по жилушкам переливается». А с другой стороны – органической дисциплины, вводящей эту бьющую через край энергию в русло поступательного развития всего человечества. Это ограничение? Да, ограничение, но совсем иного типа, не идущее извне от государства или иной организующей силы. Это превращение содержания в форму, как в художественном произведении: чем жарче волнение, тем строже форма, о чем писал Пушкин. Очевидно, тот вид новой дисциплины (который предвидел В.И. Ленин), укрепляясь в рядах поколений, превратится в безусловный рефлекс нашей нейрофизиологии (говоря в терминах И. Павлова). А безусловные рефлексы, которые тоже являются ограничением свободы, мы не воспринимаем как нашу несвободу. Мы их воспринимаем как нашу природу.
Таковой мне представляется диалектика психологии и самосознания будущего человека. Но, повторяю, это один из наиболее трудных аспектов наших представлений о будущем человеке. Нельзя не отметить в этой связи, что даже те писатели, которые стремятся заглянуть в очень далекое будущее, за тысячелетия (как И. Ефремов), да и другие писатели практически обходят эту сторону психологии будущего человека. В некоторых же буржуазных «утопиях-предостережениях» сегодняшнего дня перед нами вырастает не столько действительное желание творчески разобраться в путях развития будущего человека, сколько желание будущим коммунизмом напугать современного буржуа, напугать перспективой обуздания якобы поселившегося в нем и якобы украшающего его ницшеанского «сверхчеловека».
Другая же линия подобных «утопий-предостережений» рисует картину превращения людей в червей, дрейфующих вместе с течением человеческой реки.
Конечно, можно пожалеть, что значительная часть научнофантастических произведений современных авторов (не только за рубежом, но и некоторых советских авторов) тяготеет в основном к сюжетам или приключенческого характера, или к моральноалгебраическим задачам, связанным с новой техникой. При этом остается в тени, на мой взгляд, важнейший аспект (для понимания психологии будущего человека) – быстрое нарастание информации и затем детерминирующих и организующих сил расширяющегося монолитного общества.
Но все же я, повторяю, не счел бы возможным бросать какой-либо упрек авторам произведений, далеко забегающим в будущее. Консерватизм нашей физиологии, наших восприятии слишком велик, чтобы с ним не считаться. Характерно, что в романе польского писателя С. Лема «Магелланово облако» (в чем-то перекликающемся с романом «Туманность Андромеды», действие в нем происходит в XXXII веке) автор счел необходимым в видеопластической форме изобразить на космическом корабле тот самый пейзаж, к которому люди привыкли на Земле.
Н. Чернышевский в своей статье «Русский человек на Rendez-vous» когда-то писал, что наиболее серьезное, нравственное испытание русский человек держит в отношениях с женщиной. Как он поведет себя с ней, таков и человек. Хороший человек или негодяй. В Индии и Африке таким испытанием была встреча с дикими зверями. Сегодня многие научно-фантастические произведения представляют собой своеобразное рандеву с машиной. Как поведет себя человек с машинами, таков и человек.
Например, в рассказе Г. Альтова «Полигон Звездной реки» герой рассказа пожертвовал накопленною энергией для полета в космос, чтобы спасти группу людей, оказавшихся засыпанными в глубокой шахте. А вот другой рассказ – американского писателя Тома Годвина «Неумолимое уравнение». На космический корабль, звездолет КЭП, которому было поручено доставить сыворотку для шести человек партии исследователей на небольшом небесном теле Вудене, потихоньку забралась девушка, чтобы повидать там своего брата. Но счетные машины определили курс, массу корабля, пилота и груза, необходимое количество горючего. Счетные машины не имели в виду дополнительного пассажира. Перед пилотом Бартоном встал вопрос: или шагнуть девушке через герметическую дверь в звездное небытие, или оставить умирать шесть человек. Одна и шесть. Как поступить? Вот оно: рандеву со счетно-решающей машиной. Автор предисловия к сборнику американских научнофантастических новелл А. Казанцев называет пилота холодным и жестоким, считая, что автор рассказа должен был снабдить ракету автоматической аппаратурой спуска и заставить своего героя самому выброситься в ничто.
