– Наконец-то я его нашла! – воскликнула Эмми, появляясь в дверях. – Ох, Симона, ты просто ошеломительна! Не двигайся! Ни в коем случае не меняй позу!

– Она права, – согласился Тристан. – О чем бы вы ни думали, продолжайте думать о том же.

О чем она думала? Симона попыталась вспомнить, пока брат с сестрой встали за мольберт и начали о чем-то тихо переговариваться. О да! Тристан спросил у нее, почему человек должен оказаться в отчаянном положении, чтобы захотеть на ней жениться, и она моментально ощутила знакомый ожог гнева и укол возмущения. Но в этой смеси появилось и еще одно, новое чувство – мощная волна сожаления и желание, чтобы ее прошлое было иным.

Симона устремила взгляд вдаль, пытаясь понять, почему после стольких лет ей вдруг захотелось изменить то, что изменить невозможно.

На самом деле Симоне очень хотелось выйти замуж, но в осуществлении этого желания ей мешал выбор, сделанный ее матерью. Вот почему Симона искренне считала, что брак создан для тех женщин, у которых в жизни нет никаких других интересов. Правда, ее сестра Каролин относилась к своему браку с Дрейтоном точно так же, как к своим увлечениям: отделке помещений и созданию гардероба – все это были творческие занятия, которыми она наслаждалась. Однако Кэрри – это Кэрри, и другой такой нет на свете.

Симона тихо вздохнула и посмотрела поверх мольберта: Тристан, стоя чуть в стороне, учил Эммалину правильно размещать линии эскиза.

Неужели она сможет сказать ему такие простые слова: «Моя мать была проституткой?» Простая констатация факта. И не то чтобы это было большой тайной: в Лондоне про это знали все. По правде говоря, очень вероятно, что Тристан тоже знает правду, и ей вообще не придется ничего объяснять. Но с другой стороны, возможно, он этого не знает. Большинство членов светского общества общались с ней с некой каменной отстраненностью, словно она страдала каким-то ужасным заболеванием, которое они могли подхватить в том случае, если в разделяющем их пространстве окажется хоть немного тепла. Поскольку Тристана никак нельзя было назвать отстраненным или холодным, то либо ему неизвестно о грозящей смертельной опасности, или его это не пугает.

Если Тристан ни о чем не знает, то, сказав ему правду, она может все изменить. Будет невероятно грустно лишиться этих прелестных непринужденных поддразниваний, которыми они обмениваются, не говоря уже о чудесных ощущениях, которые он ей доставляет. А вот если он знает и не обращает на это внимания… Неужели Тристан считает, что дочь готова предлагать свое тело столь же легко, как это делала ее мать? Если ситуация действительно такова…

Пока Симона не сделала ничего, что заставило бы его изменить свое мнение, и тем не менее она не хочет становиться бездумной игрушкой даже такого великолепного мужчины!

Симона содрогнулась и снова посмотрела в сторону мольберта. Нет, только Тристан! Она не мать, точно так же, как он не его отец или дед. В Тристане ей виделось нечто, что она находила совершенно неотразимым. Отчасти это была чисто плотская привлекательность, но другая часть его привлекательности труднее поддавалась определению, хоть и была не менее важна: неотразимая смесь притягательности, любопытства и восторга. Все это вместе представляло нечто совершенно особое.

Особое? Симона тихо фыркнула. Какое невероятное, романическое ребячество! Нет. «Особое» оставалось вне пределов реального. Ему нужна жена, а она не только не желает становиться таковой, но и ее прошлое делает ее совершенно неприемлемой кандидатурой. Даже у Безумных Локвудов должны быть какие-то требования, а незаконнорожденная дочь герцога и проститутки никак не может им соответствовать. Какими бы ни были отношения между нею и Тристаном, с учетом реальных фактов они наверняка окажутся недолгими.

Конечно, самым верным и безопасным путем было бы избежать того соблазна, каким является Тристан Таунсенд; тогда ей не придется объяснять, каким запутанным путем она поднялась в ряды аристократии. Не то чтобы ее это очень волновало, но Дрейтон – член палаты лордов, а Кэрри, когда не вынуждена сидеть дома из-за беременности, активно занимается благотворительностью. Они вполне могли бы обойтись без гадкого шепота и мерзких взглядов, которые повлечет за собой скандал.

