Купала и не возражал — очень ему приглянулась незнакомка. И Кострома полюбила прекрасного юношу с первого взгляда. Сыграли они свадьбу. И лишь после этого боги сообщили Купале, что женился он на собственной сестре!

Такой позор можно было смыть только смертью. Бросилась Кострома к темному лесному озеру, нырнула в него с головой, но не утонула, а превратилась в лесную русалку — Мавку. Погиб и ее брат, ринувшийся в костер.

Месть богов удалась, но мало было в том для них радости: вышла она слишком жестокой. Небожители, раскаявшись, решили вернуть Купалу и Кострому к жизни. Но даровать им вновь человеческий облик было нельзя, а потому превратили их в цветок Иван-да-Марья, где желтым, огненным, цветом сияет Купала, сине-фиолетовым, как придонные воды лесного озера, — Кострома.

Раньше этот цветок так и назывался — Купала-да-Мавка. Лишь потом его переименовали: Купала стал Иваном, а несчастную его сестру нарекли в честь Богородицы — Марией. Так цветок обрел новое имя — Иван-да-Марья. Он самый главный на обоих праздниках, Купалы и Костромы…

В Кцыню мы вошли раньше лучей солнца. Пусть Петька и зевал слегка по дороге, но ночной путь того стоил — мы вошли в городок незамеченными. Только две собаки на границе побрехали нам вслед — то ли прокляли, то ли пожелали удачи. Петька опасливо покосился на них.

— Не ссы, пацан, с Эдгартом ничего не надо бояться. Сам же видал, как он тех мавок размотал, — хмыкнула Чопля.

— А я и не боюсь, — покачал головой Петька. — Вот только… Я не пойму — почему господина Южского мавки ведьмаком называли?

— Так я и есть ведьмак, — пожал я плечами. — Но это только между нами. Пусть это будет наш маленький секрет, хорошо?

— А я чего? Я ничего. Я могила, — тут же нахмурился Петька. — Я никому никогда никаких секретов не выдавал. Даже то, что соседский Ванька у Петровны Котихи яблоки таскал прошлым летом — никому не сказал.

— Пацан-могила! — важно подтвердила Чопля. — С таким и в разведку можно идти, и яблоки воровать!

— Тебе лишь бы чего своровать, — буркнул я.

— Чо, пля? Это ты меня этой слабостью упрекаешь? Да если бы не я… — начала заводиться Чопля.

Да уж, она у меня вспыхивала как спичка. Впрочем, остывала гораздо быстрее, чем вспыхивала.

Под её бубнёж я неторопливо осматривался. Городок был из тех, которые гордо носят название «провинция». То есть тут тихо и неспешно течет жизнь, почти все друг друга знают, споры и конфликты решаются на бытовом уровне, без обращения в суд. Впрочем, так было бы в Российской империи, поляки же известны своим польским гонором, который усложняет жизнь.

Выражается польский гонор главным образом в агрессивной спеси, неадекватном поведении и отсутствии самоконтроля. Как говорил мой учитель Весемир: «Основной причиной появления „польского гонора“ является комплекс неполноценности, чёрная зависть и страх у многих, пусть и не у всех, поляков и польского руководства перед Россией, её культурой, военной и экономической мощью, величайшей территорией. Последний пункт особенно раздражает польских ушлепков называющих себя „шляхтичами“. Польша в пятьдесят пять раз меньше Российской Империи. Польша „шляхтичей“ одержимых „польским гонором“ только территориально в сравнении с Россией выглядит как блоха под хвостом у слона, но эта блоха никогда не упустит случая хоть как-то укусить соседку.»

А так… Трехэтажные домики, черепица на крышах. Кусты и деревья. Островки булыжной мостовой тают в объятиях асфальта, а местами пробивается плиточная выкладка.

— А тут чистенько, — заметил Петька.

— Ага, с такими штрафами, как у ляхов, невольно будешь поддерживать чистоту, — буркнула Чопля. — Тут даже сморкнуться нельзя без того, чтобы какой-нибудь пан тебе в кошелек не залез. А уж если где присядешь под кустиком…

— И мусор нужно сортировать, а не сваливать всё в одну кучу. Вон, видишь, пять контейнеров разного цвета стоят? В каждый нужно свой вид мусора совать, — показал я на пузатые мусорные баки, похожие на четырехугольные колокола, поставленные на асфальт. — А если ошибешься, то камеры и соседи поправят не только тебя, но и твоё финансовое положение, причем в худшую сторону.

