– Вот что, дед. Считай это недоразумение исчерпанным. Иди и срывай печать. И живи, и тому уполномоченному не кланяйся.

– Нет, буду кланяться. Благодарствую, мол, век не думал в богачах ходить. Осчастливил, стервец!..

– Пойдём-ка, дед, я отведу тебя к зампредрика. Он тебе даст записку. Чтоб ты всё-таки в свою избу не через окно входил.

– Это, пожалуйста, с нашим почтением…

Зампредрика совещался накоротке с комиссией по распределению и распродаже конфискованных вещей: Судаков его отозвал в сторонку, сказал, показывая на Митрофана:

– Товарищ руководитель района, посмотрите на этого старца-бобыля. Послушайте, что он вам расскажет, подобное анекдоту. Снимите печать с его халупы и возложите ту печать на уста уполномоченного, который произвел сего деда в кулаки. Не смешите людей, не раздражайте народ. Больше мне сказать нечего. – И добавил для ясности: – Я от «Красного Севера».

Зампредрика выслушал старика. Пожал плечами. Ругнулся и дал ему записку в сельсовет. А Судакова попросил:

– Я думаю, не стоит об этом в газету. У хлеба не без крох. Лес рубят – щепки летят.

– Это – не щепки и не отщепенцы, это – люди, товарищ зампредрика. Факты, подобные этому, «Крокодила» достойны.

– Не пишите. Уже улажено. Уполномоченного взгреем и отстраним. Я записал…

Между тем на месте торга послышалось долгожданное объявление:

– Приступаем к продаже! Начинаем! После третьего удара молотком вещь остается за тем, кто ей назначит высшую цену. Итак, первая вещь: телега на железном ходу, исправная. Цена ей полста рублей… Кто даст больше?..

– Дешевка.

– Даю шестьдесят…

Удар молотка, второй…

– Даю шестьдесят один рубль.

– Кто больше?

– Шестьдесят пять!

– Кто больше? – третий удар молотка и телега на всех четырёх колесах покатилась к новому владельцу.

– Четыре платья шёлковые с купчихи Латыповой, по девять рублей за штуку. Кто больше?

– Старомодны.

– Для тиятра, артистам разе?

– За розовое-то можно и десятку дать, если перешить.

– Кто больше? Не берёте? Ну, чёрт с вами. Передадим в профклуб, в бутафорию!.. Васька Степанцев, забирай себе это барахло в клуб, бесплатно…

– А вот кому утварь барина Брянчанинова: гардероб, кресло, стол красного дерева, малость поцарапанный, как видите. Все три веши за сорок рублей. Кто больше?

– Не надо. Устарело.

– Ремонт нужен, лакировка, обивка. Почините у столяра Шишина и тогда сбывайте. Хлам…

– Не берете – не надо. Товар хлеба не просит…

Оценщик вышел из-за стола, оставив там двух человек. Пошёл к вещам, разложенным без всякого порядка около профклуба и пожарной каланчи, под открытым небом. Долго выбирал вещь попривлекательней. Наконец поднял из кучи всякого имущества ружье и заявил громогласно:

– Ружье старинное, два ствола, шомпольное, дамасская сталь, золотые насечки, работа восемьсот пятнадцатого года пражских мастеров. Семьдесят рублей! Кто больше?

– Это на любителя.

– Надо посмотреть.

– Ну вот ещё, захочешь, пожалуй, попробовать пострелять, этого только не хватало!

– Н-да, ружьецо. Вот это ружьецо! На ложе серебряная накладка: «Господину А. Разумовскому первой гильдии купцу от его прикащиков в день пятидесятилетия».

– Беру за семьдесят.

– Кто больше? Нет? Ваше, получайте! Такому ружью цены нет, кто понимает. Ты на гравировку посмотри, да к нему ещё вот забирай ящик прикладу: охотничий нож, рог, свисток, отвёртки разные и коробка пистонов.

– Дар – не купля.

– А вот кому этажерка с книгами? Сто пятнадцать томов сочинений русских и французских сочинителей…

– Товарищ, сдайте это в райбиблиотеку. Зачем транжирить? У вас же читателей девятьсот человек, а книг – кот наплакал, – предложил Судаков, с неприязнью глядя на это торжище. – Знайте хоть, что куда с пользой употребить. Вот тут у вас полдюжины разных кроватей, а в Доме крестьянина коек не хватает, ночлежники на полу спят.

