– У вас очень накрахмаленный вид.

– Накрахмаленный? – переспросила она, переводя взгляд на Тристана.

– Благопристойный, правильный и совершенно респектабельный.

– Эмми планирует подарить этот портрет моей сестре и ее мужу, – с улыбкой объяснила Симона. – А они еженощно молятся о ниспослании мне благопристойности, правильности и совершенной респектабельности. Оба будут в восторге, узнав, что я способна так выглядеть.

Низкий раскатистый смех Тристана прозвучал невероятно приятно.

– Если кистью будет орудовать Эм, – заявил Тристан, направляясь к Симоне, – то ваш портрет станет напоминать искалеченную обезьяну, сидящую на потрепанной подушке. Разумеется, тогда он ни при каких условиях не покинет стен этого дома. Так что не будет никакой беды, если вы немного расслабитесь: об этом не будет знать никто, кроме нас.

Симоне пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть ему в лицо:

– И что для этого нужно сделать?

– Стать смелее, – ответил Тристан, устраиваясь на краешке дивана рядом с ней.

Лента выскользнула из пальцев Симоны и упорхнула на пол. Теперь Симона остро ощущала аромат его одеколона, ровную линию его щеки, то, как его темные глаза смотрят прямо в центр ее души. Ее сердце отчаянно колотилось, кровь шумела в ушах.

– Смелее? Это как же?

Глаза Тристана заискрились.

– Вы должны держаться чуть более вызывающе.

Симона судорожно сглотнула.

– Вот как?

– Нет, только не застегнутой на все пуговицы!

О Боже! Ясно, к чему это ведет. Подобающим ответом было бы твердое: «Ну конечно же, да!» – но…

– Правила благопристойности и мода требуют…

Остальные слова не были произнесены: Тристан протянул руку и неторопливо расстегнул верхнюю пуговицу.

– Когда ваш портрет буду писать я, – тихо проговорил он, удерживая ее взгляд, – мы расстегнем их все.

Когда он будет писать ее портрет… Сердце Симоны сладко дрогнуло; пьянящая волна предвкушения захлестнула ее.

– Тристан! – прошептала она, глядя на него снизу вверх.

– Да?

Симона пыталась вспомнить, что именно собиралась сказать, и тут он вдруг наклонился и медленно прижался губами к впадинке у основания ее шеи.

У Симоны перехватило дыхание и закружилась голова.

– Эм… может… – Эти слова она скорее простонала, чем проговорила.

Тристан тихо хмыкнул, и этот звук отозвался дрожью во всем ее теле.

– Да, в любую секунду, – пробормотал он и начал неспешно покрывать поцелуями ее шею.

Закрыв глаза, Симона наслаждалась греховными ощущениями, разливающимися по ее телу.

– К сожалению, – прошептала она за секунду до того, как его губы нежно прикоснулись к ее губам.

Потом он отстранился и улыбнулся ей; в его глазах горело одобрение.

– К величайшему сожалению, – тихо согласился Тристан и провел кончиком пальца по затянутой в плотный шелк груди Симоны, дразня затвердевший сосок, наметившийся под тканью.

Дивный, пульсирующий жар возник в потаенных уголках ее тела. Проглотив стон наслаждения, Симона отстранилась и прерывающимся голосом проговорила:

– Сейчас мне пора возмутиться вашей вольностью, так?

Тристан покачал головой и поднялся.

– Думаю, слишком поздно произносить слова протеста, но если вам так будет приятнее, то, пожалуйста, не стесняйтесь.

Пока он шел к креслу у мольберта, Симона успела облизать нижнюю губу и сделала глубокий вдох, чтобы немного успокоиться.

– Делать и говорить что-то исключительно ради видимости всегда представлялось мне свойством мелкой натуры, – начала она, когда Тристан устроился на подлокотнике кресла. – Что вы скажете, если мы отбросим эту идею и будем честными друг с другом?

Тристан усмехнулся:

– Давайте попробуем. Вы первая.

– Мне нравится ваше заигрывание, и даже гораздо больше, чем подобает истинной леди. Теперь ваша очередь.

– Я хочу оказаться с вами в постели, – ни на миг не задумавшись, произнес Тристан.