— Ну да, может так и научишься чистоту любить… — покачал головой Петька.

Я только усмехнулся. Рано или поздно, но мы к этому тоже придем. По крайней мере, в моих деревнях были проведены субботники по уборке территорий, в школах объяснены правила поведения на природе, а всем деревенским мягко намекнули, что если кого поймают за замусориванием леса, то на первый раз угостят розгами, на второй раз будет наложена пеня, а вот про третий раз тактично умолчали… Пару раз приходилось использовать первый раз. Второй раз никто испытывать не хотел.

На улицах из-за утреннего часа было пустынно. Только-только на свежий воздух начали выбираться дворники. Шорканье метел вкрапляло свою мелодию в птичье пение.

— Петь, ты что-нибудь чуешь? — спросил я, когда мальчик перестал озираться по сторонам, а всё больше поглядывал на белеющую вдалеке церковь.

По всей видимости там был центр города, и к нему стягивались все дороги и дорожки. Пока что мы до него ещё не дошли, идя по окраине городка.

— Я? Я… Не знаю. Я как будто слышу песенку, которую мы с Машкой недавно разучили, а вот сейчас… — он отшагнул в сторону от церкви. — Сейчас как будто песня тише зазвучала. С перерывами…

— А что за песня? Может я её тоже знаю? — не смогла удержаться Чопля.

— По полям, по полям, синий «Уазик» едет к нам, — пропел Петька и шагнул обратно. — О! А вот сейчас как будто громче зазвучала.

— Мда, мозгодробительная песня. Мы с подругами распеваем её, когда достаем пару бутылок нектара и приглашаем цветочных эльфов… впрочем, не будем о весёлом, — хихикнула Чопля. — Там не для детских ушей переделано. Эти цветочные эльфы такие пошляки…

Шорх! Шорх! Шорх!

Я обратил внимание на дворника, который подметал тротуар на другой стороне улицы. Вроде бы обычный пожилой человек в оранжевой жилетке, но что-то с ним было не то.

Обычно мы не смотрим на тех, кто носит ядовито-зеленые или оранжевые жилетки. Они словно шапки-невидимки обезличивают человека, превращая его в стандартную фигуру без лица, вроде манекена в витрине магазина. Да, мы настолько привыкли к виду этих жилеток, что наряди в неё соседа и заставь пройтись мимо — не узнаешь и соседа.

Однако, сейчас я находился на задании, поэтому нужно подмечать всё, каждую деталь и каждую черточку на этой детали. И я видел, что у пожилого человека в оранжевой куртке текли слёзы. Они спускались по морщинистому лицу и падали в пыль, превращаясь в грязно-черные катышки.

В любой другой день я прошел бы мимо, всё-таки горе человека касается в большей степени его одного, но сейчас… Сейчас я рассудил так — если смогу помочь кому-либо на чужой территории, то обрету союзника. Мавок вряд ли можно считать за союзниц, но и сбрасывать их со счетов не стоит. А тут… вдруг у этого мужчины угол найдется, где могут приютить молодого купчика с братом и их служанкой?

Кто знает — сколько времени нам придется тут тусоваться, так что лучше озаботиться поисками ночлега с раннего утра. В гостиницу без проездных документов соваться не с руки, так что…

— Доброго утречка, пан! — поздоровался я, перейдя на другую сторону улицы. — Хороший денек наклевывается, не правда ли?

— Кому как, пан, — ответил мужчина, украдкой вытирая лицо. — Кому как…

— Это, конечно, не моё дело, но если у вас какое горе, то я считаю своим долгом поинтересоваться — можем ли мы чем-то помочь вам? Мы с братом путешествуем и много где побывали — везде заводим друзей и помогаем добрым людям, — сказал я, пытаясь при помощи улыбки войти в доверие. — Меня зовут Анджей Туда, а моего брата Милош. Нашу служанку и представлять не нужно, она слишком говорлива, так что представится сама.

Раньше, когда моя рожа была украшена шрамами, то улыбка вышла бы по меньшей мере паскудной, а сейчас, когда я помолодел и шрамы рассосались, мне ещё можно поверить. Как говорила Чопля: «С такой мордашкой и в задницу без мыла можно влезть!»