Суворова была рада, что они не попались охранникам, и начала валять дурака. Блинков-младший сел рядом с ней и выключил ночничок.

– Темнота – друг молодежи, – заметила Суворова. – Блинок, давай поцелуемся, чем так торчать.

– Да ну тебя, – огрызнулся Блинков-младший.

– А-а Ирки боишься!

– Я не боюсь, а просто…

– «Не давай поцелуя без любви!» – дурным голосом пропела Суворова. – Блинок, объясни мне, почему все парни или мямли вроде тебя, или придурки вроде того, в парке?

Блинков-младший прекрасно знал, что Валька не считает его мямлей, а просто берет на слабо. Не поцелуешь ее – ты мямля, а поцелуешь – она завтра же доложит Ирке и вообще будет говорить, что все парни – предатели.

– Просто ты отмороженная, Валька, – серьезно сказал он, – и к тебе липнут такие же отморозки.

– Ну, положим, этот в парке прилип к тебе, а не ко мне! – уточнила Суворова. – Блинок, может, я в душе белая и пушистая. Но ведь скучно жить, как твоя Ирка! Уроки всегда сделаны, тетрадки обернуты – тьфу!

Блинков-младший не собирался доказывать, что учить уроки – хорошо, а не учить – плохо.

– Валь, а зачем Князь тебе звонил на биологии? – спросил он, чтобы сменить тему.

– Так это мы Тонюшку доводили, – оживилась Суворова. – Князь взял у отца мобильник и на уроке позвонил мне. Я раскрываю трубку, послушала и говорю: «Покупайте!». Тонюшка покосилась, но ничего не сказала. А я набираю номер Князя – естественно, под партой. У него тоже звонит, он делает вид, что слушает и говорит: «Продавайте!». Тонюшка говорит: «Голенищев и Суворова, отключите телефоны, у нас тут не биржа». Мы делаем вид, что отключаем, и я отдаю свой мобильник Надьке, а Князь свой – сестре. Надька ей звонит, и Ляля Кусачая дает указания на биржу: «Нефтяные акции покупайте, а жвачечные продавайте!»…

Блинков-младший представил себе добродушную мордаху Кусачей княжны, торгующей жвачечными акциями, и засмеялся.

– Да, весело было, – вздохнула Суворова. – Скоро эти придурки уйдут? Мне домой пора.

– Уже уходят, – сказал Блинков-младший, расслышав треск двух резиновых дубинок по ограде.

Треск удалялся.

– Ну, не скучай, Блинок, – стала прощаться Суворова. – Пойдем, подсадишь меня.

– А кто меня научит замок отпирать? – спохватился Блинков-младший.

– Двенадцатый час ночи! Влетит мне из-за тебя, – без сожаления заметила Суворова, запуская руку в волосы. – Правило номер один: шпильки не годятся, они гнучие. Заколка и только заколка – самая лучшая отмычка на свете…

За полчаса Блинков-младший освоил все премудрости: под каким наклоном вставлять заколку в замок и на что и с какой силой нажимать.

На прощание Суворова подколола его так, что Митек был готов сквозь землю провалиться со стыда.

– Спокойной ночи, Блинок. Гуд найт, Америка, – сказала она, уже стоя по ту сторону ограды. – Между нами, девочками: впервые вижу, чтобы трусы носили поверх колготок, а не наоборот.

Она убежала, а Блинков-младший побрел к вагончику. Щеки пылали, как будто натертые снегом. Проклятые трусы! Вредная Суворова!

Вернувшись в вагончик, он завалился на полку и сразу почувствовал себя одиноким и никому не нужным.

Папа уже, наверное, бредет по своей тайге. У нас ночь, значит, на Дальнем Востоке утро. Может быть, он еще не вышел на маршрут, но встал – это уж точно. Он встал и умылся из холодного ручья, он ест сваренную на костре обжигающую кашу и щурит слезящиеся от дыма глаза на солнце, мерцающее в тумане над вершинами кедров. Позади у него сотня километров, пройденных по бездорожью, а впереди еще больше. С маршрута некуда свернуть, потому что кругом то же самое таежное бездорожье. Если даже папа вдруг узнает, что его сына режут на мелкие кусочки тупыми ножницами, он будет идти до конца. У него просто нет пути поудобнее и побыстрее. Он не сможет помочь никак и ни при каких обстоятельствах.

Мама? Маму жалко. К маме хочется. Но в своей засаде она все равно, что папа в тайге. К ней не придешь. С ней даже по телефону не поговоришь.

И выходит, что Блинков-младший сейчас один, без родных.

Ему стало так тоскливо, что, плюнув на конспирацию, он вышел из вагончика и немного сдвинул ставню, закрывавшую окошко. Она могла ездить по приваренным снаружи полозкам, как стекло в книжной полке. Отойдя на несколько шагов, Митек взглянул со стороны – порядок: если специально не присматриваться, то ничего не заметишь. Вернулся в вагончик и сел к окну.

В щелку была видна пустая школьная спортплощадка и сама школа, а еще дальше – половинка Митькиного дома.

Его квартира была на этой видимой половинке. Во всем доме светились окна. Только его три окошка на втором этаже да еще три – на четвертом, где шел ремонт, зияли чернотой, как дыры от выбитых зубов. Митек смотрел на них и думал, что, может быть, мама сейчас точно так же глядит на него из темноты. Она видит вагончик и не подозревает, что в нем прячется ее сын…

Из-за угла школы краешком торчал капот черного «Мерседеса». Это означало, что террористы еще не схвачены и возвращаться домой нельзя. Блинков-младший почувствовал, что ненавидит холодную безмолвную машину. Хотя, конечно, понимал, что у сидевших в ней оперативников служба не сахар и что их нельзя ни в чем винить.

Блинков-младший проснулся от грохота. В вагончике было темно, только из-за отодвинутой им вчера ставни пробивалась узкая полоска света.

Грохот повторился, и вдруг раздался пронзительный, сверлящий зубы скрип. Блинков-младший догадался, что это дворник очищает мусоропровод и, как все дворники, везет помойный бачок в старой детской коляске.

В конце вагончика была туалетная кабинка с рожком душа в потолке. Под грохот баков и визг колес Блинков-младший умылся и даже принял душ, не боясь выдать себя шумом. Вода, клокоча и закручиваясь воронкой, уходила в трубу. Скорее всего, вагончик стоял над канализационным люком. Словом, жить было можно, только темновато и не выйдешь на улицу без девчачьей раскраски.

Митек убил полчаса, пытаясь повторить на лице вчерашнюю Валькину мазню. Левый глаз с еще не сошедшим синяком получился больше правого, потому что Митек гуще наложил на него тени. Но для первого раза и это было неплохо.

Дворник продолжал свои мусоропроводные труды. Он перешел уже к дальнему подъезду. По визгу колес можно было точно угадать, где он находится, и Блинков-младший без опаски вышел из вагончика.

Все двери в доме стояли нараспашку. Разумеется, сюда, на задворки, выходили черные ходы, чтобы вывозить мусор и вообще на всякий случай. Двери парадных подъездов были с другой стороны дома.

Блинков-младший запер заколкой свой вагончик и, прячась за углом, стал дожидаться, когда уйдет дворник. Как только тот скрылся за дверью, Митек добежал до подъезда, прошел дом насквозь и не скрываясь вышел через парадное.

Сидевший в будке у ворот охранник еще издали стал присматриваться к незнакомой девчонке. Судя по возрасту, это был служака Петя, а не пожилой Иваныч. Он и сейчас кинулся служить: когда Блинков-младший приблизился к калитке, привстал было со стула, но потом махнул рукой и сел. Ведь Митек на его глазах вышел из подъезда. Значит, он там жил. Ничего другого не могло прийти Пете в голову. А что «девчонка» незнакомая, так ведь дом был новый и продолжал заселяться. Вряд ли охранники твердо помнили в лицо всех жильцов.

– Петя! – кокетливо сделал ему ручкой Блинков-младший. – Доброе утро!

Служака окончательно успокоился и даже заулыбался в ответ. Блинков-младший решил, что дело в шляпе. Теперь-то Пете просто стыдно не запомнить «девчонку», которая знает его имя. И задавать ей нетактичные вопросы вроде «Из какой вы квартиры?» стыдно вдвойне. Узнать бы, какой в подъезде код, и не надо лазить через забор.