Вчера я связался с Гороховым, он еще был в Грузии, и попросил содействия, мол, с местными каши не сваришь. Тот, конечно же, пошел навстречу, быстренько подключил Москву, и вот теперь из проверяющего я превратился в местного командира. Ну а как еще, если по-другому этот городок не понимает?

– М-да-а… – чесал залысину Бобырев, читая телефонограмму. – Но я… А как? А?

– А кому сейчас легко? – отозвался я уже с улыбкой, усаживаясь поудобнее. – Тем более, как я понял, у вас с архивами – беда. Так что учитесь работать с массивом бумаг, так сказать, на ходу.

– Нет, я не об этом. Я что же, отстранен от руководства отделом?

– Ну что вы, Виктор Игнатьевич. Все по-прежнему. Разделим с вами обязанности честно: я не лезу в вашу работу, а вы помогаете мне. Свои особые полномочия я буду распространять лишь на это, – я постучал пальцем, будто вколачивал гвоздик, по листу со списком пропавших. – Так что давайте-ка хорошенько возьмёмся за работу, товарищ подполковник.

Теперь я чуть смягчал формулировки. Если долго давить – отстрелит, так что кнут лучше всё же чередовать хоть с каким-то подобием пряника.

– Сделаем, – буркнул он с плохо скрываемой досадой. – Только бы бумажку не потерять. Список этот.

Сказал он это, вроде, без сарказма, но что-то в голосе промелькнуло недоброе. Но я готов был и к такому повороту.

– Не переживайте, я её уже перефотографировал. На всякий случай. Знаете, с вашей склонностью к возгораниям…

Бобырев угукнул, но больше ничего не произнёс. Я же вернулся к себе, сел за стол и принялся листать наработанные материалы. По крайней мере, те, что уже успел насобирать сам в отделе.

Фамилии. Даты. Возраст. На первый взгляд, их ничего не связывало: пьяницы, сторожа, молодые и старики, один даже библиотекарь. Но главное – их больше нет. Уверен, что проверка по адресам ничего не даст. Я уже успел проверить троих. Как сквозь землю провалились. Соседи и родственники (у кого они вообще были) в полной растерянности. А некоторые потеряшки, как оказалось, и вовсе никому не нужны. На них и заявлений-то не было – просто исчезли.

Будто растворились.

Я задумался. Должна быть какая-то в этом система. Я вдумывался в приметы, листал в уме и на бумаге обстоятельства. Наконец, я нашел ту самую деталь, которая связывала всех этих пропавших людей. Они пропадали с некой цикличностью. Почти каждый месяц. Плюс-минус день-два. Как будто кто-то невидимый, но методичный, собирал их в определённое время. И знал, когда нужно.

Вдруг из коридора донёсся раздражённый голос дежурного:

– Да сколько можно, Леонтий Прохорович? Опять вы? Ну каждый же раз одно и то же. Опять писать пришли? Давайте обойдемся. Уже сколько раз такое было – пропадает, пошляется потом сам и возвращается. Чего нам статистику-то портить пустыми заявлениями?

Я поднялся. Недовольство в голосе дежурного насторожило. Вышел в коридор. У стеклянной перегородки дежурной части стоял мужчина лет под шестьдесят. В выцветшем, но чистеньком костюме, с прямой осанкой и взглядом, в котором угадывались прошлые командные привычки.

– В чем дело, лейтенант? – резко спросил я. – Почему не хотите принимать заявление?

Дежурный стушевался:

– Да это… Гришка его опять… ну, как всегда. Он у нас каждую неделю пропадает. Шатается по лесам. А потом сам и появляется. Чего из-за него… Показатели только… И бумагу портить, да людей отвлекать.

– Он мой сын, – с укором проговорил мужчина.

– Положено – значит, регистрируй, – отрезал я. – Или ты у нас теперь решаешь, кого искать, а кого нет?

Дежурный, пыхтя, взял книгу, размашисто вписал каракули, будто мстя бумаге за мои слова.

Я повернулся к мужчине:

– Леонтий Прохорович Лазовский, если не ошибаюсь?

– Да… А вы откуда знаете?

– Ну вы в городе личность известная, – чуть отшутился я, не сказал, что навел о нем уже кое-какие справки – ведь всё-таки его сынок шатался с топором по ночному озеру, а в таком деле каждый под подозрением у меня.

Проверить нужно всех и вся.

