В те дни в различных издательствах страны вышло несколько книг, связанных с именем Высоцкого. Среди них книга произведений поэта «Четыре четверти пути», книга А. Демидовой «Владимир Высоцкий. Каким помню и люблю».
Январская пресса подарила поклонникам Высоцкого беспрецедентное количество публикаций о поэте — 23 статьи. Кажется, что каждый, кто хоть мельком видел барда или стоял с ним рядом, стремился теперь сказать о нем доброе слово и тем самым запечатлеть и свое имя в истории рядом с ним. В № 6 февральского «Огонька» М. Влади по этому поводу горько заметила: «В этот приезд, связанный с 50-летием Владимира Высоцкого, к радости от проявлений всестороннего признания поэта примешивалось чувство грустного недоумения, вызванного доходящими до кликушества выступлениями, интервью и статьями многочисленных друзей и зачастую тех самых людей, которые при жизни отказывали Высоцкому даже не в признании, а в элементарном уважении. Эти люди мелькают на экранах телевизоров, сидят в президиумах вечеров памяти, где из скромности не появляются его истинные и старые друзья и, стесняясь всеобщего ажиотажа, избегаю присутствовать я».
Тем временем у «прорабов перестройки» появились и первые противники, публично обнаружившие себя. 13 марта в газете «Советская Россия» было опубликовано письмо-манифест рядовой преподавательницы химии из Ленинграда Нины Андреевой под красноречивым названием «Не могу поступиться принципами». Это был первый публичный вызов Михаилу Горбачеву и тому политическому курсу, который он проводил в жизнь. И вот тут вся мощь пропагандистского аппарата была обрушена на немолодую женщину. С этого момента началось Открытое противоборство реформаторов и консерваторов в руководстве страны, да и нижние слои населения довольно быстро расслоились на симпатизирующих одной или другой из этих группировок. Началась всесоюзная «перепалка», выплеснувшаяся на страницы массовой печати. Победу в ней одержали противники Андреевой.
Подавив бунт консерваторов, реформаторы с новой силой и энергией взялись за пропаганду идей либеральной перестройки. Остро отточенная «борона» гласности вовсю рыхлила десятилетиями нетронутый чернозем «застоя». Со страниц газет и журналов к людям шагнули герои прошлых и новых времен. Протягивая связующую нить между хрущевской «оттепелью» и нынешней горбачевской перестройкой, публицисты заговорили о «механизме торможения» и командно-бюрократической системе, которую теперь вновь надлежало сломать.
Еще с прошлого, 1987 года стало доброй традицией для всех либеральных СМИ гневно клеймить сталинские времена, в отношении которых применялись в основном уничижительные оценки. Строчка из песни Высоцкого про «наследие мрачных времен» стала здесь одним из крылатых слоганов либералов. Хотя в другой его песне имелись строчки иного содержания: «Осторожно с прошлым, осторожно! Не разбейте глиняный сосуд!» Но поскольку сам покойный бард обращался с этим сосудом не всегда осторожно, его последователи считали вполне естественным и самим поступать таким же образом.
Одновременно с ниспровержением сталинских времен доставалось «на орехи» и временам брежневским. Перед взором читателя чуть ли не ежедневно вставали карикатурно-уголовные образы Брежнева, Суслова, Черненко, Щелокова, Чурбанова, Рашидова и др. Реакция населения была соответствующей. В июле 1988 года студенты МГУ дружно отказались именовать одну из своих стипендий именем Леонида Брежнева. В августе в том же МГУ после многократных обливаний черной краской мемориальной доски с именем Михаила Суслова доску в конце концов сняли и выбросили на свалку. В сентябре начался «процесс года» — суд над зятем Брежнева Юрием Чурбановым, освещаемый в прессе со скрупулезностью, достойной ранее разве что съездов КПСС. Череда массовых переименований улиц, площадей, названных в честь одиозных личностей советской истории (особенно в тот год доставалось А. Жданову), прокатилась по городам Союза, начиная от Ленинграда и кончая Казанью. Завершили в том году этот процесс ноябрьское и декабрьское решения официальных властей отменить Указы об увековечении памяти покойных генсеков Леонида Брежнева и Константина Черненко.
