– Удивляюсь, как это у тебя за десять лет одно не переросло в другое, если судить по тому, что твой возлюбленный дядя словно не замечает тебя.

Анна де Боже скосила взгляд на Луару: вода в реке подернулась рябью, заметно посвежело.

– Возможно, всего лишь за месяц сможет произойти то, чего не смогло произойти за десять лет, – ответила она. – Поднимается ветер, Катрин, не вымокнуть бы нам с тобой под дождем.

– Поторопимся же, Анна.

И подруги дали шпоры лошадям.

В 1479 году короля Людовика внезапно сразил инсульт. Благодаря стараниям врачей ему удалось тогда выкарабкаться; он покинул Париж и поселился в замке Плесси, близ Тура, уверовав, что это знак свыше. Но три года спустя случился второй удар, и король затворился в своем обиталище, отгородившись от мира стенами, оградами, рвами и множеством ям и капканов; те и другие он повелел вырыть и расставить вокруг своего жилища. Он окружил себя астрологами, колдунами, врачами, монахами и шотландской гвардией. Помимо этих лиц он допускал к себе лишь Оливье Дьявола и жалел, что с ним нет больше Тристана Лермита, связывая со смертью верного слуги свой первый удар.

Несколько месяцев уже Людовик то лежал в постели, то недвижно сидел в кресле у огня; все это время он замаливал грехи и жертвовал церкви крупные суммы, а совсем недавно послал за монахом-отшельником, Франциском из Паолы: тот, по слухам, обладал даром исцеления от недугов.

Ему уже исполнилось шестьдесят. Он сделал в своей жизни, кажется, уже все, что хотел, тем не менее даже сейчас, пред ликом вечности, был далек от умиротворения.

Его беспокоил западный сосед. Три года назад он выкупил у представителей дома Пантьевр династические права на Бретань, но ныне у власти стоял дом Дрё, и не приходилось пока что надеяться на то, что этот род угаснет, тем более что герцогу Франциску наследует дочь Анна. Что если выдать эту шестилетнюю девочку замуж за сына Карла? А как же договор, который он заключил в прошлом году с Максимилианом I о помолвке Карла с Маргаритой Австрийской, дочерью будущего императора? Ведь он сам устроил этот брак, рассчитывая помимо родства с Габсбургами прибрать к рукам Артуа, Бургундию и Франш-Конте. Максимилиан не мог противиться решению Генеральных штатов, заключивших с королем Франции Аррасский договор, исходя из претензий Людовика на наследство Карла Бургундского после смерти его дочери Марии, и начал войну с Францией и городами Фландрии, которые отказали ему в опеке над малолетним Филиппом, его сыном от Марии Бургундской. Так и вышло, что у него отняли детей: сына (юный герцог считался правителем Бургундии) и дочь (она жила при французском дворе). Но мало того, Максимилиан объявил себя претендентом на руку Анны Бретонской. Выходит, Габсбурги мечтают, помимо восточных территорий, владеть еще и Бретанью? Этого никак нельзя было допустить, и Людовик ломал голову над тем, как расторгнуть помолвку и женить сына на наследнице Франциска II.

Но планов много, а времени мало. Он чувствовал, что смерть уже близка, и боялся этого. Даже умирая, он думал о королевстве – о том, кто станет преемником, регентом при малолетнем Карле, кто продолжит великое дело объединения Франции, ее процветания, ее превращения в могучее государство. Дни шли за днями, недели за неделями, а мысль все чаще останавливалась на единственном человеке, которому он смог бы доверить дело всей своей жизни, – на дочери Анне; не без оснований он считал ее умной женщиной и тонким политиком. Остальные кандидатуры он отметал одну за другой.

И, уже чувствуя дыхание смерти у своего ложа, весь трепеща от страха, что не успеет, в конце августа 1483 года он велел позвать к себе старшую дочь Анну, свою любимицу, свою «ненаглядную дочурку». В ожидании, беспрестанно бросая нетерпеливые взгляды на дверь, он тихо плакал, уже зная, что увидит свою красавицу дочь в последний раз.