Он кивнул, слегка нахмурившись и всё ещё вглядываясь в меня – видно, удивлялся новому, незнакомому лицу. Приглашающим жестом я указал в сторону своего кабинета.

– Пройдёмте. Поговорим.

Мы прошли ко мне в кабинет, я прикрыл дверь. Только начал расспрашивать Леонтия Прохоровича о сыне Гришке, как телефон, до того молчавший, вдруг ожил и надсадно зазвенел.

– Петров слушает, – ответил я, беря трубку.

Сначала – только всхлип. Потом голос. Женский и знакомый, но почему-то жалобный.

– Андрей Григорьевич… Мельников пропал.

– Что?

– Это… это Краснова. Надежда Ивановна… из музея. Вы же… помните?

Я выпрямился на стуле и прижал трубку крепче к уху, чтобы посетитель не слышал звук из динамика.

– Конечно, помню. Просто вы меня сразу огорошили. Давайте по порядку. Что случилось?

– Он… Он исчез, потерялся… – голос её дрогнул. – Валентин Ефимович так и не вернулся. Обещал сразу – с озера – заглянуть в музей, рассказать о своих наблюдениях, выводах… Но не пришёл.

– Может, задержался? – осторожно предположил я. – Дел у него, сами понимаете… Или забегался. Люди науки – они такие.

Я старался не выдать лишнего и потому говорил кратко, но следил за голосом, чтобы звучал помягче.

– Нет, – перебила она. – Он бы пришёл. Или передал через администратора гостиницы какую-то информацию. Я звонила в гостиницу, его и там не было. Он еще там, вы понимаете – на Чёрном озере…

Я молчал. А она продолжала – громко дыша в трубку, обдавая женским страхом за человека, которого едва знала. Хотя, похоже, тут я ошибаюсь – она в ученого уже влюбилась, еще по переписке. Сейчас таким никого не удивишь.

– Я разберусь. Съезжу на место, – пообещал я и, посмотрев на часы, продолжил: – Прямо сейчас мне некогда, но обещаю, что сегодня же проскочу туда и все проверю. Обойдемся пока без заявления, мы ему не родственники и заявлять не можем, ведь прошло слишком мало времени. Но уверяю вас, сегодня же я все проверю, только чуть позже.

– По… позже? – даже через трубку я ощутил, как Краснову охватил тихий ужас.

– Ну да… Вечером. Да хоть даже если и ночью придется. Я проверю, я же вам пообещал.

– Ночью не надо, Андрей Григорьевич, лучше тогда до утра подождите.

– Все будет нормально, план действий оставьте мне.

– Вы не поняли… Вода… она же должна снова потемнеть. По моим расчётам, скоро. Он… он там один…

– Успокойтесь, пожалуйста, успокойтесь. Где именно он был, вы знаете?

– Не точно… Валентин говорил: северный берег, ближе к старому кордону. Где камыши и впадина – место с замуленным дном… вроде как, там… Я могу дать вам старую карту.

– Я примерно понял, где это, – успокоил я женщину, хотя понятия не имел, что там за камыши и впадина, но это можно будет у местных спросить по ходу дела, сейчас главное – панику не разводить. – Как только все выясню, позвоню вам на домашний. Ну или через музей вас найду.

– Спасибо, – прошептала она. – Звоните в любое время дня и ночи. Только… прошу вас, Андрей Григорьевич… не ездите туда ночью. Пожалуйста. Я вас очень прошу. Уже темнеет. Я… я знаю, как это звучит, но… лучше утром. Лучше при свете. Вода… она скоро…

– Надежда Ивановна, я не из пугливых, – сказал я, уже с некоторым трудом скрывая раздражение. – Байками меня не испугать.

– Это не байки… – прошептала она. – Люди пропадают как раз в эти дни. Именно ночью.

– Буду осторожен, – пообещал я. – До связи.

Я повесил трубку и выдохнул. В голове гулом отдавался её голос, дрожащий, натянутый, как леска. И страх в нём – не бабья тревожность, а настоящий. Тот, что приходит не от суеверий, а от чего-то реального. От чего? Разберемся… Никогда у меня не было подобных дел. где всё так запутано и неясно. Есть труп, есть убийство. есть маньяк – и я его ловлю. Вот на чём мы специализировались, а тут… чертовщина какая-то.

Благо, я не верю в мистику и прочую хрень. Но осадочек на душе остаётся. Когда я не могу понять своего противника, всегда такой осадочек. И кто он вообще – это противник? Ну не озеро же. Ха!..