Пластиковый бидон, который я купил в супермаркете, заполнен совсем ненамного — а ведь уже три часа прошло.

Двигаешься-то по болоту очень медленно.

Да и с самим временем тут словно происходит что-то: то пять минут тянутся, будто час, то наоборот. Это если верить часам. Проверить трудно: небо какое-то низкое, солнце тусклое — и ориентироваться на местности я не умею, но кажется, что оно висит не в том месте. Чем дальше в болото — тем больше.

Я сначала не хотел заходить глубоко, но блин… зря, что ли, приперся? Кочка за кочкой… и вот уже, Андрюха, ты черт знает где. Словно мало быть в Поронайске — еще в Поронайскую Хтонь надо забраться, да поглубже.

Стоп, вот еще один кустик.

Срываю черные шарики — они, кстати, на ощупь сначала мягкие, как настоящие ягоды, а потом оказываются неестественно крепкими и тугими: ни один не смог в пальцах лопнуть, — и… слышу.

— Андрей.

Подскакиваю — в который уж раз. Кручу головой. В руках палка — первое, что я себе присмотрел, когда с проселка свернул.

Никого!

— Андре-ей!

Блин, это из-под земли, что ли⁈ Из дырки? Так нет сейчас рядом этих супердырок!

— Андре-е-ей…

Елки-палки, да это голос из лужи! Лужа метр на метр — у подножия крохотного холма, на котором стою. Ну или у подножия огромной кочки… Неважно!

Важно, что в гладкой поверхности отражаюсь я, карликовое солнце, и… у меня силуэт за спиной!

Разворачиваюсь рывком — и сразу бью палкой. Резко — со свистом.

Мимо! Никого нет!

— Андыр-е-и-ээ-эй… — укоризненно.

Второй человек, отраженный в луже, на месте, но пытается прятаться — шагнуть так, чтобы я не видел его, и одновременно как-то прижаться ко мне, что ли.

Да что за пакость!.. «Вжух! Вжух!» — дубинка впустую рассекает воздух.

Ладно, пора отсюда валить! Видать, это вот «двойное отражение» прямо тут в луже и живет. За мной небось не погонится!

Подавляю настойчивый импульс врезать по луже палкой — поручик Грунтов не одобрил бы — спрыгиваю с царь-кочки и спешу обратно: в ту сторону, откуда пришел.

— Ан-н-ндрей… — шелестит лужа.

Гадство какое!!

Шел я медленно, приметы четко запоминал. Вон тот пень, ага… Полянка-прогалина… Пучок сухой травы на шесте… Скоро я должен выбраться.

Как бы не так.

Нет, я не заблудился. Дурак, однако же не настолько — как я уже говорил.

Просто от края очага Хтони — от ее границы — стал подниматься рассеянный серый дым. Не то чтобы очень густой — но чем дальше, тем больше заволакивая тропу вуалью.

Какая-то падла специально траву подожгла? Сухой травы тут полно, на входе в очаг — целые заросли камыша, и они пылают. Отсюда видно.

Гарь усиливается, уже не очень легко дышать.

Ветер гонит дым на меня.

Вот это, блин, попадос. Попытаться прорваться через пожар? Нет. Бред. С другой стороны, трава долго полыхать не будет… Уходить вглубь болота нельзя, надо сделать так, чтобы большой огонь меня обошел, а потом — выбраться…

Да?

Судорожно пытаюсь сообразить, как будет правильно. Кашляю.

И в этот момент понимаю, что из дыма формируется человеческое лицо — огромное. С четверть местного карликового небосвода. Серое колыхающееся лицо, которое висит надо мной, мужское, но безволосое, кажется, азиатское… хотя что можно понять по лицу из дыма!

И сейчас оно откроет глаза.

Чуйка вопит, что это самое страшное, что может случиться — если я посмотрю в них. Я в этом на сто процентов уверен — животом, спинным мозгом, задницей.

Нельзя на него смотреть. Прочь отсюда! Скорее!

Вжав голову в плечи, я скачками несусь обратно. Вглубь болота.

«Ву-у-уф!..»— вздыхает оно удовлетворенно очередной дыркой.

Главное — не поскользнуться. И не забыть про кочки.

Треск огня за спиной стихает.

Когда я, наконец, решаюсь медленно, осторожно повернуть голову… лица нет. Там, откуда я прибежал, висит пелена самого обычного дыма, густая и плотная. Расползается по сторонам.

Солнца теперь и вовсе не видно, небо в дымке, а курсант Усольцев Андрей, кажется, крепко встрял.

