Шофер боялся заснуть за рулем и велел Чугуевой разговаривать. А ей было не до разговоров. С тяжким сердцем ехала она на котлован. Спецовки для бригады пришлось вырывать с боем. И не обломилось бы ей ничего, если бы не наврала, что машину прислал лично комсорг Платонов. И по ее милости Платонову придется отчитываться за каждую пуговицу.

Выйдя из больницы, Митя вел себя так, будто признание Чугуевой забыл начисто. Одна оставалась у нее отрада – хоть немного загладить свой незамолимый грех трудом, хоть чем-нибудь угодить Мите. Ей не везло. Ну какой бес дернул ее среди ночи врываться в Таткину квартиру? И Митю опубликовала, и девчонку под вопрос поставила. Очень распрекрасно!

Утро было ненадежное, серое. Раннее солнышко поблескивало на татарском шатре Казанского вокзала, а за кокошником Ярославского небрежно репетировал гром. Дежурная с железной занозой у трамвайной стрелки распустила брезентовый зонт.

Бригада встретила Чугуеву криками «ура!», вмиг расхватала спецовки. На дне котлована ждал заросший седоватой бородой сменный инженер Гусаров.

Здороваясь с ним, Чугуева сошла с дощатого хода наземь и будто ступила на живую крысу, неглубоко закопанную. Крыса дышала под подошвой, норовила повернуться.

«Плывун, зараза», – поняла Чугуева. А инженер уже ставил задачу: немедленно чинить опалубку, срочно крепить котлован бетонной стенкой. К бетону приступать нельзя, поскольку опалубка рассохлась, щели в палец.

Постановку задачи пришлось прервать. Беременная комсомолка в железнодорожной форме принесла инженеру завтрак.

– А зонтик зачем, Гусарова? – спросил инженер.

– Гроза идет, Гусаров.

– Это кто же тебе доложил?

– Ванька-мокрый слезой пошел.

– Это кто же такой Ванька-мокрый? Профессор Шмидт? А? Не слыхать, – он дурашливо отогнул ухо ладошкой.

– Все ты позабыл, Гусаров. Адрес не позабыл? Домой зайдешь когда-нибудь?

– Ванька-мокрый? Суеверием занимаешься, Гусарова. Наука дождей не объявляла.

– Жуй быстрее. Опаздываю.

– Как Люсик?

– Легше. Горлышко чистое. Хоть бы белье пришел сменить.

– Ступай. А зонтик напрасно таскаешь. Наука дождей не объявляла.

Постепенно стало понятно, что Гусарову не больше тридцати пяти от роду. И еще поняла Чугуева, что он смертельно страшится дождя.

– Теперь техника безопасности, – продолжал инженер, дожевывая французскую булку. – За провода не хвататься. На изоляцию не надеяться. Возле зумпфа земля замыкает. Кувалды проверить, чтобы с черенков не соскакивали. Висишь с топором, смотри, чтобы внизу не ползали. Вопросы есть? А? Не слыхать…

«Не-е… – подумала Чугуева. – У нас, на сорок первой бис, гостей не так привечают…»

Она не обижалась, просто засекала факт. Легче всего судить о положении дел на стройке по внешнему виду начальства. А здесь и без начальства было ясно, что огромный котлован держится на честном слове. Распорные стенки дышали. Не только ливня, а доброго грома хватит, чтобы они обрушились. Балки и подкосы ставились без ума, под диктовку страха. Где затрещит, туда и тыкали. К подпоркам были подвешены телефонные кабели, бетонные трубы водопровода, угрожающие при малейшей оплошности потопом, смертоносные подземные кабели высокого напряжения. Сквозь обмазку гончарных труб сочилась жижа и несло нужником.

А на самой кромке, над пятнадцатиметровым обрывом котлована, стоял трехэтажный полукирпичный, полубревенчатый домик, украшенный жестяным орденом страхового общества «Саламандра». Фундамент, весьма скверно уложенный, цинготно обнажался, бутовый камень при малейшем движении рикошетил вниз по швеллерам и подмостям. Жилищное товарищество запретило в доме танцы. Но люди жили. На окне второго этажа висела клетка со щеглом.

«Хоть бы птичку выпустили», – подумала Чугуева, не без опаски спускаясь вниз, в чащобу швеллеров, бревен, проводов и шлангов. Первый, на кого она наткнулась, был паренек в спецовке с закатанными рукавами и в сапогах с загнутыми голенищами, румяный, хорошенький, как конфетный фантик. Паренек грузил щебень совковой лопатой. Руки его были затянуты в лайковые перчатки, в женские лайковые перчатки цвета топленого масла.

– Гляди, обновку порвешь! – улыбнулась Чугуева.

– Ничего! – Он охотно откликнулся: – Брезент натирает мозоли. А эти рассчитаны на один бал. – Он напрягся, зачерпнул три-четыре камушка. – У нас таких перчаток – полная картонка.

Чугуева подала ему вилы. Он поглядел недоверчиво. Его здесь часто разыгрывали.

– Не бойся, – подбодрила она. – Спробуй.

Он впился в черенок маленькими, как у мартышки, ручонками и подцепил столько, что едва поднял.

– Чудесно! – обрадовался он. – Мерси! Благодарю вас!

Трудился он на опасном месте. Как раз над ним нависал дом с оголенным фундаментом.

– Кто тебя сюда определил? – спросила Чугуева.

– Видите ли, во втуз принимают только с трудовым стажем, – ответил он дружелюбно. – Какой из меня выйдет инженер, если я не знаю, что щебень удобней грузить вилами.

– Я не про то. Кто тебя поставил на это место?

– Десятник. Никто почему-то не желает здесь работать. Боятся, что дом на них упадет, чудаки.

– А ты не боишься?

Он что-то ответил, но она не расслышала. Ее окликнул Митя.

– Батюшки! – обрадовалась она. – А я тебя заискалась!

– Кого не надо, ищешь, а кого надо, нет. – Митя сощурился. – Где Осип?

– Кто его знает. Сейчас тут был.

– Найди его. Пусть квач намотает и доски смазывает. Погоним опалубку и бетон потоком. Покажем темпы.

Работа закипела. Незаметно подошел обед. Длинная очередь нарпитовской столовой говорила о погоде. Большинство склонялось к тому, что гроза пройдет стороной. А за окнами тревожно трепетали липы, и лоточник торопливо прибирал журналы, и кусок бумаги кроликом скакал по дороге. Гусаров внес предложение: паникерские настроения прекратить и разговоры о грозе считать недействительными.

Ребята с 41-бис обязаны были отработать у Гусарова до шести вечера. А около четырех моргнула молния и вдоль неба щеголевато щелканул гром.

– Хочешь, верь, хочешь, не верь, а грозы не миновать, – шепнула Мите Чугуева.