Зампредрика распорядился:

– Кровати не сбывать. Списать в Дом крестьянина, как подсказывает товарищ.

– Есть списать. А вот кому буржуйский умывальник с мраморным устройством? Цена сорок четыре рубля. Кто больше?

– Ни к чему такая роскошь. Мы из глиняных помоемся.

– Добрая вещь. Берите. Нет охотников на умывальник?

И опять Судаков:

– Такой вещи в школе место.

– И то верно.

Дальше шли в продажу граммофон без пластинок, самовары, кресло-качалка, затасканные и никому ненужные ковры и всякая дребедень…

– А где фикусы? – верещала знакомая Судакову буфетчица.

– Какие?

– Да те, что у Шелягиных забрали?

– В ЗАГС для уюта поставлены. Непродажные.

– А вот прекрасный предмет. Сюртук с самого бывшего городского головы Рюмина. Целёхонёк. Молью не тронут. Кто желает? За десятку отдаем.

– Передай в колхозный огород на чучело.

– Не годится. Теперь и вороны поумнели – их не испугаешь.

Продавец пожимает плечами:

– Сукно касторовое… Цари носили из такого сукна одежду. А тут не берут. Странно!

– Ничего удивительного. Произошла переоценка ценностей. И не в их пользу. Время вносит поправки. Это же не торг, а спектакль какой-то, – отозвался Судаков, обращаясь к зампредрика.

И ушёл в Дом крестьянина, чтобы до начала собрания райактива написать в газету заметки о бортниковском колхозе, о Коробове, о празднике «Снопа и борозды» и о сегодняшнем торжище. Было что ему рассказать о своих наблюдениях за прошедшие дни…

Возвратясь из Коробова и Грязовца Судаков, в первую очередь, пошёл в редакцию, сдал три корреспонденции в газету, Геронимусу.

Редактор быстро прочёл их в его присутствии и сказал:

– Эта о Бортникове пойдёт. Заголовок удачен: «Могилы и наковальни». О происшествиях в Коробове суховато. Надо оживить, сделать доходчивей. Грязовецкий торг конфискованным барахлом написан живо, но стоит ли оглашать в газете?.. Ты ж сам пишешь об этом в осуждающем тоне. Как по-твоему?

– По-моему, не надо было устраивать такого публичного торга. А действовать по известному принципу: не трогать середняка, отобрать у кулака и дать бедняку. А что бедноте не на потребу, то передать общественным учреждениям и организациям.

– Так и должно быть. Как там Кораблёв? Крепко побили? Думает он за ум взяться?

– Надо полагать. Если после выздоровления женится на учительнице, она ему не позволит уронить себя. Будет порядок.

– Дай ему бог. А тут на бюро окружкома прорабатывали правого уклониста из Тигина. Тебя добрым словом помянули. Довбилов написал «отречение» от «правых» взглядов, придётся напечатать. Муторное что-то сочинил. Понимай как хочешь… Нелегкий год нынче. Весь окружной аппарат в разъездах по районам. И все не успевают. Ломка и перестройка… А рецепты, годные в одном месте, не годятся в другом. Нашу страну, как сказал поэт, «аршином общим не измерить», то бишь под один циркуляр не подвести. Из сельхозсектора звонили, ждут тебя. Опять куда-то тебе придётся ехать. Ну, всех благ! – Геронимус пожал Судакову руку и пожелал на прощание: – Пиши. Материал для газеты везде есть и диковинный и разнообразный…

В окружкоме Судакова неожиданно порадовали полученным из строительного института извещением о том, что набор студентов отложен до пятнадцатого октября и что лица, имеющие свидетельства об окончании строительных техникумов, принимаются на основное и заочное отделения без предварительных испытаний.

– Ты имеешь все шансы на поступление. Значит, тебе и готовиться не надо, – сказали Судакову в сельхозотделе окружкома. – Можешь до половины октября ездить по колхозам или же временно поработать в редакции газеты. Геронимус охотно печатает твои корреспонденции. Он даже склонен тебя взять к себе на постоянную работу.