Соответствующей репетиции у нас, конечно, не было. Отчего задуманный изначально синхронный поворот «все вдруг», превратился скорее в перестраивание формацией «правого пеленга».

— Дистанция! Курс! — не отрывая взгляда от постепенно вырастающей прямо на глазах стальной громады вражеского корабля, прокричал я Губонину.

— Десять кабельтовых! Штурвал на полрумба влево! — тут же выдал он затребованные мною значения.

— Пётр Николаевич! Это конечно охрененно хорошо, что вы мне всё объяснили. Но при этом охрененно плохо то, что я ничерта из ваших слов не понял. Короче, ты, мичман, не мудри! Ты пальцем покажи, куда и сколько мне подправить! Я же в этих ваших ромбах с кобольтами ничего не понимаю! И при чём здесь вообще какие-то подземные жители из европейских сказок? Ты бы мне ещё в попугаях расстояния измерять начал! — очень вовремя просветил я его по поводу своей дремучести в морском деле.

При этом я ни секунды не переставал молиться о двух вещах: как бы нам не столкнуться бортами с идущим по соседству катером Кази, что лишь на пару корпусов опережал нас в своём стремлении сблизиться с противником, да как бы не схлопотать японский снаряд.

Мы ведь, по сути, являли собой этакие хрустальные пушки. Сами могли подгадить противнику так, что дай боже. Но и выдержать хотя бы малейшие повреждения при этом никак не могли. В нас ведь, куда ни прилети снаряд, он, за редким исключением, попадёт, либо в силовую установку, либо в топливные баки, либо же в торпеды. А, как известно, хрен редьки не слаще.

— Шесть градусов лево руля! Крыса ты сухопутная! — с хорошо просматриваемым удовольствием решил, что отыгрался за мои былые подколки младший минный офицер, обзывая меня столь обидным прозвищем. Впрочем, на всякий пожарный случай не забыл ткнуть пальцем в нужном направлении.

— И горжусь этим почётным званием! — вовсе не став обижаться, выдал я, одновременно подправляя курс. Уж в чём-чём, а в градусах я разбирался. Мою фирменную настойку на клюкве папа́ и Кази уважали очень сильно! — Ибо сухопутная крыса — по своей сути есть ёж! А ёж, чтоб ты знал, господин мичман, не только сильный, хоть и лёгкий, лесной хищник, он ещё вдобавок является самой гордой птицей в мире! Не то, что вы, бакланы водоплавающие!

— Девять кабельтовых! Идём чётко на цель! Так держать! — проглотив мои слова про бакланов, выдал новые вводные Губонин.

— Время до сброса? — кивнув в ответ, что принял, но опять не понял, на всякий случай уточнил я, сколько нам ещё оставалось играть в салочки со смертью. С секундами оно всё же было как-то поточнее.

— Скорость?

— 32 узла!

— Полторы минуты до пуска! — совсем не обрадовал меня мичман, поскольку мне как-то очень резко захотелось избавиться от несомого боекомплекта вот прямо здесь и прямо сейчас.

Да. Это-то и было страшно. Вроде как мы и являлись едва ли не самыми быстрыми боевыми кораблями в мире. Но на то, чтобы сократить дистанцию до 1,5 кабельтовых нам ныне требовалось целых полторы минуты лететь на всех парах очень плотной группой чётко на выбранную цель, никуда не сворачивая и не маневрируя. И что-то мне при этом подсказывало, что на борту японского крейсера уже активно наводили многочисленные пушки на наши резко ставшие нескромными персоны.

— Бам! — первый разрыв чего-то крупнокалиберного прямо по направлению движения нашего катера я засёк секунд через сорок. Хотя, судя по количеству видимых вспышек и начавшему закрывать японский корабль облаку пороховых газов, били они по нам уже с максимально возможной скорострельностью и из всего, что только могло вести огонь.

— Дистанция! Время! — прокричал я, напряжённо вцепившись в штурвал, как только рубку нашего катера обдало опавшим фонтаном воды от очередного близкого разрыва.

— Ещё 2 кабельтова пройти! Ещё двадцать секунд! — тут же отозвался мой «наводчик».

— Горшечников! Готовься дёргать чеку! Мичман! Командуй ему!

