Призрак Катерины что-то крикнул снова, звон колокольчиков крутился, исходя плачем прямо между ушей. Мимо, Григорий уже не расслышал. Выхватил засапожник и стремглав выскочил из дома во двор. Обернувшись, заметил снова шестикрылую, летящую «хрень». У дыры в заборе, потом она скользнула к реке. Григорий ругнулся в бога-душу-мать на бегу, осёкся, прочитал «Отче наш» и рванул следом.

Сквозь дыру в заборе, по скосу, кубарем — льдистая тварь, мерцая, уже плыла над водой. Наискось, вдоль берега, смутная полупрозрачная тень — лишь радужной искрой горели крылья её, и клинки на пальцах сверкали, рассекая тёмную воду. Она скользила низко над волнами, оставляя по правую руку университет. Вдоль берега, вслед за ней — Григорий побежал, оскальзываясь на мокрой глине, и вода хлюпала, заливая сапоги. Вдоль берега — тварь летела не быстро, но прямо, уверенно, застывая и словно принюхиваясь порой. Беря след как собака. Крик слева, вспышка, по носу снова — едкий запах раздутого фитиля — Григорий поймал её краем глаза, пригнулся, пуля пропела низко над головой. Стук шомпола — эхом, гулко над тёмной водой. Застава у лодок, станичники, мать их растак… К счастью, затон был в другой стороне, и стена кустов скрыла Григория из виду, прежде чем те перезарядили самопал. Неверная тень над водой закрутилась — звук выстрела хлестнул её как бичом. Она скользнула над водами, замерла. Мерцая, взлетела выше.

Снова вверх по косогору, на улицу — к счастью, уже другой слободы. По улице, мимо церкви, переливчатый свист от рогатки, заспанный голос сторожи, ругательства, оборванные блеском пайцзы. Улица снова, уже большая, мощёная, потом высокий каменный мост. Сверху — Григорий перегнулся через парапет, снова увидел радужное-льдистое мерцание. Изломанный, острый контур, искры и ледяной блеск, не знаешь, куда смотреть — не заметишь…

Оно скользнуло на берег, едва не задев клинками сторожа на рогатках. Брезгливо отшатнулось от пьяного, обогнуло по дуге весёлую аллеманскую девку в корсете и бирюзовым колечком во рту. Прозвенели по брусу копыта, проехали казаки, потом бородатые горцы в бешметах с газырями — объездчики, тварь закрутилась, укрывшись от них в тенях. Горцы смеялись, скаля белые зубы, шутя пугали конями весёлую красавицу-аллеманку, та отшучивалась, потом послала их матерно, повернулась, ушла, звеня каблуками… Григорий выругался, поняв, что потерял из виду зловещую тварь, потом заметил аллеманскую девку, ветер сдул с головы край ее алого, в цветочках, платка. Тот распался у Григория на глазах, палец — лезвие сверкнуло на миг и пропало.

На площади — заметил тварь снова, она парила над каменной чашей фонтана. и струи воды, мерцая, били прямо через неё. Неверная, холодная тень, марево и морок в уголке глаза. Тварь крутилась, принюхиваясь, словно решала, куда ей дальше идти. Потом замерла, торжественно, подняв кривой коготь и свет луны отразился на нём. На колокольне пробили четвёртую стражу, с башни пророков эхом — долетел протяжный клич: «Бисмилла!..»

Вода в фонтане плеснула, Григорию почудилось отклик в звоне её… Тварь, решившись, скользнула налево, развернув крылья, полетела, не касаясь земли. Широкая, обсаженная липами улица, Григорий скользил за ней, наблюдая и дивясь про себя. Богатый, боярский квартал, сейчас здесь даже рогаток не было, всё пусто: все бояре и великие господа на войне. Окна темны, терема и высокие особняки заколочены, собаки и то не лают — тишина. Высокие липы, ворота, за ними — резные деревянные терема. Потом арабески и шпили дома Языковых, высокая, тёмная церковь, потом снова особняки. С колоннами, жёлтый — Татищевых, потом Крюковых. Поворот, за ним две длинных и тонких горских башни с покатыми крышами — Нур-Магомедовы и Юнусовы. Чёрный траурный крап свисал с них, хлопал, разметавшись на ветре. Тварь пролетела, задев полотнище краем, ткань взметнулась, на мгновение спрятав парящую «хрень». Григорий сморгнул дважды и выругался, потом углядел её вновь, она летела по широкой дуге, обогнув квадратный полуразрушенный донжон дома Лесли. Говорят, старый Яков вывез башню из родного края как есть, вместе с родовым привидением. Врут, Гришка два раза лазил — не видел никакого призрака, только штаны порвал. Хотя, вроде бы, сейчас, что-то завыло там, меж седых камней, проросшим мхом и ветками зелёного плюща.

