А кто посмелей, бывало, скажет:

– Гуляйте, баре, до поры, а как возьмём мы топоры, то конец будет такой: здравие нам, вам – упокой!..

Уже в то время слышался и далеко разносился по Руси гул герценовского «Колокола», и во многих местах южней Вологодчины возникали неполадки, поджоги и разгромы барских гнёзд…

Вспоминал в разговоре с Иваном Судаковым Митрич Сорви-голова о шалостях барина Ведрова, как тот, бывало, забавлял своих гостей.

Подносили однажды слуги барские гостям питие и всякое вкусное едение. Барин Ведров закапризничал:

– Не хочу из лап лакея кушать, хочу из рук моего Дружка!..

Лакей понял в чём дело: бегом на кухню. А оттуда, важно выступая на задних лапах, держа в передних тарелку с жареным карасём, шествовал к хозяину барский пёс Дружок. Гости аплодировали.

– До чего наука дошла! Пес лакея заменил!.. Браво!..

Барина Кудрявцева – учёного либерала – заело:

– Какая тут наука? Чепуха!.. Природа собачья и сила привычки сильнее этой дрессировки. Бьюсь об заклад с кем угодно, на что угодно. А вот у меня есть мальчишка Сорви-голова, так тот уцепится ногами за карниз и вниз головой весь дом обойдет и не свалится.

Ведров захотел купить такого мальчишку.

– Могу на твоего Дружка променять.

– Ну, это уж дудки. Дружку цены нет. Покажи твоего Сорви-голову.

Барин Кудрявцев в тарантас – и домой. Скоро приезжает с вихрастым босоногим, лет четырнадцати, подростком.

Гости вышли смотреть на представление. Парнишка быстро вскарабкался на крышу.

– Ну, Сорви-голова, не пристыди меня. Не бойся ничего, обойди-ка вниз головой всё это жильё. Не свалишься, Митька, твоему отцу четвертной билет дам. Старайся!..

Сорви-голова повис под карнизом. Цепляясь, прошел по фасаду, повернул стороной – и угол не помешал парню.

– Уймите, свалится, убьётся…

– Не свалится, не впервой.

Гости гурьбой шли возле дома, восхищались. Ведров вздумав подшутить: вынул из-под полы пистолет и… бах в воздух. Барыни от испуга вскрикнули. А Сорви-голова зарабатывал четвертной билет сосредоточенно и уверенно. Едва ли он выстрел слышал. Обошел таким манером вниз головой весь дом, кувырнулся, спрыгнул и, встав ловко на обе ноги, засмеялся.

– Не обмани, барин, четвертной тятьке – не помеха.

– Ступай домой. Отец завтра получит.

Гости снова в дом. Там музыка и веселье. Опять Дружком забавляются. На этот раз на серебряном подносе хрустальный графин Дружок нёс барину.

Кончилось дело тем, что променял Ведров своего Дружка на Сорви-голову, да ещё в придачу дал бричку на рессорах…

Разве такое может забыть Митрич Сорви-голова, хотя он и стар неимоверно.

Много десятков лет прошло с того времени. Старого барина придавила стопудовая могильная плита, а на ней – чугунная наковальня. Брызжут огненные искры из-под молота. Иногда кузнец посмотрит себе под ноги, увидит надпись и скажет:

– Крепко барин закупорен, не вылезет. Не слыхать тебе, барин, и ангельских труб, а слышишь ли ты удары моего молота? А слышишь ли ты, как лязгает гусеницами трактор на нашей земле?..

После кончины Ведрова остался на помещичьей земле управляющий Бортников и до самых октябрьских дней семнадцатого года не покидал здешних мест.

Как-то осенью он послал Федьку в Грязовец за свежими газетами. Приносит Федька столичные питерские газеты, с приложением к ним, отпечатанным крупными буквами:

«Закон о земле. Съезда Советов рабочих и солдатских депутатов. (Принят на заседании 26-го октября в 2 часа ночи).

1. Помещичья собственность на землю отменяется немедленно без всякого выкупа.

2. Помещичьи имения, равно как и все земли удельные, монастырские, церковные, со всем их живым и мертвым инвентарем переходят в распоряжение волостных земельных комитетов и уездных Советов Крестьянских Депутатов…».

