Двадцать седьмое апреля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года началось солнечным и тихим утром, словно природа сама старалась скрыть масштабы надвигающейся катастрофы. Люди в Припяти просыпались, не подозревая, что этот день станет последним в их привычной жизни. Улицы, залитые светом, медленно заполнялись людьми, которые не спешили. Никто не догадывался, что в атмосфере уже разлетались невидимые, но смертельно опасные радиоактивные частицы.

В час дня по местному радио прозвучало официальное объявление об эвакуации:

«Внимание, внимание! Уважаемые товарищи! Сегодня городской совет Припяти принимает решение об эвакуации населения города на 3 дня в связи с аварией на Чернобыльской АЭС. Сегодня, двадцать седьмого апреля в четырнадцать ноль-ноль к каждому дому будет подан автобус. Закройте окна, перекройте водопроводные краны. С собой возьмите только необходимые вещи на первый случай, документы и продукты питания».

Люди восприняли эти слова спокойно, уверенные, что это всего лишь временная мера. В городе не было паники. Кто-то смеялся, обсуждая, что это возможность отдохнуть на природе, другие задумывались, как быстро смогут вернуться. Никто не знал, что эта поездка станет последней — назад пути уже не будет.

К обеду в город потянулась длинная колонна автобусов со всей Киевской области — около двух тысяч машин. Они выстроились в ряд, будто ожидали отправки в обычный день. В руках людей были маленькие сумки с документами и вещами первой необходимости. Кто-то даже взял гитару, готовясь провести "веселые выходные" на временных квартирах. Многие оставляли свои дома открытыми, не подозревая, что больше сюда не вернутся.

Анна, как и остальные жители, готовилась к отъезду. Она быстро собрала свою сумку, бросив туда всё самое необходимое, и закрыла дверь своей квартиры. В её голове всё ещё звучали слова Виктора, обещавшего вскоре присоединиться к ней. Но тяжесть на сердце не давала покоя — что, если он не сможет выбраться? Что, если его уже нет? Она украдкой оглядывала город, видя знакомые лица, но её взгляд каждый раз скользил мимо — Виктора среди них не было.

В 14:00 ровно, как и обещали, к каждому дому подали автобус. Сотрудники милиции начали обходить дома, проверяя, чтобы никто не остался. Семьи собирались в тесные группы, прощаясь с соседями, будто это была простая поездка на дачу. Никто не думал, что прощание окажется последним. Люди медленно садились в автобусы, занимая места у окон, чтобы в последний раз взглянуть на свой город. Взрослые обнимали детей, пытаясь не показывать тревогу, которая начинала закрадываться в их сердца.

Анна села в автобус среди таких же тревожных лиц. Она крепко сжимала в руках маленькую сумку и держала записку от Виктора, надеясь, что он успеет выбраться и найдет её, как обещал. Но мысль о том, что этот отъезд — больше чем временная мера, не оставляла её.

К пяти часам вечера город опустел. Автобусы с людьми покидали улицы, увозя их в безопасные зоны — Иванков, Полесское, Киев. С каждым часом ситуация становилась всё тревожнее, но люди всё ещё надеялись, что скоро вернутся домой, что это просто временные трудности. Эвакуация прошла тихо, без спешки и хаоса, словно никто не подозревал, что невидимая угроза уже окутала этот город.

И вот, в одночасье, Припять опустела. Люди уехали, оставив дома, животных и всю свою жизнь. Они верили, что вернутся через пару дней. Но впереди была тридцатикилометровая зона отчуждения — безмолвное напоминание о том, что невидимая радиация уже превратила этот город в мёртвую зону, где время замерло навсегда.

Анна сидела у окна автобуса, глядя, как тихо исчезают знакомые улицы, дома, детские площадки, наполненные вчера смехом детей. Каждое мгновение прощания с городом давалось ей с трудом. Припять — это был её дом, место, где они с Виктором делили жизнь, строили планы на будущее. И теперь она уезжала, оставляя всё позади, не зная, что ждёт её впереди и когда, если вообще, она увидит Виктора снова.