Одновременно с процессом ниспровержения кумиров прошлого шел активный поиск новых героев. «С полок» снимались фильмы опальных режиссеров, из письменных столов вынимались книги гонимых когда-то писателей. Из эмигрантского далека зазывались обратно на родину опальные граждане СССР, которых раньше именовали антисоветчиками, а теперь решили сделать из них перестрой-советчиков. То есть они должны были помочь направить перестройку в правильное русло. Учитывая их ненависть к советскому строю, мало кто сомневался в том, в какую сторону теперь повернется перестроечный процесс. Так и вышло, чего, собственно, и добивались либералы.
Шеф «Таганки» Юрий Любимов стал одним из первых антисоветчиков, кто согласился вернуться. Следом за ним должны были решиться Василий Аксенов, Эрнст Неизвестный, Владимир Войнович, Валерий Чалидзе, Владимир Максимов и еще десятка два из числа бывших совграждан, некогда объявленных советским режимом персонами нон грата.
19 июня 1988 года в «Московских новостях» была опубликована статья Эльдара Рязанова, в которой тот активно призывал эмигрантов помочь перестройке, а точнее — либеральному ее крылу. А 5 августа в «Книжном обозрении» появилась статья Лидии Чуковской под выразительным названием «Верните Солженицыну гражданство!».
В конце июня в Москве начала свою работу 19-я партийная конференция. На ней писатель-патриот Юрий Бондарев сравнил перестройку с самолетом, который потерял управление и летит-неизвестно куда. На самом деле Горбачев и К° прекрасно понимали, куда движется их самолет — в светлое (для них) капиталистическое будущее. И «культ Высоцкого» снова должен был помочь им в этом. Для этого из зарубежного далека в СССР был возвращен гражданин Израиля (с августа 1987 года) Юрий Любимов, который с 12 мая 1988 года возобновил на сцене «Таганки» спектакль «Владимир Высоцкий». Тема гонений на Высоцкого, якобы бытовавшая в годы «застоя», зазвучала с новой силой.
В ноябре, наконец, подоспела пора выхода в издательстве «Прогресс» мемуарной книги Марины Влади «Прерванный полет», посвященной 12-летней жизни французской кинозвезды с Высоцким. Эта книга, выпущенная тиражом 100 тысяч экземпляров, стала настоящей сенсацией. В те дни я однажды вошел утром в вагон столичного метро и увидел удивительную картину: чуть ли не каждый третий пассажир читал книгу Влади. Это был пик интереса к Владимиру Высоцкому, инициатором которого была бывшая жена барда. Книга, без всякого сомнения, интересная, но творившая все ту же либеральную мифологию вокруг Высоцкого, которая была задана фактически еще при его жизни. Краеугольным камнем в ней стал мотив все того же мученичества Высоцкого при «плохих» коммунистах, причем началось это, по мнению актрисы, еще в далеком детстве. Как пишет Влади:
«Ты острее, чем другие ребята твоего поколения, чувствуешь на себе сталинские наставления, клевету, чванство и произвол. Ты заклеймишь все это в своих песнях. Придавленный окружающей обыденностью, отмеченный исторической обстановкой — «победителей не судят», — ты искалечен не физически, как твои товарищи, но душевно…»
Кроме этого, в своей книге Влади пошла дальше всех его биографов — живописала наркоманию Высоцкого, чем привела в шок миллионы его поклонников, которые даже не догадывались об этом пороке своего кумира (всем было известно лишь о его алкоголизме). Но эта тема удивительным образом сыграла не против Высоцкого, а за него, на что, собственно, и был расчет. Почему? Да потому что мучеников на Руси всегда любили, а проблема наркомании Высоцкого (как и его алкоголизма) конструкторами его «культа» увязывалась с гонениями на него со стороны властей: дескать, барда третировали столь сильно, что он вынужден был находить психологическую разрядку в уходах «в пике». Между тем алкоголизм Высоцкого (который потом перерос в наркоманию) брал свое начало еще в молодые годы, когда никаких гонений на него никто не устраивал. Все дело было в среде, в которой вращался бард. Но обвинять среду конструкторам «культа» было несподручно — это выглядело слишком мелко. Другое дело обвинять власть — вот где можно было по-настоящему развернуться и изобразить Высоцкого фигурой поистине трагической.
