— И это правда? — вскричал Владимир.
— Правда, которую я не имею нужды подтверждать клятвой; ее подтвердит тебе утро, если ты не поверишь мне; но уже будет поздно: до завтра спасти Мальфриду нет средств, над нею строгий надзор, Зигмунд и Оккэ еще в море; а завтра от бесчестья она избавится смертью.
— Чего же ты волишь?.. отреченья моего?..
— И это поздно; дал слово, не бери назад; про то, что ты узнал от меня, верно, не скажешь отцу, а отречением без причины себя погубишь. Эрик мстителен, он острамит имя твое и голову на плахе…
— Все равно, — произнес равнодушно, но гордо Владимир, — правду сказал ты мне?
Рафн приложил руку к сердцу.
— Я отрекусь от дочери Эрика, — продолжал Владимир, — завтра он узнает мое намерение. Ступай, кланяйся Зигмунду и другу его Оккэ! скажи, что Мальфриду могут они похитить, а Владимир не побежит тайно из Упсалы!..
Рафн сложил руки и молча смотрел на Владимира, как на лик Одина, которому поклонялся.
— Владимир, ты муж великий, но не отринь молитву мою к тебе! — сказал он наконец.
— Чего еще ты хочешь от меня?
— Не отрекайся от Мальфриды. Объяви Эрику обычай своей земли, что свадьба должна совершаться в доме жениха; поезжай в Новгород, отрази врагов от стен его; Зигмунд идет на помощь к тебе, с ним сто лодий морских: Олоф Тригвазон не замедлит явиться; Эрик также даст будущему зятю войско; Новгород ждет тебя, а об Мальфриде, которую как невесту отправят вслед за тобой, ты не заботься, тайна между мной и тобой…
Щеколда дубовых дверей стукнула, Рафн умолк, в душе Владимира крылась торопливая дума. Вошел паж с подносом.
— Заключен ли торг, благородный муж? — произнес Рафн.
Владимир молчал.
— Проникни тебя святая истина Одина! он говорит: не разрывай первого союза с другом твоим; тоска, как ржавчина, источит сердце того, у кого нет иного советника, кроме самого себя.
Владимир молчал.
— Молчание есть предвестник согласия! — продолжал Рафн. — Вот драгоценное кольцо и ящик с перлами, за которые я не возьму денег до тех пор, покуда не уверится благородный муж, что перлы точно так же неподложны, как слова мои!
Рафн, вынув из-за пазухи и положив на стол драгоценные вещи, выпил бокал вина, поклонился и вышел.
Часть вторая
I
Бегут ряды черных
шнеков по Бельту Свейскому морю; торопятся по поверхности вод, как морские чудовища; приподнялись их головы над хребтом, пасть разинулась, из пасти железные клыки торчат; веслы, как ряды ног, дружно перекидываются; струя следа пушистым хвостом тянется, перилы палубные унизаны щитами, за щитами гребцы сидят; на палубе кишат воины, а кормчий стоит на корме сторожко, правит ходом.
За передовым виндо-шнеком 15 идет стовесельный Ормур 16, светит медной чешуей, над кормою красный значок развевается, на носу крылатый змей со стальным жалом в челюстях.
Пробежали ряды шнеков Свейское море; закатились берега Свионии за хребет Бельта; пробежали шнеки и заводь Финингскую. При устье Нево, между островами, задний ряд шнеков начал отставать, свернул влево, зашел за остров, покрытый черным лесом, и притаился в заводи — не шелохнется; сторожевая ладья, высланная на путь, прилегла к темному берегу, смотрит в даль морскую.
Стоит отряд день, другой; на третий, около вечера, сторожевая ладья стрелой примчалась к красному трехмачтовому шнеку, на котором, облокотясь о корму, стоял кто-то в вороной броне, на нагруднике две красные полосы.
— Nu kominn! едут? — вскричал он на Норманнском языке, подошед скорыми шагами к перилам.
— Fioldi skip fyrer nevo! ok enu mikil skip! — Много кораблей идут к Нево!