— Дзонг! — это в рубке нашего катера образовалась сквозная пробоина от пробившего её 47-мм снаряда. Повезло нам, что к столь малокалиберной артиллерии настоящих фугасных гранат ещё не делали. Да и толщина стенок рубки составляла считанные миллиметры всё той же древесины, пробив которые, снаряд, наверное, даже и не взвёлся для подрыва. Так и ушёл цельным куском в воду. Иначе бы мы тут мигом наглотались своими телами осколков со всеми вытекающими из этого последствиями.

— Горшечников! Пуск! — а вот эти слова Губонина стали самыми волшебными на всём белом свете для моей забившейся где-то в уголке пятки левой ноги души, столь сильно я уже струхнул к этому моменту. Хотя, казалось бы, всего-то полторы минуты минуло с тех пор, как мы, задрав носы своих реданных катеров, устремились в атаку, и всего минута прошла с тех пор, как по нам открыли огонь.

Нам ведь очень важно было сблизиться с японским кораблём ещё и по той причине, что в своей высшей точке мель, над которой мы проскочили перед самым пуском, находилась от поверхности воды в каких-то полутора метрах вниз, что не позволило бы нам применить торпедное вооружение. Настроенные на поражение глубокосидящих целей «рыбки» попросту мигом зарылись бы в песок с илом, чем бы всё наше геройство и закончилось. А так, отстрелявшись, мы последовательно тут же отвернули лево на борт и на всё той же максимальной скорости принялись улёпётывать от продолжавшего огрызаться огнем крейсера.

Вот конкретно в этот момент я очень сильно зауважал лётчиков-истребителей, поскольку, попав в настоящий бой, вообще потерялся в пространстве и временно даже упустил из вида, куда делся ведущий катер моей пары. И это на воде! Считай в двухмерном пространстве! Что же тогда творили пилоты на своих крылатых машинах в воздухе! Аж дух захватывало от одной только мысли!

Плюс очень-очень сильно захотелось в туалет. Должно быть утром всё же съел чего-то лишнее. Да-да! Так и запишем! Пошёл в героическую атаку на превосходящие силы противника, совершенно игнорируя наличествующее пищевое отравление! Глядишь, так не ославят в родном флоте мелким бздуном, а даже наоборот — наградят боевым орденом всего меня такого героического.

И вообще! Штаны у меня остались чистыми! Так-то! А то, что употреблённая на завтрак консервированная гороховая каша с мясом дала о себе знать… Так катер — это вам не танк! В нём точно так же, как в заполненном народом лифте, сдерживаться не запрещается! Главное не признавать ни словом, ни делом сей мелкий грешок за собой!

Именно поэтому, как только «потянуло запашком», я повернулся лицом к мичману и укоризненно покачал головой, ещё и поцокав при этом языком, отчего бедолага Губонин аж красными пятнами пошёл, начав тут же оправдываться, что это, мол, не он испортил воздух.

А нефиг было своим бакланистым клювом щёлкать, салага! Не знает мичман золотого правила, что начинающий оправдываться, так-то по умолчанию для всех прочих и предстаёт всегда виновным. Тогда как истинный «злодей» тихонько умывает руки. Хе-хе!

[1] Траверз — линия, перпендикулярная курсу судна.

По предварительной договорённости «Варяг» и «Кореец» не отправлялись тут же вслед за нами на прорыв, а должны были дожидаться итогового результата первой вылазки. И только по её итогу Всеволод Фёдорович собирался принять окончательное решение о дальнейших действиях своей главной ударной силы, каковой он полагал, понятное дело, крупные корабли. И результатом так-то мы смогли его порадовать!

Как оказалось, выражение о том, что у страха глаза велики — это было как раз про меня и мою реакцию на ведшийся обстрел. Оставшиеся намного более хладнокровными в сложившейся ситуации отец с Кази и находившиеся при них офицеры с крейсера умудрились даже подсчитать, что по нам всем суммарно выпустили всего-то под три десятка снарядов разных калибров. Тогда как я полагал, что по нам лупят из всех пушек, словно из пулемётов.

Они же и сообщили мне, а также всем прочим лицам, присутствующим на наскоро организованном собрании, что «Асама» получил, как минимум, три прямых торпедных попадания в свой левый борт. Что для любого корабля означало гарантированную гибель. Может не мгновенную! Но гарантированную!