Судаков на минутку или и того меньше замешкался у дверей. Потом, сам себе не отдавая отчёта – то ли от растерянности, то ли так быстро сообразил, – сделал три шага от дверей, снял каракулевую шапку и трижды истово перекрестился на божницу. Затем поклонился людям и, улучив паузу в беседе епископа, подошел к нему, сложа руки – тыльную сторону правой на ладонь левой. Смиренно, отрочески проговорил:

– Благослови, владыко…

Он хотел сказать «благословите», но вспомнил, что в молитвах даже к богу обращаются на «ты», и решил, что поступил правильно. Епископ, кряхтя, привстал с кресла, благословил его и протянул руку. Судаков чуть прикоснулся к ней, пухлой и пахнувшей ладаном, холодными губами, сказал:

– Владыка, я к тебе, простите, к вам с важным делом от его преосвященства…

Он посмотрел на мужиков. Некоторые, судя по их внешности, были явные кулаки, не плакатные, а обыкновенные, которых в жизни уже приходилось Судакову видеть немало. «При таких „свидетелях“ выполнить задание невозможно», – подумал он и тихо добавил:

– Велено поговорить наедине…

Мужики запереглядывались – одни настороженно, другие с любопытством. Внешность Судакова не вызывала подозрений: на ногах простые валенки-катанцы, пальто чёрное суконное с каракулевым воротником. А то, что он так по-крещёному вошёл в дом и припал под благословение владыки, никакого сомнения не оставляло в том, что епископу на покое не угрожают опасности.

– Братие во Христе, – обратился епископ к своим посетителям. – Вы тут можете взять евангелие и почитать громогласно или же священную псалтырь возьмите и пропойте: «Да воскреснет бог и расточатся врази его». Я тем временем побеседую с юношей – посланником, прибывшим ко мне от его преосвященства, епископа Вологодского и Тотемского… Пройдём, чадо, в мою горницу…

Судаков прошёл вслед за епископом в соседнюю, малую комнату, где была одна лишь икона в позолоченном киоте да шкаф, наполненный книгами в кожаных переплётах. На столе, покрытом скатертью с кистями до пола, в длинной тарелке лежала недоеденная крупная рыбина…

– Садитесь, отроче младо, садитесь. Пакет есть от архиерея?.. Давайте, давайте, что он шлёт?..

– Я из ГПУ, – коротко и внушительно, с чуть заметным волнением проговорил Судаков, показывая епископу служебное удостоверение.

Тот молча сквозь очки взглянул на фотографию, прочёл и запомнил фамилию. Посмотрел пытливо на Судакова, вздохнул:

– Чем могу быть полезен?

– Вот, читайте ордер на изъятие у вас имеющейся ценности, присвоенной вами.

– Эта митра собственность моя, дар православных за мою долголетнюю службу… – немного заикаясь, проговорил епископ, кладя ордер на стол.

Судаков, как сумел, стал возражать и требовать:

– В этой митре, как нам известно, заложено целое состояние, принадлежащее государству. Эту ценность создал народ, а народ не весь состоит из верующих, государство же состоит из всего народа. Ценность, стало быть, государственная, и вам придется её сдать. Я её приму, как добровольно сданную, не производя обыска…

– И вот, пропадёт вещь… – тяжело вздохнув, проговорил епископ. – Сдадут в лом, переделают нечистыми руками ювелиры ни бог весть на что… Берите. Но за мной право обжалования ВЦИК и Московский митрополит будут знать… об этом, простите, насилии.

– Не советую, владыка. Если будете жаловаться – жалуйтесь. Ваше право. Но если вы самый факт изъятия у вас государственной ценности используете в агитации среди ваших посетителей, то мы можем кое-что рассказать сами гораздо шире через газету «Безбожник».

– Помилуй бог! – воскликнул владыка. И, склонив голову, замолчал.

– Где она у вас находится? В церкви? Здесь?.. – торопливо спросил Иван Корнеевич. – Не будем, владыка, впустую на разговоры и размышления тратить время.

– Да, я думал, ожидал… Но такая ценность!..

– Ценности нужны государству. На Волге строится тракторный завод. Коллективным хозяйствам нужны тракторы. А по имеющимся данным, митра, присвоенная вами, равняется не менее как стоимости пятидесяти тракторов!.. Я, простите, не агитировать вас приехал. И прошу меня не задерживать.