Не стал управляющий читать дальше, вскочил с места, заревел на Федьку:

– Ты чего, чего мне принёс! – да по зубам его раз, другой, третий… Бьет и приговаривает: – Никогда ты не умел держать язык за зубами! Зачем тебе зубы? Не смей пикнуть об этом законе. Он не вечен. Как и власть эта только на неделю. Керенский, Корнилов, Краснов не допустят этого произвола!.. Вон отсюда!..

Вышел Федька, выплюнул вышибленные зубы, знать не знает, отчего так управляющий рассвирепел – какой-такой закон?

На другой день всё прояснилось. Бортникова и след простыл. Мужики стали делить усадебную землю по едокам.

…И вот, через тринадцать лет после этого дележа, на мужицкой и бывшей усадебной земле возник колхоз по всем правилам. И трактор появился и силосные башни.

Обо всём этом после разговора с двумя стариками Судаков записал в книжечку, озаглавив написанное «Исторические сведения о прошлом».

Кораблёв тем временем проснулся и выглянул из ворот сарая. Увидев силосную башню, снова юркнул на примятое сено и начал вдохновенно придумывать стихи:

В сарай пришел Судаков.

– Не спишь? Пишешь?

– Давно не сплю. Курицы разбудили. Одна прямо на рожу мне слетела с насеста. – Васька спрятал блокнот, спросил: – Ну, что, Ванюша, делать станем? Есть тут какой матерьялишко?

– Найдется. Я, например, заглянул в прошлое.

– Зачем оно?

– Не узнав прошлого, не поймём как следует настоящего.

– Мудрец ты, Ванюшка…

– Сейчас пойдём к председателю. Его послушаем, посмотрим, как он с колхозным народом обходится. Только мой уговор и совет тебе такой: когда разговариваешь с мужиками, не смей за карандаш браться. А свой блокнот со штампом редакции и не показывай лучше: спугнешь – и никто с тобой не поговорит. А ты так, дружески, запросто, без блокнота. Другое дело беседа с официальным лицом, ну, скажем, с председателем колхоза – тут ты на блокнот нажимай, он тебе под запись расскажет всё, и даже больше, а ты потом сортируй, отбирай главное.

– Оказывается, у тебя есть чему поучиться.

Кораблёв прочёл ему восемь строчек начатого стихотворения.

– Ну, как?

– Во-первых, подражательно, во-вторых, пародийно, в-третьих, глупо…

– И всё?

– Да, всё.

– А я это в два счёта накатал.

– Можно и в один счёт, но глупее нельзя. Твоя поэзия, извини за выражение, не достигает уровня даже силосной ямы, а не то что башни. Не пиши. В такое время, как наше, разразись хорошим, дельным очерком. Могу помочь, а от соавторства отказываюсь. Пойдём к председателю. Я буду расспрашивать его, а ты фиксируй.

– Есть фиксировать. Нет, не буду фиксировать, – передумал Кораблёв, – ты пиши. Геронимус от тебя ждет, на меня он не рассчитывает. Я напишу, а он Сухожилова пошлёт перепроверять мой материал. Очень-то нужно. Я запишу только самое важное, полезное для нашего Коробова. Будет и у нас колхоз. Зря упираются. Чему быть, того не миновать.

Пошли к председателю колхоза. В правлении его нет, дома – тоже. Нашли в поле. Распоряжается на уборке семенного клевера.

Председателем колхоза оказался мужик средних лет, крепкий, подвижной и сметливый. По бедности раньше его в деревнях по имени-отчеству не называли, а кликали Гришкой, иногда добавляли: Гришка Капуста. А теперь вот уже более года как он руководит крупным колхозом, и его без затруднения все величают – Григорий Иванович. Так, и из района из округа ему на пакетах пишут: «Председателю Бортниковского колхоза Григорию Ивановичу Капустину».

Колхоз и его председатель так увлечены делами, что некогда подумать о переименовании колхоза. Как ни странно, а он пока именуется по фамилии бывшего управляющего усадьбой – Бортникова. С этого Судаков и начал разговор с Григорием Ивановичем.