Чёрт возьми, а вдруг здесь, в альтернативном мире, Синатра так и останется никем? От этой мысли в желудке заворочался колючий ёж, и захолодели ладони.

Деликатный стук в дверь прервал мои невесёлые размышления. Немного застенчиво, бочком, вошла медсестра. В блузке в полоску, узкой юбке и длинном белом переднике смотрелась очаровательно. Хотя слишком яркий театральный макияж и жёстко завитые светлые кудряшки, что выбивались из-под шапочки, делали её похожей на девушку с пин-ап плаката.

— К вам посетители, мистер Стэнли.

На кукольном личике проступила краска, что заинтриговало меня.

Но когда они вошли, будто сошли с той самой фотографии, которую я разглядывал в газете, захотелось спрятаться под кровать от жгучего стыда, что сижу в мятой больничной пижаме, лохматый и небритый.

Тёмно-синий костюм великолепно облегал атлетическую фигуру Люка Стоуна. Белая рубашка в тонкую полоску, галстук с неярким, но стильным геометрическим орнаментом. Был чисто выбрит, а тёмные прилизанные волосы, расчёсанные на прямой пробор, блестели от бриолина. Настоящий джентльмен, чёрт его подери. А я на его фоне выглядел, наверно, сбежавшим из сумасшедшего дома придурком. Почему этот сукин сын не мог позвонить и предупредить, что придёт со своей подругой? Зря, что ли у меня в палате поставили телефон?

Впрочем, я туплю, как всегда. Люк мог не знать номер.

— Привет, дружище! — воскликнул он, раскрывая объятья и улыбаясь, демонстрируя крупные немного торчащие передние зубы.

Рядом, уцепившись за его руку, стояла она — секс-богиня. Маняще, но в то же время застенчиво и по-детски пугливо улыбалась, но как-то отстранённо, словно находилась совсем не здесь, а где-то в своём мире. Я растерялся, и как последний болван пялился на круглившиеся под тонкой кашемировой водолазкой прелести.

Но Люк нашёлся сам. Притащив кожаное кресло, помог присесть ей, а сам уселся на край стола, отодвинув газеты, которые скопились там.

— Как себя чувствуешь? Хорошо? Молодец! Ну, рассказывай, — приказал Люк, поправив галстук. — Как ты так лихо расправился с целой бандой.

И я повторил свой рассказ, который только что описывал для "Нового времени", естественно прибавив яркие детали, чтобы произвести впечатление.

— Вы такой смелый, Кристофер, — Мэрилин говорила так тихо, с придыханием, что я едва слышал, а грохотавшая в голове кровь ещё больше ослабляло звук. — Смогли справиться с вооружёнными до зубов гангстерами. Я бы ужасно испугалась. Наверно, упала в обморок.

— Я тоже испугался, — честно признался я. — Вообще, Мэрилин, страх — нормальное свойство человека. Главное, не то, что ты испытываешь страх. Главное, его преодолеть. Я вот себе не представляю, как это — перед камерами стоять.

Это было враньём, полнейшим. Я снимался в кино, но откуда Стоуну и Монро знать об этом?

— Я тоже боюсь стоять перед камерами, — медленно и тягуче произнесла она, сделав печальный, но какой-то на удивление грациозный и отрепетированный жест. — Ужасно боюсь, — она поёжилась

Её манера говорить чем-то напомнила Ренату Литвинову — такая же томная, немного жеманная. Но в то же время, в ней не было ни капли нарочитости. Голос звучал так естественно, как пение птиц или журчанье ручья в чаще леса. Одежда не оставляла почти никакой преграды между взглядом и её телом — пышные формы бесстыдно распирали тонкий кашемир. И вся её сексапильность, словно невидимый, но чарующий туман, обволакивала меня, пробирала до печёнок, заставляя всё громче биться сердце, зажигая пожар в паху.

Она излучала тёплый и нежный, но бесцельный свет. В глубине души я понимал, что он направлен не конкретно на меня, или Люка. Она делала это для всех, всегда, как солнце, которое посылает нам свои лучи. Что-то колдовское было в этом противоречивом сочетании беззащитности ребёнка и пленительного очарования, преуспевшей в амурных делах молодой женщины.

— Да, поэтому я и говорю, — встрял Люк. — Бросай к чёртовой матери это кино. И мы с тобой заживём настоящей семьёй

Он приобнял за плечи Мэрилин, давая понять — это всё моё, видишь?