Она снова и снова перечитывала записку от него. Строчки, написанные в спешке, обещали скорую встречу, но в них не было уверенности, не было покоя. Слова Виктора, такие родные и любимые, не могли заглушить той тревоги, которая разрасталась в её душе. Она пыталась держаться, оставаться сильной, ведь именно так он бы хотел её видеть. Но каждая секунда отдаления от родного города, от Виктора, казалась невыносимой.

Разлука. Это слово эхом звучало в её голове, разрастаясь болезненным узлом в сердце. Она не знала, как долго продлится эта разлука — на несколько дней, недель, или месяцев. А вдруг... она никогда больше не увидит его? Эта мысль пронизывала её сознание, заставляя слёзы непроизвольно появляться на глазах. Она сжала записку в ладони, словно это был последний кусочек Виктора, который она могла удержать рядом с собой.

Автобус медленно продвигался вперёд, унося её всё дальше от дома, от всего, что она знала и любила. Вокруг было много людей, но никто не мог понять, что творилось в её душе. Как можно было объяснить другим её чувства, когда её сердце было разделено на две части? Одна осталась с Виктором в Припяти, в опасности, среди радиации и разрушений, а другая — здесь, в автобусе, уносящем её в неизвестность.

Тревога за Виктора становилась невыносимой. Она не знала, жив ли он, сможет ли он выбраться. Обещание в записке звучало слишком хрупко в свете той катастрофы, которая произошла. Анна облокотилась на холодное стекло автобуса, чувствуя, как тяжесть в груди давит всё сильнее. Она должна была верить, что он жив, что они обязательно увидятся снова. Но каждая минута, каждый поворот дороги уводил её всё дальше, и это делало разлуку ещё более болезненной.

Мир за окном автобуса менялся, но внутри неё — всё осталось прежним. Все её мысли и чувства были там, с Виктором, с его силой и решимостью остаться на станции, несмотря на угрозу. С каждым километром она чувствовала, как их разделяет что-то большее, чем просто расстояние. Неизвестность съедала её изнутри.

«Я вернусь за тобой,» — шептала она, повторяя слова из письма, словно мантру. Слёзы текли по её щекам, но она старалась держаться, верить в то, что они снова будут вместе, несмотря ни на что.

Виктор продолжал работать на станции, как и все остальные. Их было много — инженеры, операторы, техники — все те, кто ещё мог двигаться и выполнять приказы, но время шло, и каждый из них начинал ощущать на себе влияние невидимого врага — радиации. Она не была видна, не издавала звуков, но тихо и неотвратимо проникала в их тела, отравляя всё вокруг.

Сначала это казалось незначительным: лёгкая усталость, головокружение. Виктор списывал это на физическое и нервное напряжение. Они работали круглые сутки, с перерывами на короткий сон, пытаясь стабилизировать ситуацию, минимизировать ущерб. Четвёртый энергоблок разрушен, вокруг разруха и хаос, но они не могли остановиться. Виктор прекрасно знал, что оставаться здесь — значит идти на риск, но у него не было выбора. Отступать было нельзя.

Время шло, и его тело начало подавать первые тревожные сигналы. Виктор чувствовал тяжесть в груди, как будто воздух стал гуще, а каждый вдох — тяжелее. Голова болела сильнее, чем обычно, но он гнал эти мысли прочь. Это была просто усталость, повторял он себе. Ведь если признать обратное — это означало бы осознание, что их тела уже поражены радиацией, что с каждой минутой они всё глубже погружаются в эту опасность.

Он стоял у приборной панели, наблюдая за коллегами, которые старались ликвидировать последствия аварии. Среди них царило мрачное молчание, когда никто не хотел говорить о том, что витало в воздухе. Радиоактивное заражение проникло повсюду: в стены станции, в воду, в землю. Виктору стало ясно, что это не временная проблема, а что-то гораздо более серьёзное.

Понимание этого стало приходить к нему с каждым новым этапом работы. Он уже видел, как некоторые коллеги стали плохо выглядеть: бледные лица, покрасневшие глаза, кто-то жаловался на слабость и боль в суставах. Радиоактивное излучение — вот что их убивало, медленно, но уверенно. Оно пронизывало всё и всех, заставляя организм ломаться изнутри. Виктор это понимал. Понимал, что, возможно, им уже поздно спасаться.