К несчастью, не только я до этого додумалась.

Человек в чужой коже засунул клинок обратно в ножны и вытащил из-за спины другой нож, который сверкнул в свете факелов серебром или сталью. Даже если он с высоким содержанием серебра, то прорежет жилет куда быстрее обсидиана.

Человек просунул острие под плечевой шов жилета. Мне уже надо было что-то сказать.

– Вы собираетесь вырезать мне сердце?

– Твое сердце останется у тебя в груди, где ему и положено быть, – сказал бог.

– Тогда чем вам мешает жилет?

Я все же повернула голову к нему, стараясь не смотреть ни в какие его глаза.

– Если ты не хочешь касаться моей груди рукой, есть и другие части твоего тела, способные ощущать, – сказал он.

После таких слов я почти готова была протянуть ему руку. Почти. Очень мне не хотелось знать, о каких других частях тела он говорит. Но так они потратят время на снимание жилета, а если я просто дам руку, это никакого времени не займет. А время мне нужно.

Жилет поддался быстрее, чем можно было рассчитывать. На противостояние пилящему лезвию он не рассчитан. С меня сняли куски разрезанного жилета, вытащив нижнюю половину из-под спины.

Супруг Красной Жены взобрался на камень рядом со мной, склонился ко мне, и смотрел он не в лицо. Кончиком пальца он провел по контурам лифчика. Очень-очень легко, под тканью, по коже.

– А это что? – спросил он, продолжая водить пальцем.

– Белье, – ответила я.

Он потрогал черные кружева сверху.

– Столько узнаешь нового.

– Рада за тебя, что тебе нравится, – сказала я.

Сарказм до него не дошел. Может, он вообще был неуязвим для сарказма.

И он сделал то, что я и предполагала, – залез на меня сверху. Но не в стандартной позиции миссионера – он сполз ниже, так что его грудь прижималась к моей. При нашей разнице в росте его пах оказался на безопасном расстоянии ниже моего. Значит, сейчас будет происходить не изнасилование. Может, мне и не стоило так опасаться, но само знание, что секс здесь ни при чем, почему-то испугало меня еще сильнее. Есть вещи поважнее секса, которые могут быть взяты у меня силой, – например, мой рассудок.

Он прижался ко мне грудью, гладкой, теплой, очень человеческой. И ничего плохого не случилось. Но забавно, что это не смирило моего бешеного сердцебиения и не заставило заглянуть ему в глаза.

– Ты чувствуешь? – спросил он.

Я упорно смотрела в стену пещеры.

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

Он прижался грудью сильнее:

– Чувствуешь, как бьется мое сердце?

Я не ожидала этого вопроса и потому действительно задумалась. Прислушалась, но не почувствовала биения его сердца. Я ощущала лишь собственный лихорадочный пульс.

– Извини, но я чувствую только свое.

– В этом-то все и дело, – сказал он.

Тут я действительно посмотрела на бога, увидела тень горестной мины у него на лице, нависшем так близко над моим, и удивленный проблеск в сине-зеленых глазах. И снова отвернулась к стене.

– У меня сердце не бьется.

Я попыталась ощутить его сердце, пульс его жизни сквозь теплую кожу его груди. Сосредоточенность заставила мое сердце замедлить бег. Вообще-то не всегда можно ощутить биение сердца мужчины, но если он лежит на тебе грудь в грудь, обычно это чувствуется. Его же грудь плотно прижималась ко мне. Я медленно поднесла к нему свободную руку. Он приподнялся на руках, пропуская ее, чтобы я ощупала его грудь.

Кожа у него была гладкой и теплой, почти совершенной, но ничего у меня под рукой не билось. Либо у него не было сердца, либо оно не билось.

– Я – только тело. Красная Жена не живет во мне. Сердце мое не будет подходящей жертвой без ее прикосновения.

Эти слова заставили меня снова повернуться к нему, заглянуть в умиротворенные глаза.

– Жертвой? Ты собираешься принести себя в жертву?

С нежностью и надеждой смотрели его глаза.

– Я буду жертвой богам-создателям. Им нужно напитаться кровью бога, как было в начале времен.

Я попыталась что-то уяснить по этому спокойному красивому лицу. Увидеть какое-то сомнение, страх, что угодно, что было бы понятным.

– И ты собираешься дать своему жрецу взрезать твою грудь?

– Да, но я возрожусь.

– Ты уверен? – спросила я.

– У моего сердца хватит сил биться вне моего тела, а когда оно снова будет в меня вложено, старые боги вернутся из изгнания, куда их отправил твой белый Христос.

Его лицо более слов убеждало, что он в это верит.

Я достаточно много читала о завоевании Мексики испанцами, чтобы сильно сомневаться, будто Христос имел к нему отношение, какие бы вещи ни делались во имя Его.

– В том, что сделали с твоим народом испанцы, не обвиняй Христа. Наш Бог даровал нам свободу выбора, а это значит, что мы можем выбрать зло. И я верю, что так поступили люди, завоевавшие твой народ.

Он снова с недоумением посмотрел на меня.

– Ты действительно в это веришь. Я вижу, что веришь.

– Всем сердцем, – сказала я. – Извини за каламбур.

Он поднялся и оказался на мне верхом.

– Почти все, кого я принимал в жертву, ни во что особо не верили. Те, кто верил, не верили в твоего белого Христа. – Он коснулся моего лица. – А ты веришь.

– Да.

– Как можешь ты верить в Бога, который позволил принести тебя сюда и отдать в жертву чужому богу?

– Если ты веришь, только когда легко верить, тогда ты не веришь, – сказала я.

– Разве не забавно, что ты, верная поклонница Бога, который уничтожил нас, будешь тем, что даст мне вернуться в силу? Когда я отниму твою сущность, я буду достаточно силен, чтобы породить драгоценную жидкость, и тогда я освобожусь от оков этого места.

– В каком смысле – отнимешь мою сущность?

Я перестала бояться, потому что мы уже давно разговаривали, или я просто не способна так долго поддерживать страх. Если меня не убивают и не ранят, я в конце концов перестаю бояться.

– Я лишь поцелую тебя, и ты станешь сухой и легкой, как старый маис. Ты напитаешь меня, как зерно питает людей.

Он стал укладываться справа от меня, возле моей свободной руки.

И я вдруг испугалась снова. Очень хотелось ошибиться, но я была вполне уверена, что я это уже видела в «Обсидиановой бабочке».

– Ты хочешь сказать, что высосешь из меня жизнь, и я стану как сухая мумия.

Он погладил меня по щеке пальцем, и глаза его были грустны и полны сожаления.

– Это будет очень больно, и я прошу за это прощения, но даже твоя боль пойдет на пользу моей силе.

Он прижался лицом к моей щеке. У меня была свободная рука и нож в кармане, но если я ударю слишком рано и выйдет неудачно, других возможностей не представится. Куда, к чертям, подевался Рамирес?

– Значит, ты будешь меня пытать. Отлично, – сказала я.

Он отодвинулся – чуть-чуть.

– Это не пытка. В таком виде все мои жрецы ждали моего пробуждения.

– А кто вернул их к жизни? – спросила я.

– Я пробудил Тлалоци, но был тогда слаб, и не было у меня крови, чтобы вернуть остальных. А потом, до того, как мы смогли их поднять, человек, которого вы зовете Райкер, потревожил место нашего отдыха. – Он уставился в пространство, будто снова переживал те события. – Он нашел то, что вы называете мумиями моих жрецов. Многих из них разорвали на части, ища у них внутри драгоценности. – Лицо его потемнело от гнева, умиротворенность взгляда сменилась бурей. – Кецалькоатль тогда еще не проснулся, иначе бы мы убили их всех. Они взяли то, что принадлежало моим жрецам. И мне пришлось искать другой способ вернуть им жизнь.

– Кожи, – догадалась я.

Он посмотрел на меня.

– Да, есть способы заставить их отдать жизнь.

– И ты стал охотиться на людей, осквернивших твою… твое место сна, и тех, кто купил вещи, принадлежащие твоим людям.

– Да, – сказал он.

С определенной точки зрения это можно было бы счесть справедливым. Если ты не способен испытывать милосердие, это вообще блестящий план.

– Ты убивал и брал органы у тех, кто обладал даром, – сказала я.