— Один огромный корабль! — отвечали из ладьи.
В далекой глади морской несутся на всех парусах несколько кораблей, орут море; за передовым плывет весь золоченый, хитрой резьбы, на золотых парчовых ветрилах играет солнце. Приблизясь к островам, корабли опустили паруса, пошли на веслах, остановились, бросили якори, зажгли фонари.
Около полуночи шнеки, скрывавшиеся за островами, потянулись змеею около берегов под навесами вековых сосен и елей; подкрались к кораблям, обошли их, быстро набежали на них, с криком вцепились баграми в борт… «Wikingar! Wikingar!»17 — закричала вахта. Но воины вскочили уже на палубы, овладели кораблями, прежде нежели кто-нибудь из находившихся на оных успел поднять меч для защиты.
Черный рыцарь вскочил на корабль золоченый. Кто противился, тот лег на палубе; пленные окованы. Торопится он в каюту. «Мальфрида!» — вскрикивает, бросая свой меч и принимая в объятия бежавшую к нему навстречу женщину.
— Оккэ! — едва произносит она, преклонив на грудь его голову.
Рыцарь прижал уста свои к челу прекрасной женщины.
— Погоди! здесь еще есть защитник ее чести! — раздался голос позади рыцаря… И долгая спада вонзилась ему в бок, между стяжек стальной брони. Он рухнулся, перекатился со стоном по помосту каюты…
Болезненные восклицания женщины заглушились возобновившимся стуком оружия на палубе. Неизвестный, в богатой одежде, обложенной буфами, с шитым золотом долманом на плечах, с золотою кованою цепью на груди, — отвлек ее от трупа.
Между тем стовесельный Ормур, с главным отрядом шнеков, продолжает путь на веслах. Юго-восточный ветер переменился на попутный западный, паруса раскинулись как крылья. Быстро летят вереницею шнеки вдоль по широкой Нево, проносятся чрез Ладогу-озеро, и на третье утро входят в устье Волхова: как стая лебедей, окружают они остров, на котором возвышаются светлые терема Ладоги.
Передовая ладья известила ужо Ладожан, кто едет к ним в гости под дружным флагом. Народ сбежался на пристань, ждет светлого солнца.
Вот золоточешуйчатый шнек причалил к берегу: народ взывает радостными кликами к Князю Владимиру, толпы идут навстречу ему в воду, сбрасывают подмостки, схватывают его на руки, несут в высокий терем Княжеский.
Веселится душа Владимира любовью Русскою; да горькая весть, как черный покров, ложится на светлые одежды его: Новгород во власти Ярополка, Посадники Киевские правят Вечем, Добрыня в плену.
Старейшие мужи и все купцы и гости Ладожские зовут Владимира на пир почетный.
— Нет! — говорит он. — Не время пиру! не на чем присесть мне; брат Ярополк лишил меня стола моего; добуду стол и поведу пир на всех людей моих, а теперь собирайте рать, острите мечи, стрелы и копья, помогите мне!
— Дивья за Буяном кони паствити, а за добрым Князем воевати! Повалим головы свои за тебя! — кричит народ, бьет челом, и с шумом растекаются огнищане, гридьба и купцы по домам от двора Княжеского; идут брать оружие.
Владимир с нетерпением ждет известия об отряде Свейского Короля; черная дума на челе его; с вышки смотрит он часто на даль, где Волхов сливается с Ладогой.
На четвертый день забелели издали паруса, как стадо пеликанов. Прибежала передовая ладья с вестью к Владимиру о приезде Свейского Посла Греффэ 18 Ингиельда Киннагольма.
Владимир и Зигмунд посмотрели друг на друга в недоумении.
Несколько кораблей приблизились к Ладоге.
— Я вижу только золоченый корабль Конунга Эрика, за ним тянутся пять Свейских кораблей и мои два шнека с опущенными флагами!.. что это значит! — вскричал Зигмунд. — Оккэ, Оккэ! неужели ты погиб! а Мальфрида!.. где же Мальфрида?.. Приехал Киннагольм, а об ней ни слова!