Мне хотелось сказать, что он — дурак. Что Мэрилин Монро станет секс-символом двадцатого столетия. Её образ будут тиражировать на футболках и кружках, сумках и туалетной бумаге. О ней напишут книг больше, чем о любой другой звезде Голливуда, хотя она так и не снимется ни в одном стоящем фильме.

И ещё. Перед мысленным взором вдруг вспыхнули фотографии похорон и погружённый в страшное горе ДиМаджио. Ведь я знаю точную дату и время, когда она застынет навечно в собственной спальне с телефонной трубкой в руках. Я успею прийти раньше и спасу её. Сколько людей мечтало об этом?! Наверно, их было не меньше, чем тех, кто хотел предотвратить убийство JFK — Джона Кеннеди. И чтоб мне провалиться! Вещество, которое вкололи Монро, могло быть сделано тоже на "фабрике смерти" Ллойда Джонса! Эх, если бы у меня были материалы Стэнли! Жгучая досада охватила меня.

Впрочем, зачем это нужно? Монро выйдет в тираж и умрёт сморщенной старухой, никому не нужной и забытой. Иногда надо вовремя уйти молодой, привлекательной, оставив за собой таинственный шлейф из слухов, сплетен, догадок.

Но сейчас она сидела передо мной, пребывая в том прекрасном состоянии молодости и красоты, как только что раскрывшийся бутон розы, источая сводящий с ума аромат сексуальности. А внутри меня всё ликовало: "смотрите, я рядом с секс-символом столетия!" И перед мысленным взором проносились образы других мегазвёзд той поры — Элизабет Тейлор и Авы Гарднер, Дорис Дэй и Грейс Келли, Лорен Бэколл и Натали Вуд. И, собственно говоря, мне ничего не стоило познакомиться с ними, и затащить в постель. Ведь я был национальным героем, и моя популярность открывала двери в спальню любой знаменитой женщины.

Все эти щекочущие самолюбие мысли, что нашёптывали мне демоны, перечеркнул образ моей Лиз, Элизабет Шепард, которая сейчас находилась в лапах бандитов. А я понятия не имел, как вытащить её, поскольку судьба документов Стэнли была мне не известна.

Это остудило голову, будто на меня вылили ведро колодезной воды в жаркий июльский полдень.

— Мисс Монро — талантливая актриса и она сейчас строит успешно карьеру в кино. А ты хочешь сделать из неё домохозяйку.

— Вы, правда, так считается? — она искренне смутилась, и сквозь толстый слой пудры на щёчках проступил тёмный румянец.

— Ну, и ладно, — проворчал Стоун. — Так пусть хоть зарабатывает на этом. И не позволяет делать из себя "дойную корову". Надо ей не соглашаться ни на одну роль, пока они повысят ей гонорар. Смешно же. Полторы тыщи баксов, а эти ублюдки зарабатывают на ней миллионы"

Циничный материалист, да именно таким и был Люк Стоун. Его любовь имела и вполне приземлённые причины. "Это только деньги", как пел Фрэнк. Но я не осуждал Стоуна. Попадая в иной мир, нужно принимать его правила, образ жизни, но я не мог этого сделать пока. Осталось что-то от "тяжёлого" советского прошлого, когда нам вдалбливали, что нужно работать лишь ради идеи, светлого будущего.

Зазвучала в голове песня Макара:

Мы так хотим, чтобы и для денег, и для неба.

А получаем, либо это, либо то…

— У меня неплохой гонорар, — словно умирающая, совсем тихо проронила Мэрилин, ковыряя пальчиком в обшивке кресла, как маленькая провинившиеся девочка. — Но я оплачиваю курсы вокала и театрального мастерства.

Да, точно, я вспомнил — одним из учителей Монро был племянник великого Чехова — Михаил Чехов. Я видел его в фильме "Заворожённый" с Грегори Пеком и был покорен блестящей игрой нашего, русского актёра, чью школу ценили наравне с системой Станиславского. Куда не плюнь в Голливуде, попадёшь в русского, который был вынужден покинуть родину. Не важно, когда, до революции, как композитор Ирвинг Берлин, чья семья едва унесла ноги, сбегая от еврейских погромов в конце девятнадцатого века, или после революции, как это сделали миллионы тех, кого называли "мозгом нации", а Ленин — говном.