Глаза щиплет, горло саднит, рожа у меня наверняка закопченная.

На часах всего лишь обед, но кажется, будто я тут несколько суток. Паскудные камыши, деревья эти кривые, лужи… Лужи теперь обхожу еще дальше.

Купленная в супермаркете полторашка опустела наполовину, усилием воли запрещаю себе допивать всю воду. Надо искать другой выход из очага…

Проходит еще часа полтора, когда наконец я себе признаюсь: заблудился. Ругаюсь вполголоса, как последний снага. Сначала охватывает досада о том, что посадят на гауптвахту, да что там! — выгонят! с позором турнут назад в Земщину! — а потом ее мало-помалу вытесняет другое чувство. Страх.

Куда там «в Земщину», к матери и к сестренке. Я попросту здесь останусь. Не выйду — и все.

Пропаду.

Этот навязчивый страх — не выберусь! сгину! — мешается с той стремнотой, которую наблюдал. Лицо из дыма… Отражение невидимки в луже… Если бы я сейчас был не один, было б легче. А так — чувствую себя тем дошкольником, что боялся идти в уборную по темному коридору. Паскудно… Вот почему в Хтонь поодиночке не ходят.

Страх мешает думать. Но пытаюсь взять себя в руки. Мне теперь главное — выбрести из очага. Хоть с какой его стороны… Это значит, брести надо прямо. Например… туда. Там вроде и кочек много. И луж поменьше.

Иду… Это что, шалаш?..

Куча веток на плоской, едва уловимой возвышенности больше похожа на воронье гнездо. Нет, я, ей-Богу, не удивлюсь, если найду тут какую-нибудь птицу Рух. Теперь уже не удивлюсь.

Прислушиваюсь… Ничего, тишина.

Кричу вполголоса:

— Эй! Тут есть кто-нибудь?..

Молчание.

Может, мне обойти это… сооружение? А как его обойти? Тропа — насколько эти пути по болоту уместно называть тропами? — как я теперь понимаю, тропа шла как раз сюда. Слева и справа — топь, водяные окна.

Даже если там не зыбучая трясина… сворачивать с сухих кочек не стоит. Видал я уже картинки в этой водичке.

Значит, надо идти вперед… Крепче сжимаю палку. Хотя, кажется, ничто из той дряни, что мне пока повстречалась, палкой было не победить. Но все равно. Так надежнее.

Первое, что меня всерьез напрягает, когда подхожу поближе — осознание, что это никак не шалаш. Но и не гнездо. Я, в целом, уже понимаю, что это. Но как же хочется ошибиться.

Второе — запах. Из входа в логово смердит гнилью. Я плохо чувствую запахи — почуял, только когда подошел.

Мертвечина. Но это же… хорошо? Кто бы там ни был — значит, он дохлый. Заглядывать я не буду — просто пройду мимо входа дальше… там другая сухая тропа… Блин, как воняет-то!

Скрип. Из логова раздается именно это: скрип, шорох, постукивание. Яп-понский городовой…

Волна тухлой вони ударяет в нос, выплескиваясь из норы наружу.

А потом из нее появляется… это.

Медведь, мать его. Мертвый гнилой медведь. Ну такой — подсохший уже, но не до конца. Заплесневелая шкура летит с мертвого тела клочьями, глаз нет, ухо только одно — желтеет череп. В шкуре, кажется, копошатся какие-то паразиты.

Медведь разевает пасть, скалится гнилыми зубами.

И ревет.

Ревет он беззвучно — в пасти клокочет вязкая черная дрянь, цвета тех «ягодок», что я тут насобирал.

И я бью его по голове палкой, вцепившись в нее двумя руками. Она трещит и ломается — и череп медведя тоже. Голова монстра перекашивается, черная жижа течет из пасти, точно чернила. Уже не клокочет.

Я опять бросаюсь бежать. Какая-то часть меня орет от ужаса, а другая часть — всегда помнит про кочки.

Только по сухим кочкам. Р-раз! Р-раз! Дальше!

Далеко я не убегаю: едва берлога оказывается в отдалении, меня рвет. Кажется, вонь навсегда прописалась в глотке.

Допиваю воду. И бреду дальше по кочкам. Дубинку жалко.

К дереву я выбредаю еще через полчаса, если верить часам. А другого мне не остается.

Еще один холмик, на нем — огромный корявый ствол. Деревья тут все корявые, но притом хлипкие — а это первое, на которое можно влезть. Нельзя упускать такую возможность — тем более другого плана и нет. А без плана в Хтони нельзя, говорил Рокотов. А Рокотов — выбрался.