Пока я удивлённо озирался, хозяин с нескрываемым удовольствием и слегка насмешливо следил за моей реакцией.
— Антересно тебе, откуль у меня всё енто? Ну да, подарки от людей. От гостей, туточки побывавших. Довольны они остались потому как моим приёмом, вот и выразили таким манером свои чувствия. Бабы — оне ж чаво? Им жа всё одно, хто красотой ихней восторгаться будет: красавец-прынц али уродливый Баламутень.
Хозяин щёлкнул пальцами, и из углов помещения выползли всякие сущности — думаю, нечисть более мелкая, прислуживающая более сильной. Многоножки и многохвостки, скорпионы и раки, осьминоги и какие-то мелкие обезьяноподобные то ли насекомые, то ли водоплавающие, все размерами со среднюю дворняжку. Они засуетились, замельтешили туда-сюда, торопливо выставляя на стол кушанья, издающие умопомрачительные ароматы. Мысль о том, что они же и готовили эти яства, я постарался отогнать из головы — поесть было просто необходимо, а существа эти выглядели настолько отвратно, что вызывали рвотный спазм. Особенно жутко становилось, когда я начинал себе представлять сам кулинарный процесс.
— Не погребуй*, паренёк, моим угощением! Присаживайся! Тут рыбка да грибочки, ягоды да коренья лесные, всё пользительное для человека. И для меня тожа…
Баламутень плюхнулся на стул со всего маху, тот слабо пискнул, но сдюжил. Пододвинув одно блюдо, нечисть приступила к трапезе, прямо руками разрывая огромную жареную рыбину и засовывая в пасть куски размером с мою ладонь. То, что не влезало, Баламутень подталкивал пальцем внутрь и помогал тем, что громко всасывал ртом воздух. Я, минуту поколебавшись, тоже сел за стол и принялся за еду. Ну да, есть пришлось тоже руками.
Надо отметить, что вкуснее я ничего в своей жизни не пробовал, хотя и прожил уже немало. Запивая рыбу компотом из ягод, я даже не мог определить, из чего он был приготовлен. Хорошо, что правила этикета тут не требовались, каждый ел так, как ему было удобно.
Через полчаса с ужином было покончено. Мы выползли из-за стола. Баламутень снова щёлкнул пальцами. Его слуги принялись убирать остатки трапезы, а мы перебрались на лавку — строить план вмешательства в веками установленный Болотником порядок жертвоприношения.
— Я так кумекаю, малец: приведёшь ты мне сюды свою сеструху. Да не кривись! Не стану я с ей баловаться, понимаю же, чё к чаму. Противу воли я никого и никады, знашь ли… Ну, ежели ж однова тока… Да то в счёт не стоит брать: она сама потом довольна была!
От приятных воспоминаний рот нечистого расползся в мечтательной улыбке, глазки прикрылись полупрозрачными веками… Но буквально на пару секунд. Баламутень тут же вернулся к основой мысли, а я продолжил внимательно его слушать. После трапезы он мне уже не казался столь же отвратительным, как при первой встрече.
— Значица, так: я наделю её способностью непотопляемости. Кады Болотник вцепится в яё, станет к сыбе на дно в топь ташшить, тады и облом ему выдастся. Не смогёт он совладать в девкой! О как! Придётся отступиться. Кажный год по его ж указу тока одну девку ему выставлять деревня должна. А коль ты сам олух — тут уж сельчане не в ответе. Втору никто яму вести не обязан. Ну, как?
Идея мне понравилась. Если бы не одно «но». Как я, Барков Павел, приведу к Баламутеню сеструху Худяша да и по какой-такой надобности? Ясно же, что в жертву барыч готовит Настёну. А и ту я привести никак не смогу, потому что мне в Истопницу путь заказан. Тем более в барский дом. Кто ж меня туда пустит-то?
Заметив моё замешательство, Баламутень хмыкнул и улыбнулся. Страшное это, я скажу, зрелище — улыбка огромной зубастой жабы… Если бы я не был уверен в том, что эта сущность людьми не питается, свалился бы в обморок, наверное, от созерцания этакого жуткого оскала!
— Не тушуйся, малец. Я, ишь ты, сразу смекнул — врёшь ты хде-то! Но хде? Таперя вот сознавайси, а не то… — он щёлкнул пальцами дважды.