Но я думаю, что автор ставил себе не эту задачу. Он хотел показать, что люди могли познать законы, но не в человеческой власти
было их переделать. Длина окружности равна 2πR, и с этим ничего не поделаешь. Закон тяготения представляет собой неумолимое уравнение, и он не делает различия между падающим листом и двойными звездами.
На Западе написано много романов, где авторы по-иному развивают свой сюжет. Роман об атомной войне (например, «Последние и первые люди» Алафа Стебельдога*), или романы о войне двух Галактик (как роман Эдварда Смита), или роман П. Клийтора «Эра роботов», где изображается, как самоуправляющиеся автоматы, кибернетические машины взяли верх над людьми. Можно, наконец, представить и другие перспективы. Французский писатель Г. Бардэ в своей книге «Завтра – 2000 год» зовет людей вернуться к утопии Ям-булоса, пока нас не пожрали машины, или утопии Геката из Абдера, который описывает гиперболийцев, питавшихся только растениями. Эти люди, насытившись тысячелетней жизнью, с венками на головах бросались в море.
Своеобразная устрашенность электронными мозгами или автоматами, соизмеримыми с человеком в пределах его эмоции, логики и возможностей, боязнь этих теоретических, уже доказанных как возможные, созданий человека – составляет не только характерную черту современной американской научно-фантастической литературы. Эти мотивы звучат и у прогрессивных писателей разных стран. И в этом тайном страхе скрыт гораздо более глубокий смысл, нежели это может показаться на первый взгляд. Здесь говорит органическое отвращение человека к господству механического начала, нежелание принять «неумолимое уравнение» как бесстыдное признание своего рабства у законов природы. Человек так устроен (его физиология, психология), что ему противно адресовать свои чувства, а тем более обнимать хотя бы самый искусно сделанный, полностью имитирующий человека макет – пластмассовый или иной – женщины или мужчины.
В рассказе итальянского писателя Джованни Арпино «Любовь Изотты Пфафф» говорится о том, как фирма «Дженерал электрик» поставила одному итальянскому фабриканту готового платья такой автомат, который спонтанно (а ведь это привилегия человека) начинает пришивать для некоей Изотты аппликации – признания в
* Правильно: Олаф Степлдон (Olaf Stapledon). – Прим. ред.
любви. «Влюбленный» робот приводит в бешенство Плачидо и его жену. Они наблюдали, как крюк робота все нежнее и нежнее гладил швейную машину «Изотту Пфафф».
Это сатирический рассказ. Но вот у польского писателя С. Лема этот мотив человеческой неприязни к имитирующим наши действия роботам-автоматам разработан в нескольких довольно глубоких по своему содержанию психологических этюдах в книге новелл «Вторжение с Альдебарана». С. Лем это точно подметил. Например, у него транспортная фирма «Трансгалактик», занимающаяся перевозкой пассажиров на другие планеты, не только гарантирует пассажирам всяческие удобства и безаварийность, но и гарантирует: «Никаких автоматов – интимность, тактичность, искренняя человеческая благожелательность – весь обслуживающий персонал живой». Живой! – вот в чем суть.
В новелле «Молот» дана такая ситуация: пилот звездного корабля летит в соседстве со своим электронным сменщиком-автопилотом. Этот последний обладает (хотя и заключен в железный ящик) всеми человеческими свойствами. Он контролирует и корректирует действия человека-пилота. Более того: он начинает заговаривать с ним женским голосом, якобы записанным им во время его программирования научной сотрудницей на Земле. Но это обман. Обман робота, машины. Это механическое, электронное создание с зелеными глазами в конце концов рождает в душе человека такой ужас, такое отвращение, что он молотком разбивает автомат, хотя это и сопряжено с гибелью его и звездного корабля.
