Разве что японцы ещё могли успеть выброситься на мелководье, поскольку стояли под парами, хоть и на якорях. Но нам хотелось верить в чистую победу. И, да. Из всех четырёх катеров больше всего почему-то досталось моему — шедшему крайним в образовавшемся строе пеленга.
Видимо японцы неверно оценили нашу реальную скорость хода, отчего били с перелётом. А мы как раз отставали от остальных на несколько корпусов, вот нам одним и прилетало время от времени.
Так, помимо сквозной пробоины в рубке, мы после боя обнаружили ещё с два десятка небольших осколочных пробоин в корпусе, через которые на борт потихоньку заливалась вода. Но работающая от отдельного одноцилиндрового моторчика помпа легко справилась с этим затоплением, а ныне эти дырки вовсе затыкали деревянными чопиками обмотанными льняной паклей и обмазанные разогретой смолой. Благо плотники в команде крейсера имелись. Как и потребный для «затычек» материал.
Я даже для большей достоверности своей легенды подмазал в паре мест своими собственными соплями, показательно добытыми из носа, когда вместе с Губониным оценивал итоги проведённого на скорую руку ремонта. Сказал в ответ на его вопросительный взгляд, что хуже точно не будет, а ламантиньих соплей у нас в запасе не имеется.
Кто ж знал тогда, что тем самым я создам один из неофициальных, но обязательных военно-морских ритуалов наших будущих последователей — мазать своими соплями по борту катера перед боевым выходом! На воинскую удачу, ё-моё! Отчего словосочетание «сопливые юнцы» вскоре начало играть на Российском Императорском Флоте совершенно иными красками.
Но это будет сильно позже, а пока Руднёв, не будь дураком, решил использовать нас, таких полезных, ещё раз. И вновь по прямому назначению! Но только с той лишь разницей, что ныне вместе с нами должны были сразу же выдвинуться в бой и «Варяг» с «Корейцем».
Всё равно мин для третьей перезарядки наших катеров не оставалось, а, навалившись совместными усилиями, мы имели хоть какой-то шанс пробиться на морские просторы. Чтобы…
А вот чтобы что — было совершенно непонятно, так как оторваться от японцев, нам нечего было даже мечтать. По всей видимости, командир «Варяга», не имея каких-либо альтернатив, решил просто напросто последовать старому наполеоновскому принципу — ввязаться в драку, а там уже сам бой покажет, что к чему и как.
Правда, прекрасно понимая, что на сей раз нас, катерников, сразу встретят столь дружным и столь сильным огнём, отчего мы даже вякнуть не успеем, Руднёв отвёл нам роль «засадного полка».
Нашему брату надлежало тихонько-тихонько плестись позади крупных кораблей и ждать, пока «Варяг» не сблизится с оставшимися японскими крейсерами и не прикуёт к себе огонь всей их артиллерии. После чего уже нам следовало срочно выскакивать из-за корпуса крейсера и со всех ног мчаться в торпедную атаку на противника.
Да. В этот момент Всеволод Фёдорович всё еще полагал, что дистанцией боя будут являться те самые 10–15 кабельтов, на которые натаскивали и его самого, и вообще артиллеристов отечественного флота. Вот только у японцев на сей счёт имелось своё особое мнение, которое они и попытались реализовать даже после того, как фактор под названием «Асама» оказался вычеркнуть из общего уравнения.
Никто из нейтралов ещё не был в курсе, чего мы там умудрились учудить с японцами на самом деле, отчего провожали нас, как тех самых идущих на смерть голливудских гладиаторов.
Выстроенные вдоль бортов почётные караулы отдавали честь, судовые музыканты наяривали какие-то едва долетающие до нашего слуха бравурные мелодии и даже флажными сигналами нам всем что-то такое эдакое воодушевляющее пытались передать.
В общем, показушничали на славу. Как будто это не они всего-то несколько часов назад дали японцам карт-бланш на вообще любые действия в пока ещё нейтральных, а потому считающихся неприкосновенными, водах.
