдруг побежало обратно – со страху: страшила пустыня; проводники завели; пятьдесят тысяч персов погибли в пустыне – никто не вернулся.

Мы едем в песках: убежала, присела пышнейшая зелень; налево – песчаный бугор; и направо – песчаный бугор; опять пирамиды, как кажется, северной группы; и пирамида Уны средь них полузасыпанная, принадлежащая к шестой династии; а вон и другая – пятью округленными выступами выпирает из рухляди; на шестьдесят один метр приподнята она; в седловине ведется раскопка.

– «Ха, ха», – загалдел проводник, наклоняясь ко мне.

– «Да, да, да», – отвечаю рассеянно я; а он машет, и люди с раскопок бегут; тут Ася теребит:

– «Слушай же: тебе ведь предлагают купить вновь раскрытую мумию».

– «Мумию? Это зачем: может быть, мое прежнее тело?»

– «Оставь!»

Я махаю руками:

– «Не надо, не надо!»

Мы скачем галопом в пески, не останавливаясь перед пирамидными градусами: это есть прототип ассирийских построек; мы скачем в пустыню, оставив совсем позади абуширские развалины; воды же абуширского озера издали блещут в пустыне; тут сходим мы с осликов; ноги по щиколотку тонут в песке; впереди, на песках вырастает треножник; на нем – аппарат: то какой-то турист англичанин снимает окрестности, всюду торчат треугольники: вид – очень скучный; и вот – мастаба.