Некогда, за башней Лесли тварь взяла влево, кренясь на крыльях, и луна на мгновенье осветила её и цель. Густой и тенистый сад перед ней, ряды плакучих ив и тонких, облетевших по осени яблонь. В глубине высокий терем с резными стенами и яркой, двускатной крышей. Узорные кони на крышах, на воротах — мраморные, трофейные львы. Дом бояр Колычевых: тварь замерцала, устремилась прямо туда. Лёгкие обожгло снова, осенний воздух — опять стал сух и тяжёл. Тварь выросла рывком на глазах, замерцала, став огромной и страшной. Ночная тишина в ушах зазвенела, стала плотной, резкой, как гул камнепада. Тварь взлетела, качаясь, рванулась вперёд и вверх, задрав блестящие когти. Прямо на дом, где — Григорий заметил пламя свечи, горящее меж резных ставен, не думая — подобрал с земли камень, кинул туда…

Попал, он ударился о ставни с глухим, резким стуком.

Окно распахнулось, из него ударил в сад луч света. Поймал летящую тварь в конус, окружил, словно стиснул, скрутил в облако жёлтого и яркого сияния. Та закружилась, пытаясь вырваться, потом наставила когти, рванулась грудью навстречу свету. Запела протяжно дудка, зашевелились, пошли вихрем облака в небесах. Поток ветра ударил тварь в грудь. Сломал крылья, опрокинул, протащил по земле. Тварь прокатилась, собралась кучей, качнулась, пытаясь встать. Задрожала, подняла руку — обломки клинков — пальцев горели тускло во тьме. Дудка запела вновь. Вихрь налетел снова, ударил молотом, подхватил тварь. Бросил с маху на крону высокой яблони.

Григорий видел, как неведомая тварь разбилась о ветки, морозное облако взлетело в небо и растаяло искрами в ночной тьме. Что-то упало ему под ноги звеня. Обломок пальца — клинка, он льдисто переливался, тускнея, сиреневые искры ходили внутри него хороводом. Погасли — вроде, а вроде и не до конца. Холодный дождь хлестнул с небес и прошёл, Григорий встряхнулся — не особо понимая, что делает, подобрал осколок с земли. Спрятал в кушак. Потом прошёлся по саду, долбанул в ворота терема кулаком, рявкнул суровое:

— Именем Ай-кайзерин!

Глава 3

Если во двор сонный дедок, стороживший ворота, пустил мгновенно, едва завидев пайцзу, то на красном крыльце боярского терема получилась зямятня. Холопы и дворовые орали на Григория и друг на друга:

– Ты кто таков? Господин еретиков воюет, нетути яго! Какого лешего ты тута шастаешь! А ты какого лешего пустил, ну чяго – пайцза?

Но тут вмешался другой, суровый и бородатый боевой дед в одёжках побогаче. Строго обругал горлопанов, закончив не допускающим возражений:

– Ждут, – в сторону Григория же лишь скупо кивнул: – Пайцзу держи, мил человек, наотлёт и повыше, чтобы видеть все могли.

Дальше поклонился вежливо, но намёк был ясен, что кланяются Ай-Кайзерин, а не Григорию, сыну Осипову. Резким жестом – показал на лестницу наверх:

– Ефим Старый, боярин Колычев на войне со старшими сыновьями, палата и сени закрыты. Младший боярич велели проводить в этот, как яго? Кабянет.

«Ну, в рабочую светлицу, так рабочую светлицу, а на лебедей жаренных в столовой палате я и не напрашивался, – подумал Григорий. – А боярич-то с Университетом повязан, раз светлицу на аллеманский манер зовёт».

Удивился больше – откуда в военное время в доме у Колычевых цельный «младший боярич» завёлся? Потом вспомнил, устыдился даже, сердито мотнул головой. Если пройти налево, парком от дома Колычевых – будет сверкающий царский дворец. Галерея на входе, потом волшебный фонтан, по легенде – дающий благоденствие царским землям. Сотворила его сама Варвара Премудрая, и с тех пор сильнее и лучше познавших волшбу ещё не рождалось. При царе Фёдоре, за любовь к путешествиям прозванным «Хромым», а за милосердие, доброту и любовь к людям «Васильевичем» перед фонтаном, в галерее выставлялись колы с головами врагов и еретиков. При наследнике одумались, решили – если не убрать, то хотя бы заменить восковыми… Но старший из рода Колычевых взорвался, буквально наорав на молодого царя прямо посреди думной палаты. Все волшебные вещи, мол, связаны, магия по кругу хороводом идёт, одни чары за других держатся. Если сломать одну вещь, завещанную великим царём – тогда и волшебный фонтан, построенный его любимой женой Варварой Колчевой, возьмёт и тоже сломается да иссякнет.