Но именно таковой и была большая политика. Каждый её участник стремился сперва продать другого с потрохами, а после, изобразив максимально благородный вид, воздать должное самопожертвованию очередного «партнёра». После чего с удвоенными силами кинуться на поиски нового дурачка, которого можно было бы использовать в свою пользу.
Что же касалось встречающих нас японцев… То «Асаму» мы всё же утопили. Видать, мгновенное затопление разом многих отсеков по одному борту сказалось на остойчивости крейсера, и тот перевернулся вверх килем, да так и остался болтыхаться на месте своей стоянки, уткнувшись мачтами и трубами в не такое уж и далёкое от поверхности дно. Но уже ближе к вечеру, с началом прилива, он, несомненно, должен был полностью скрыться под водой.
Потому первым встречать «Варяг» на сей раз выпало на долю небольшому и старенькому крейсеру «Чиода», ветерану войны с Китаем, который мог похвастать разве что наличием короткого и узкого бронепояса. Да и всё, пожалуй. Во всяком случае, его 120-мм орудия не шли ни в какое сравнение с 203-мм и 152-мм пушками почившей «Асамы», кои в известной мне истории и нанесли основные повреждения нашему крейсеру.
Как отметил мичман Губонин, огонь японцы открыли где-то в 12:45 с дистанции в 50 кабельтовых и на протяжении последующих 30 минут «Варяг» вёл с ними перестрелку в одиночку.
Вот тут-то в полной мере и сказалось отсутствие столь сильного противника, как «Асама». На первом этапе разыгравшегося сражения вместо 5 снарядов, наш крейсер поразил всего 1, не нанеся ему при этом сколь-либо заметных повреждений. Не были разрушены треть дальномерных постов «Варяга», не были выведены из строя полдюжины орудий, его экипаж вообще не понёс потерь, не приходилось отвлекаться на тушение пожара в корме. Иными словами говоря, корабль сохранил свою полную боеспособность к тому моменту, как преодолел все 6 миль узкого фарватера, добрался до острова Йодолми и, пройдя его, повернул право на борт.
Именно этот манёвр чётко дал всем понять, что русский крейсер пойдёт на прорыв западным каналом. Но, что было куда важнее для артиллеристов «Варяга», с этого момента он начал столь долгожданное быстрое сближение с противником, с которым прежде был вынужден перестреливаться с дистанций в 35–45 кабельтов.
Причём японцы оказались не в самой удобной позиции, поскольку, видимо, до последнего полагали, что прорываться мы будем восточным каналом, по направлению к которому и держали курс двумя отдельными колоннами в 3 и 2 крейсера соответственно. При этом из-за несогласованности действий первая тройка постоянно перекрывала линию огня оставшейся паре крейсеров, отчего те не произвели ни одного выстрела с самого начала боя.
Пришлось контр-адмиралу Сотокити Уриу срочно принимать не самое лучшее решение — идти на полный разворот тремя своими крейсерами, находясь при этом под огнем всего левого борта «Варяга» с «Корейцем», и не имея при этом возможность на протяжении ближайших 10 минут отвечать противнику хотя бы схожим количеством орудий.
Но зато именно этот манёвр в конечном итоге выводил его в идеальную позицию для выставления палочки над «Т» русскому флагману, а потому временные неудобства нахождения под сосредоточенным огнём можно было и перетерпеть.
Тут уже и нам, наконец, дали отмашку продемонстрировать всё, на что мы только были способны. А всё потому, что дистанция между противоборствующими сторонами в это время сократилась до 15–17 кабельтовых и огонь «Варяга» превратился из простого выбрасывания снарядов куда-то в сторону противника, в нечто действительно прицельное. Во всяком случае, на флагманской «Наниве» уже в двух местах начинало что-то чадить. Да и вести ответный огонь продолжали не все его орудия.
Впрочем, не только Руднёв решился в этот самый момент бросить на доску противостояния имеющийся в рукаве козырь. Точно так же, как мы, получив условный флажный сигнал, устремились в атаку на флагман японцев, нам навстречу устремился их 14-й миноносный отряд, с которым нам так-то предстояло столкнуться едва ли не нос к носу сразу после сброса торпед. Но о том мы покуда не ведали, выводя свои катера на максимально возможную скорость.