Из углов снова полезли его слуги. Они окружили мои ноги, не доползая всего каких-то десять сантиметров, протягивали свои щупальца, усы, жвала, клешни, хвосты с острыми кончиками, щёлкали, шипели, клацали… Устрашали. Хотя я и так уже понял: не найду чёткого объяснения своего замешательства, моей жизни наступит конец. И Анастасию отдадут на потеху Болотнику… А последнее меня тревожило больше всего остального.
— Ну, в чём тут сознаваться-то… Матрёшку в последний момент барыч решил заменить Настёной. Вот об ней я и печалюсь — нравится девка мне сильно. Но добраться к ней в терем барский, чтобы зазвать сюда — никак. Сам понимаешь… — я сделал движение рукой, призывая Баламутеня полюбоваться своей внешностью и одеждой.
Тот, пропустив мой последний жест, напрягся:
— А что за Настёна? Почему не знаю такую? Мне про всех деревенских девок известно! Не было у нас тут такой отродясь!
Я вкратце пересказал историю появления девушки в Истопнице. Естественно, с момента её появления на берегу. Баламутень просто взбесился: конечно, раз девка появилась уже вдали от истока речушки, значит, никоим образом не являлась собственностью Болотника! Скорее, теперь сам Баламутень на неё какие никакие права имеет. А он пропустил сей момент.
— Эх-ма, прозявал, нда… А усё потому, что как раз в тот день бездетная Веселина сама лично наведалась ко мне в хоромы — просимши подарить ей младенца. Знатно погуляла по молодости, а таперь пустобрюхой оказалась. Ну, а мужу ейному дай да положь дитятко! Боем смертным её колотит, со двора вовсе согнать обещат. Ясно дело, я не стерпемши, сам чуток с ей побаловалси — а как без того? Непорядок без того, баба знать должна, что даром ничего не даётся. Зато потом и наградил бабёнку способностью ро́дить. Да не, не пужайси, не от меня она будет ро́дить — от мужа свово, всё как полагатся. Тока так я с ей заиграмшись — ох, и весела бабёночка, есть за что ей наказание бездетности нести! — так заиграмшись, что и пропустил сей момент, кады Настёна твоя на берег попала.
Я с пониманием кивнул. Чай, сам мужик, из практики знаю, как это работает. Однако Баламутеня мой кивок рассмешил чуть ли не до слёз: он-то видел перед собой несмышлёныша-подростка, ничего во взрослых утехах не понимающего. Набулькавшись своим пузом в волю, водная нечисть задумалась ненадолго…
— От! Мы́сля — как хвост у коромы́сля! — хлопнул ладонью себя по лбу.
Я так посчитал, что «хвост у коромысля» — это что-то, относящееся к стрекозе. Помню, в детстве мы стрекозок с тоненткими хвостиками завали коромысликами. Но переспрашивать всё ж не стал. Надо же выслушать, что там Баламутень придумал.
А он придумал… оборотить меня в крысу! Временно, само собой. Потому как «крысы эти — твари дико полазучи, могут даж по отвесной стене куды хошь вскарабкатьси».
— Ну, так-то я с этим всем согласен… — стушевался я малёха. В общем, неплохо придумано, только вот не фартило мне облик крысы на себя примерять, даже временно. И я сочинил отмазку, крутую по моему соображению. — Но не думаю, что мне удастся с девушкой найти общий язык в таком-то обличии. Недолюбливают они, девки, этих тварей по какой-то причине.
Ага, а я, как будто бы, прям вот сильно обожаю их, ха-ха. Нет, белых домашних я вполне так могу потерпеть, хотя усю-пусю с ними вести не стану. Но серых пасюков — брррр…
— Ладно, возражение принимается. Ну, и кем бы ты мне посоветовал тебя оборотить? — Баламутень вперился в меня своими буркалами, от которых у меня почему-то снова мурашки по коже побежали.
— А почему бы тебе не превратить меня… в кота? — вдруг осенило.
— В кота-а-а… А это што жа за животина-то така? — вылупил Баламутень на меня свои зенки пуще прежнего.
Вот ведь как аукнулось-то моё пренебрежение к истории… Надо же, совсем из башки выскочило, что этих животных на Русь завозить из-за моря начали только после десятого века. И долгое время они жили лишь у богатых вельмож. Но никто другой в голову мне никак не лез…
— У богатеньких людей нынче такие должны водиться… Я слыхал… от сеструхи… а та — от самого барыча… — снова залепетал я отмазки, какие успел сочинить тут же.
