– Арестное помещение есть? – спросил следователь.

– Есть, – ответил милиционер. – Я для этой цели баню приспособил. Решетка из железного обруча. Замок на дверях крепкий, старинный. На предбаннике место для дежурной стражи. Есть берданка. Дежурного сельсовет выделит.

Договорились Судаков и следователь «брать быка за рога». С повесткой побежал милиционер за Борисовым, чтобы привести его на допрос.

– Вопросы буду задавать я, – сказал Судаков, – а вы, знай, формулируйте показания. Я эту механику вашу следственную знаю. Меру пресечения изберите в зависимости от изобличения обвиняемого. Фактов против этого типа достаточно. В баню его, в баню!..

Борисов пришел в сопровождении милиционера. Чувствует неладное. Однако делает вид храбреца и замечает следователю:

– Время горячее. От дела отрываете. Народ узнает о вызове, – забеспокоится: что, почему?

– А почему, сейчас узнаете, – говорит следователь и начинает записывать.

По всем пунктам протокол заполнен, только в вопросе о социальном положении следователь, добиваясь истины, сделал несколько поправок: написал «середняк» – зачеркнул, написал «зажиточный, верхушка, имевший твёрдое задание» – тоже зачеркнул. Наконец, написал «кулак» и сделал примечание внизу листа: «Зачеркнутое не читать, написанное „кулак“ верить».

– Товарищ уполномоченный окружкома партии, какие у вас есть вопросы к председателю «Воли»? – обратился следователь к Судакову.

– Есть некоторые, – ответил тот, глядя в упор на Борисова. – Вопрос такой: скажите, Борисов, кто позволил вам забивать скот, торговать мясом и куда вы девали вырученные деньги?..

– Это уж наше дело. Те коровы были тощие, в обобществление не вошли, оставлены были в личном пользовании, ну, и забиты. Мясо ушло в Вологду и Вожегу. Деньги поделены, кому скот принадлежал…

Торопливо бегает перо следователя по бумаге, а Судаков опять с вопросом:

– Скажите, Борисов, почему ваша так называемая «Воля» и вы лично не участвуете в постройке общественного скотного двора?

– У нас для нашей скотины места много и в единоличных дворах. И каждый крестьянин за бывшей своей коровой лучше уход соблюдает и бережет коровку или там тёлку. От своего скота нелегко сразу отвыкать. Тоже и от лошадей. Да и скот к своим владельцам привычен. Обхождение чует…

– Значит, скот обобществлён только на бумаге. На деле же по-прежнему на своих дворах.

– Почти так, да…

– Скажите, Борисов, почему «Воля» при распределении полей забрала себе лучшие участки земли, а худшие отошли бедняцкой «Победе»?

– Потому что мы первые организовались…

– Против бедноты? И чтобы сохранить своё кулацкое лицо и душу под колхозным покрывалом? – продолжал, немного горячась, Судаков.

– Как? Не перевирайте! – замахал обеими руками Борисов. – У нас тоже есть беднота: Лисов, Ерахин, Талибов… Не все зажиточные.

– Запишите, товарищ следователь, – подсказывал Судаков, – все вопросы в «Воле» Борисов и его сподручные лжеколхозники решали сами, без участия этих трёх бедняков. Их на собрания не приглашали, к голосу их не прислушивались.

– А что они понимают? И какой от них материальный вес в колхозе? Голые пришли, нагишом и уйдут, – наглея с каждой минутой, уже не столько соглашался, сколько огрызался Борисов. Он расстегнул вышитую косоворотку, сбросил на пол кепку. Постепенно овладев собой, готов был теперь дерзко отвечать на любой вопрос, идти «напропалую», как необузданная лошадь с риском расшибиться несётся под гору вон из хомута.

Да, антиколхозных преступлений у Борисова тяжкий воз. Чем дальше его «гонял» Судаков вопросами, тем было видней следователю, что председателю «Воли» одна дорога – под увесистый замок в баню, а дальше – тюрьма, настоящая, вологодская, со стен которой далеко видны написанные в семнадцатом году вещие слова: «Эти стены воздвиг капитал. Коммунизм их сметёт до основания!»

– Кстати, напомню о Лисове, – продолжал Судаков. – Лисов бедняк? Член сельсовета?

– Да…

– Почему вы у него отобрали хлебный паёк, полученный им в кооперации. Вы у него даже тесто вместе с квашнёй унесли. Почему?

– Я знал, что у Лисова денег нет, думал, что он паёк взял в сельпо за счёт «Воли»… – бормотал растерянно и неуверенно Борисов.

– Товарищ следователь, вы слышите?

– И слышу и вижу впервые такого «благодетеля», ещё во главе «Воли», – отвечал следователь, записывая показания.

– Дальше, Борисов, что вас заставило избить бедняка Лисова, порвать на нём единственный и последний пиджачишко?..

– Как избить? Как порвать? Клевета!..

– Да так, как было. Вы его вытолкали из избы, в кровь бутылкой ему разбили голову и оторвали у пиджака полу…

– Пьян был, не упомню…

Не слишком долго продолжался допрос Борисова. Следователь был человек строгих правил, вызвал из соседней комнаты сельского милиционера:

– Отведите его, товарищ, под замок, в баню. Пусть «попарится».

За Борисовым на допрос был вызван Проташа. И тому обвинение, и тоже – под арест.

За Проташей последовал болтун, грызун, Зызовушко Длинноязыкий – такая кличка ему была дана в Тигине давным-давно, крепко к нему прильнула, и никто его иначе по имени и фамилии не называл. Зызовушка, а почему Зызовушка? – чёрт его знает. Этот был старше значительно и Борисова, и Проташи. Лет ему было за шестьдесят, а языком крутил во все стороны. Лучшего подкулачника, антисоветского болтуна ни Проташа, никто другой из кулаков в Тигине и не желал: плетет старик Зызовушко языком, будто сети вяжет, и запутывает в эти сети всех доверчивых, всех охочих до всякой антисоветской брехни.

Зызовушко вошел, снял фуражку с разорванным надвое, когда-то лакированным козырьком. Перекрестился в угол, где полагалось быть образам, и не двинулся, встал у порога. На нём был серый домотканый холщовый кафтан и такие же с заплатками штаны. Ноги босые, с засохшей грязью.

– Проходите. Садитесь.

– Благодарю покорно. Однако не на десять лет? Хи-хи-хи… Мне и житья-то на столько годов не осталось. Только и дум теперь, царица небесная, о кладбище. Какой уж из меня колхозник?.. Мало силёнок. Проташе на мельнице помогал изредка – то на весах, то засыпку делать…

– То языком молоть всякую чепуху и вранину в угоду кулакам… – продолжил за него Судаков. И, не договариваясь со следователем, утешил старика:

– Ни в тюрьму садить, ни судом судить тебя, Зызовушко, не собираемся. Человек ты старый, личность не весьма светлая. Болтовня твоя против колхоза – пустой брех от серости, темноты, от недомыслия. Но вред от твоей брехаловки всё же был и есть. Так вот, учти: если ты будешь порочить колхозы, поносить, ругать советскую власть, то тебе Тигина не видать. Так и знай: вышлют без суда.

– Помилуй бог, помилуй бог, я власть не проклинаю, а в «Волю», как приказал Довбилов, я тоже вступил.

– А ради чего ты вступил в «Волю»? – спрашивал опять за следователя Судаков, хотя следователь записывать ничего не собирался, но был он не против, если из разговора Зызовушки что-либо пригодится для свидетельских показаний по делу Борисова и Проташи.

– Ради чего? – переспросил Зызовушко, – а я и сам про то не знаю. Все у нас в деревне говорили: надо вступать первыми. И Довбиленок настаивал. А ради чего? Машины обещали, всякий кредит, кусторез получен, луга чистим… Что ещё? Хотелось, чтобы поля получше нам достались. Не совру, тут Довбилов помог, помог… Скот тоже без обиды – у всякого на своем дворе стоит. Вот не знаю, как урожай делить будут? Чего не знаю – того не знаю. А Борисова-то что? В каталажку? Хороший, хозяйственный, а вот строговат и на руку резок. Лисова-то он зря поколотил, зря. А может, и за дело? Кто их знает… А как же с мельницей-то? Она теперь и не Проташина, и не знаю чья, – десять пайщиков членов-компаньонов. А сам хозяин тоже в каталажку? Мы ведь доглядели за тем и за другим, как их милиционер в баню запер. Этак вы всех нас, как голубей, под пестерь переловите?

– Голубей мы не трогаем, – успокоил Судаков словоохотливого Зызовушку. – Мы только вредную птицу в клетку садим. Да, да, в клетку и на целую пятилетку…