Вытулил филин очи, крикнул недобрым вещуном, а темные речи застукали, как град о тесовую кровлю.

— Чу, чу!.. Омут идет навстречу к нему, клокочет!., у-у! у-у! скоро нам будет раздолье!..

Молния перерезала небо.

Всадник примчался к калитке, озарился светом лик его, блеснуло золото на багрянице.

«Калитка отперта!» — произнес он, соскочив с коня. Оставил коня на произвол, входит во двор теремной, поднимается на крыльцо, освещенное фонарями; стоящая стража из Гридней и Щитников повсюду выправляется; все пропускают его без слов.

Проходит он наружные сени, боковым ходом чрез ряды покоев приближается к ложнице Княжеской, вступает в полуотворенные двери, и первый предмет, который бросается ему в глаза — женщина под черным покрывалом; она стоит над ложем Княжеским, осветила ложе ночником, откинула покрывало другой рукою, в руке блестит нож…

Но на ложе нет никого; с ужасом отступила она от ложа, вскрикнула, заметив перед собою человека; ночник и кинжал выпали из рук ее, без памяти грохнулась она на землю.

— Рокгильда! — раздался голос в темноте.

Молния опалила небо и землю, удар грома разразился над Днепром, близ самого терема; затрясся терем до основания.

Филин припал к кровле, стиснул огненные очи…

— Сгинул, сгинул!.. — раздалось в ушах глухонемого сторожа.

Прошло время темное над Русью, настало время золотое…

И стекся народ Русский несметным числом; и Эпискуп Греческий разделил народ на многие полки и дал каждому полку имя крещеное, и погнали первый полк в воду в Днепр, и читал Эпискуп молитву, возглашая: «Крещаются рабы божии Иваны!» Потом пошел другой полк в Днепр, реку святую, и возгласил Эпискуп: «Крещаются рабы божии Васильи!» — и так крестил все полки и не велел никому нарицаться поганым именем некрещеным.

Светит Владимир Красное Солнышко над крещеною Русью; пирует Владимир, беседует с вуем Добрынею, с вящшими мужами и богатырями своими, ставит народу браные столы, дает корм солодкий и питье медвяное; обсыпает Владимир ломти хлеба вместо соли золотом, подает милостыню людям убогим…

Веселы люди, довольны; искрются у всех радостные взоры, ходят вокруг столов шуты, сопцы, скоморохи и потешники; на улицах позоры, дивовища и игрища; кипит Киев богатством и славою.

«Подай ему, боже, — возглашают люди, — подай нашему Солнцу Князю Владимиру благословение! самому ему и подружию его, чадам и подружиям чад его!.. Подай ему, боже, глубокий мир!.. Красен наш Князь взором, кроток, незлобив нравом, уветлив со всеми, суженого не пересуживает, ряженого не переряживает!»

Поэзия — давно уже не только стихи. Разве мы не говорим — поэзия моря, поэзия любви, поэзия чувств?

Когда-то и слово «Одиссей» было всего лишь именем царя Итаки, сына Лаэрта и Антиклеи.

А теперь мы запросто говорим — «космические одиссеи», «одиссеи капитанов», имея в виду именно путешествия.

Потому что в памяти народов — на века, на тысячелетия — остается то, что становится символом.

Человек, слагающий стихи — стихотворец, литератор, а поэт — символ человека, умеющего видеть мир по-другому, чем все прочие. Оставаясь в своем времени, он чувством и мыслью проникает в будущее, словно привыкая к нему, потому что в нем и останется.

Кифаред у древних греков, гусляр у русских, кобзарь у украинцев, скальд у скандинавов… Это — не профессия, и даже не способ жизни, а — форма бытия.

Да, если говорить об именах, то исландец Эгиль Скаллагримссон — один из самых знаменитых скальдов не только десятого века, но и вообще скандинавской поэзии.

Но если говорить о явлении, то Скальд (именно так, с большой буквы) — это не только автор висы, или хвалебной песни — драпы, или песни хулительной — нида.

Впрочем, о скальдической поэзии читатель серии «Викинги» уже знает из «Введения в викингологию» Наталии Будур, или из тома «Мед поэзии», посвященного руническому искусству, или из других книг серии.

Я же осмелился в очередной раз сказать несколько слов о Поэзии лишь потому, что она — истинная, природная, высокая в своей простоте и непостижимой многомерности — имеет особенность не просто оставаться в веках, отрываясь от имени своего творца, но имеет и особенность вдохновлять потомков.

Говорят — только камень вечен, ибо полотна истлевают, книги горят, фрески тускнеют… Что же тогда говорить о слове — всего лишь слове — эфемерном, зыбком, воздушном… Но есть слово и Слово. О первом замечено, что оно — всего-навсего «не воробей», о втором сказано, что «Слово — это Бог».

Саги и Эдды донесли давнюю славу викингов до нашего времени. И та слава, те подвиги, те странствия и битвы, и само по себе запечатлевшее их Слово столь сильно впечатлили поэтов нового времени (имею в виду наш век и прошлый), что Майков и Батюшков, Лермонтов и Тютчев, Гумилев и Северянин создали замечательные произведения о викингах, о скальдах, об Одине…

«Зачарованный викинг, я шел по земле», — написал Николай Гумилев, и мне подумалось, что души поэтов уж точно имеют способность переселяться. Иначе не появилась бы из-под его пера «Гондла», которую трудно придумать. Может быть, он ее вспомнил, эту историю?

А «Старый викинг» Валерия Брюсова, «Гарольд» Василия Жуковского, «Валкирии» Аполлона Майкова… В них не только знание того, о чем написано, в них более важное — чувствование, ощущение, и отсюда — достоверность, правдивость.

Верно было сказано, что

Магия поэзии в чем-то сродни рунической магии. Не зря же излечивают словом, и словом проклинают. Но в истории остаются только имена Мастеров, будь то мастера рунических заклинаний или мастера поэтического Слова.

В этом разделе представлены творения только русских поэтов, и то лишь наиболее значительные и характерные. А сколько строк посвятили викингам поэты Франции и Германии, Англии и скандинавских стран! Тома и тома, если собрать их воедино. Наверное, когда-нибудь это и будет сделано, ибо давно уже ясно, что поэзия — это не только стихи, и что нет ничего более прочного и вечного, чем Слово, если в нем живет дух народа, если оно доносит в себе запах времени, если оно оживляет историю.

Собирая по разрозненным книгам эти стихи, я преследовал единственную цель — сказать в завершающем томе серии устами больших русских поэтов о том, что и почему привлекало их в викингах, вдохновляло. На мой взгляд — это своеобразная коллективная русская поэтическая оценка, если хотите — признание.

Читая эти стихи, кто-то из вас будет снимать с полки предыдущие тома серии «Викинги» или вспоминать о прочитанном в них ранее. И это тоже будет оценкой труда составителей, переводчиков, художников, исследователей, редакторов, издателей — тех, благодаря чьему участию эти книги увидели свет, тех, кто смыслил в своем деле, создавая эту своеобразную многотомную сагу и возрождая мир, без которого наше сознание оставалось бы не полным.

Иван Панкеев

Константин Бальмонт