– Пятьдесят, говорите, тракторов! Дешево цените, отроче младо. В Америке за эту митру и пятьсот тракторов бы не пожалели… Нужны ли вам понятые? – упавшим голосом спросил епископ.

– Зачем? Я сказал: принимаю как добровольно вами сданную ценность. И чтобы «Митрополия» здешняя об этом не знала, по крайней мере, сутки… Во избежание недоразумений.

– Н-да… вы ловкий, отроче, ловкий. Что ж, несть власти аще не от бога. Сдаю. Минуточку, только минуточку. Я успокою православных…

Епископ подошел к двери, раскрыл её и, став на пороге, сказал посетителям:

– Я слышу, вы замолчали… И вижу на печальных лицах ваших тревогу. Будьте спокойны, я вас не покину. Преосвященный из Вологды просит меня приехать на пасху принять участие в пасхальной службе, погостить у него и даже предлагает покой и приют до конца дней моих. Но я отпишу и дары ему отправлю с посланцем его. Пусть не будет в обиде. По весенней бездорожице на пасху мне не езда. А покойнее «Митрополии» здешней и наши отцы и предки не находили места. Что замолкли, мои любимые? Староста Иннокентий, исполните во услышание хором: «Да воскреснет» на двенадцатый глас. Я скоро… – Он закрыл дверь на ключ. За стеной послышалось не совсем стройное, протяжное пение псалма. А епископ в это время отдернул занавес, деливший комнату на две половины. За занавесом широкая никелированная кровать; под тремя взбитыми пуховыми подушками – теплое лоскутное одеяло. Рядом с кроватью – огромный кованый железом сундук. Епископ наклонился, повернул ключ. В сундуке раздался звон колокольчиков, искусно вделанных в старинный замок. Нажатием кнопки крышка сундука открылась сама собой, слегка ударившись о стену. Сверху в сундуке лежала большая, обрамлённая древним орнаментом грамота, печатанная золотыми буквами. В тексте – имя, отчество, фамилия, перечисление заслуг и духовное звание владыки. Все это Судаков быстро пробежал глазами, ибо церковнославянскую грамоту он изучал ещё в школе с неизменными отметками пять с плюсом. Епископ достал из сундука завёрнутую в шёлковый плат митру. Она была из золота, усыпанная бриллиантами и ещё какими-то светящимися драгоценностями, о которых Судаков не имел представления. Одно понимал он: действительно, вещь ценная. Красивая. Но полсотни тракторов нужнее этой вещи!.. Он расписался в копии акта, расписался и епископ, получив вместо митры расписку, как оправдание.

– Заверните в плат и вот ещё наволочку возьмите. Бережно. Прошу бережно… Бог смилуется, быть ей на главе достойного пастыря Христова. Кстати, молодой человек, прошу вас в акте добавьте ещё своей рукой «принята в целости и сохранности полной…»

Провожаемый из горницы епископом, Судаков вышел другим ходом через коридор на крыльцо, держа в руках дорогое сокровище. Сердце билось учащённо. Дело сделано. Теперь остается довезти благополучно до Святогорья. А там до Вологды можно для охраны взять милиционера, а то и двух…

Касперт был доволен.

– Объявляю благодарность и разрешаю два дня выходных! – сказал он торжественно, когда Судаков доставил в его кабинет митру.

Касперт залюбовался на поражающую взгляд драгоценность тончайшей работы неизвестных тружеников, искусных дел мастеров – гранильщиков и художников. Это они создали такую изумительную вещь ради украшения седой головы пастыря духовного и возвышения культа христианского божества, и без того ослепляющего разум простых людей…

А потом Касперт вызвал секретаря:

– Надо эту штучку сдать в финансовые органы по всем правилам самого детального оформления. Спрячьте пока в несгораемый шкаф. А вы, Судаков, в совпартшколе изучали политэкономию. Теперь поразмыслите абстрактно о бесполезности некоторых сокровищ и превращении их в предметы общественно полезные. Кстати, перечитайте известную статью Ленина о значении золота в тех условиях, за создание которых нам ещё бороться и бороться…