Это было гораздо откровеннее того, на что рассчитывала Симона.

– Я польщена и… заинтригована.

– Вы когда-нибудь спали с мужчиной?

– Нет.

Симона и не подозревала, что честность не всегда является лучшей идеей, но теперь у нее не оставалось иного выбора, кроме как продолжить:

– И я никогда никого не обхватывала ногами, потому что мне этого никогда не хотелось.

– До данного момента?

Она пожала плечами.

– Пока я только обдумываю такую мысль.

– Я польщен.

Шорох за спиной заставил Тристана перевести взгляд в сторону двери.

– Ты уже нашла карандаши, Эмми?

– Какие-то нашла, – объявила Эмми, торопливо входя в оранжерею, – но не уверена, что они в точности такие, какие нужны.

Тристан встал с кресла и подошел к Эмми.

– Если ты планируешь сделать портрет углем, то карандаши подходят идеально, – сказал он, рассматривая то, что она принесла. – А если ты собираешься писать маслом, то они испортят тебе цвета.

– О конечно, я хочу писать маслом! Значит, мне нужен простой графитовый карандаш?

– И очень жесткий, чтобы он давал бледную линию, которая полностью исчезнет под краской.

– Тогда я скоро вернусь! – объявила Эммалина, исчезая так же стремительно, как и появилась.

Симона засмеялась.

– Как вы считаете, что, по ее мнению, составляет «скоро»?

– О, это действительно вопрос.

Почему-то каждое слово, слетавшее с его губ, ощущалось как ласка…

– Вы что, спрятались от меня?

– Нет, я не прячусь. – Тристан снова занял место на подлокотнике кресла. – Но если принять во внимание реальность в виде моих желаний, ограниченности времени и отсутствия кондома… – Он пожал плечами. – В настоящий момент сохранить между нами расстояние – это лучший способ проявить осмотрительность.

Да уж, если бы у них было время и кондом… Симона постаралась не думать о головокружительных подробностях.

– Верно, – признала она, подавляя вихрь жаркого желания. – Но чтобы не тратить зря то время, пока мы находимся одни… – Она откашлялась. – Я хочу, чтобы вы знали: я не ищу мужа. И мой интерес к вам – чисто плотский и совершенно определенно временный.

Тристан склонил голову и внимательно посмотрел на нее:

– Вы хоть представляете себе, насколько ваши манеры очаровательно не похожи на все, что можно найти в обществе?

Симона рассмеялась:

– Насколько я знаю, обычно в этом случае принято говорить «возмутительно». А вы – вы ищете себе жену?

– Считается, что я должен этим заниматься, чтобы родить наследника и еще одного про запас со всей возможной скоростью. Для моего положения это жизненно важно, знаете ли. Королева ночами не спит, тревожась, что я прикажу долго жить до того, как появится новое поколение мужчин рода Таунсенд и унаследует титул.

– О, вы без всякого труда найдете себе подходящую супругу! Маркизы считаются завидными женихами. А если добавить к этому красоту и щегольство… Дамы в очередь выстроятся, чтобы представить себя на ваше рассмотрение.

– И все они будут ужасно безупречными, холодными и скучными. А вы почему не хотите выходить замуж?

– Для меня гораздо веселее путешествовать, где мне заблагорассудится, и устраивать всюду хаос. Мне совершенно не хочется вести хозяйство или посвящать свою жизнь другим вещам, которыми положено гордиться женщинам; к тому же я терпеть не могу вышивание. Приготовленные мною блюда могут убить, и я просто ненавижу наряжаться, притворяясь аристократической леди. В итоге из меня вышла бы отвратительная жена.

– Но вы выезжаете в свет…

– Только потому, что мне за это обещали лошадь.

Тристан расхохотался.

– И что вы собираетесь делать, если кто-нибудь попросит вашей руки? – все еще смеясь, спросил он. – Герцогские дочери считаются завидными невестами, а если прибавить к этому красоту и живость…

Симона нахмурилась:

– Меня никто не считает завидной невестой. Человек должен попасть в поистине отчаянное положение, чтобы просить моей руки.

– Это почему же?