Однако с другой стороны… Ее взгляд скользнул по высокой фигуре Тристана, а потом измерил ширину его груди и плеч. Симона тут же мысленно избавила его от столь прекрасно сидящего костюма. Если он выглядит хотя бы вполовину так хорошо, как ей кажется…

Да, с другой стороны, Тристан Таунсенд вызвал у нее любопытство, которое она испытала впервые в жизни. Что-то в нем было такое, что вызывало желание, которого другие мужчины не могли разбудить.

– Ага, твой камердинер Грегори был прав, ты действительно здесь!

Симона перевела взгляд на дверь и увидела Ноуланда, который, как разогнавшийся перегруженный фургон, вперевалку приближался к Эмми. Тристану, случайно оказавшемуся рядом, Симона мысленно пожелала вовремя увернуться из-под колес.

Пробормотав некое подобие приветствия, Тристан отступил в сторону, и тут же складка между бровей Симоны разгладилась.

– Леди Эммалина, вы сегодня чудесно выглядите! – заявил Ноуланд.

Эммалина зарделась.

– На мне фартук, покрытый пятнами краски, разве вы не видите?

– Ни одной другой женщине во всей империи он не идет так, как вам.

Тристан вздохнул и сосредоточил внимание на мольберте, вернее, на том факте, что его друг откровенно ухаживает за его юной невинной сестрой.

– Полагаю, вы говорите такие вещи всем молодым леди… – Эм потупилась и отвернулась.

– Уверяю вас, нет! Вы редчайший из цветов, прекрасная, нежная, само воплощение женственности…

Боже правый! Тристану показалось, что его сейчас стошнит.

Он холодно улыбнулся:

– Ноуланд, есть ли какие-то особые причины, по которым я тебе понадобился?

На секунду Ноуланд замер, потом вздохнул:

– Да. Я узнал подробности о вчерашней катастрофе и просто не мог не поделиться ими с кем-нибудь. Оказывается, пожар начался в одной из спален, когда на пол случайно сбросили лампу. Те, кто находился в комнате, не сразу это заметили и…

– Как они могли не заметить пожар? – прервала Ноуланда Эммалина.

Да, полная наивность. Тристан напомнил себе, что надо будет просветить сестру, но сделать это по возможности аккуратно. От Ноуланда, будь он проклят, никакой пользы не было: он просто застыл на месте, дергая себя за воротник и уставившись на стеклянный потолок оранжереи.

– Те люди были заняты другим, Эмми, – подсказала Симона с диванчика. – Обычно в этом случае говорят «были ослеплены страстью».

Глаза Эммалины округлились.

– О! – тихо прошептала она, сосредоточенно двигая кисточкой по холсту. – Я этого не знала.

Ситуация быстро начала переходить в разряд неловких, и Симона решила не доводить дело до полного конфуза.

– Конечно же, знала, Эмми; просто тебя настолько увлекла живопись, что все остальное теперь представляется чужим и туманным. Со мной это случается постоянно… по другим поводам. Так что вы рассказывали, лорд Ноуланд?

Пока Тристан безмолвно благодарил Симону за ее доброту и находчивость, Ноуланд пытался собраться с мыслями. Наконец он начал увлеченно рассказывать:

– Огонь быстро вышел из-под контроля и начал распространяться. В результате мы имеем трех погибших и двадцать раненых, из которых двое вряд ли поправятся.

– Как это ужасно! – Эммалина печально вздохнула.

– Согласен, – заметил Тристан, – но все могло обернуться еще гораздо хуже.

– Верно! – поддержал его Ноуланд. – Если бы это случилось, нам всем пришлось бы убирать бальные туфли до конца сезона, а так празднества остановлены только на две недели – время для того, чтобы отдать дань уважения и все такое. Потом охота снова возобновится, и мы…

– Наверное, две недели все-таки лучше, чем ничего. – Симона вздохнула, и Ноуланд впервые за это утро повернулся, чтобы посмотреть на нее: