Митя взглянул на твердый носик, стоящий на воротнике, и осекся. Он знал, что рано или поздно встретится с Татой, но поверить в такую встречу у него не хватило сил. Все же он чуть отстал.

– Что да что в кошелке? – не унимался Шарапов. Он имел две благодарности и любое дело привык доводить до конца.

– Билет в звуковое кино. Будут еще вопросы?

Татин голос. Татина ирония! Митю она, кажется, еще не узнала.

– А кроме билета? – приставал Шарапов.

– Кроме билета, ничего интересного. Попусту тратите время, граждане.

Митя дернул приятеля за рукав. Тот отмахнулся. Ему понравилась непреклонная девчонка.

– Какая картина? – спросил Шарапов.

– «Веселые ребята».

– Врешь! Сколько билетов?

– Один. Я, к сожалению, на вас не рассчитывала.

– А ну предъяви.

Митя не выдержал. Он зашел за скрипучий фонарь и крикнул:

– Отваливай, понял?!

В этот момент Мите показалось, будто вдоль длинной аллеи хлестнула ослепительная молния. Это на бульваре врубили электричество. Электрическая молния застыла неподвижной огненной цепью.

Тата подошла к Мите близко-близко, до того близко, что он почуял на щеке чистый ветерок ее дыхания. И услышал: – Так и есть. Он!

Это было давно. А и теперь, когда внезапно зажигается свет, Митю перекашивает судорога.

Как случилось, что они с Татой оказались вдвоем, он не помнит. Он врал, что работает в «Совкино», что учится на артиста, что с Шараповым познакомился всего час назад. Тата не перебивала.

Прощаясь возле кино, Митя сказал:

– Заливаю я тебе, Татка.

– Я знаю, – ответила она.

– Работаю на могилках. Жмуриков закапываю. Ясно? – Он криво усмехнулся и добавил:– Лидии Яковлевне не болтай. Ладно?

Тата обещала не болтать.

Так они познакомились снова, на этот раз основательно. Тата помогла ему восстановиться в комсомоле, помогла устроиться на Метрострой, и жизнь Мити вернулась в нормальную колею.

Они назначали свидания у церкви Флора и Лавра и всегда шли по одному и тому же маршруту, в один и тот же кинематограф и говорили примерно одно и то же.

Они шли по зимней, онемевшей аллее. На снежной дорожке отблескивали тусклым холодцом скользкие ледянки. Тата опасливо обходила их, но взять ее под руку Митя не смел. Она считала, что «цепляться» – такой же мещанский пережиток, как, например, помолвка. А Митя в глубине души подозревал, что она стесняется его гнедой масти. Давно еще, когда он в слезах прибегал со двора, задразненный «рыжим» и «конопатым», мать утешала его, что локоны с возрастом потемнеют, станут каштановыми, как у отца. Мама умерла, отец погиб, а жесткие мохры упрямо держали мандариновый колер, да и веснушек не уменьшалось и в зимнюю стужу. «Подумаешь! – внезапно возмутился Митя. – Меня Политбюро уважает, комсоргом ставят, а она брезгует?! Не хочет, нечего и в кино ходить», – и рывком притянул Тату к себе.

Она печально взглянула на него и машинально примерилась к его шагу.

– Тебе не холодно? – спросил он.

– Нет.

– И мне нет.

Вечер был студеный, чистый, прекрасный. По снежной дорожке удлинялись клевками две тени, его и Татина, сливались воедино и сходили на нет до следующего фонаря. В черном небе кутенком опрокинулся молодой месяц. Как все-таки мало надо человеку! Стоило Тате довериться, и Митя вспомнил, кто он такой. Надежный бригадир первой столичной стройки, парень – не отличишь от коренного москвича: кожаная шапка-финка, полупальто с косыми карманами, белые бурки с кожаным кантом.

Он вспомнил, что всем этим хотя бы частично обязан Тате, вспомнил, что она ни разу не попрекнула его за прошлое, не ждала никаких объяснений. Ему захотелось поблагодарить ее, сказать что-нибудь доброе, глупое… И, когда поравнялись со скрипучим фонарем, он прижал ее руку и шепнул:

– Помнишь?

– Ты «Бориса Годунова» читал? – спросила она грустно.

– А как же.

– Помнишь, что посоветовал Шуйский Воротынскому?

– Воротынскому? А что? Мы Воротынского не проходили.

– А то, что не все желательно помнить. – Тата сделала менторскую паузу. – Кое-что полезно и забывать… Как ты думаешь, ледоколы долго ремонтируют?

Митя ругнул себя за легкомыслие. Ведь он знал, что отец ее уплыл в северные моря, что корабль раздавило, а команда высадилась на плавучую льдину где-то возле Северного полюса. Он попробовал утешить: на помощь экспедиции двинулись аэросани, самолеты, корабли, собачьи упряжки. Слепнев поехал в Америку покупать самолеты. Обсуждается вопрос о посылке дирижаблей. А самое главное – создана спасательная комиссия под председательством товарища Куйбышева.

Тата молчала. Непонятно было, слушала она или нет. Впереди показалось отлично отшлифованное ледяное зеркальце. Митя покосился на него и спросил:

– Как все-таки этого «Челюскина» угораздило затонуть?

Тата взглянула на него с изумлением.

– Неужели тебе не ясно? Вредители.

– Ты что? Какие на Северном полюсе вредители!

– Откуда я знаю? Вредители значков не носят.

– Что же ваши капитаны глядят? Мы тут, на суше, с врагом в два счета расправляемся.

– Ты нашел, кто гвозди в насос насыпал?

– Найдем.

– Ну вот!

– А я тебе говорю, найдем! За своих ребят я голову кладу. У меня, знаешь, как дело поставлено? Скажу: братва, остаемся в ночь – и точка. В других бригадах базарят, а у меня – ша! Я не выхваляюсь, а говорю как есть. Меня ребята уважают. Потому что не выламываюсь, к людям отношусь, как товарищ к товарищу. Недавно подкинули мне чудика на исправление. Недоносов ему фамилия. Звать Осип. Бедолага, видать, навроде меня, сирота-одиночка. Подумал, подумал, какой к нему подход? И хлоп ему даровой билет в «Аврору»…

Он взглянул на грустную Тату и виновато осекся.

– За отца не тужи, – продолжал он, помолчав. – Ему там северное сияние светит, шамовки у них на три месяца. Небось сидит на торосе и пишет научный труд про осетра и супругу его осетрину.

– Ты на Севере был? – остановила его Тата.

– Был.

– Где?

– Ну не был. А что?

– Ты не понимаешь, что такое кораблекрушение на Севере. Гоша рассказывал, что они работают до обмороков. Как на каторге.

– Чего они там делают? Метро роют для белых медведей?