– Поторопись, мой верный друг, – сказал король Оливье ле Дэну за несколько минут до того, как брадобрей отправился на поиски, – ангелы уже спешат за моей душой, которую я вверил Богу. Ныне мне осталось попрощаться с моей дорогой девочкой.

Оливье быстро вышел. Анну де Боже он нашел в молельне. Стоя на коленях перед бронзовой фигурой распятого Христа, дочь истово молилась о даровании здоровья больному отцу, не думая о том, что ее сын, семилетний Карл, совсем недавно захворал. Рядом с ней стоял священник с раскрытым требником в руке. Оливье подошел, встал за спиной, склонив голову пред ликом Спасителя, осенил себя крестным знамением, затем шагнул вперед, чтобы его заметили.

– Мадам! Ваш отец…

Она даже не дала ему закончить, мгновенно поднявшись, широко раскрыв глаза:

– Что с королем? Говорите! Ему хуже?

– Не могу утверждать этого; я только пришел сказать, что его величество зовет вас.

Анна побежала к дверям. Священник растерянно глядел ей вслед.

– Дочь моя, вы не все молитвы прочли…

Но графиня уже летела по коридору к покоям короля. Вбежав сквозь раскрытые перед ней двери, вся в слезах, она упала на колени перед ложем с умирающим отцом – взволнованная, с дрожащими губами.

– Слава богу, – негромко произнес Людовик, с нежной улыбкой гладя руку дочери, единственной женщины, которую он любил. Ее и королевство; их обоих он не желал разлучать. – Ты пришла и этим утешила меня.

Анна удивилась: отец говорил совсем другим голосом, в нем отсутствовали вкрадчивость и покровительственные тона, присущие ему в беседах с людьми; на этот раз голос был ровный, даже доверительный, и она поняла, что отец сосредоточен на какой-то важной мысли. Взгляд ее застыл на уже почти безжизненном лице старого короля.

– Я всегда являлась по первому вашему зову, отец. Говорите, вы хотели мне что-то сказать.

– Мне осталось уже недолго, дочь моя, – заметно упавшим голосом заговорил Людовик, – если мой Оливье, а с ним Куатье и Рели объявили мне о близкой кончине, посоветовав не надеяться на калабрийского монаха, а думать единственно о своей совести и о предстоящей беседе с Богом. Думается мне, это наше с тобой свидание последнее. Надеюсь, однако, я еще успею объявить свою волю всем, кто придет проститься со мной…

Задолго до нынешнего дня я стал недоверчивым и осторожным, быть может, даже чересчур, боялся даже собственного сына, которого приказал охранять, никого не допуская к нему. Иной раз я даже ставил под сомнение твою преданность, а заодно и твоего супруга. Чем это было вызвано: умопомрачением или страхом потерять все, что создано? Ответа не даст, пожалуй, даже пифия храма Аполлона. Я всегда хотел, чтобы меня боялись; за это меня постигло возмездие, заставив под старость опасаться каждого человека вплоть до своих детей. Поверь, Анна, я очень страдал, сознавая, что перегибаю палку, тем не менее поделать с этим ничего не мог. И вот теперь, на пороге вечности я смог сбросить с себя цепи, в которые был закован едва ли не полгода. Бог приказал мне сделать это, я слышал ночью Его голос, вещавший, что коли утром не покаюсь преемнику в грехах своих, то заберет Он к себе душу мою тотчас же после видения, а покаюсь – отсрочит конец. Вот и вышло, что жив я пока, а коли так, то потороплюсь, ибо кому ведомо, сколь долгий срок отпустил мне Создатель, заставив страдать, как страдали те, кто противился моей воле.

Я не хочу умирать. Я боюсь смерти. Как больно будет мне слышать о том, что пришел мой час!.. Ведь сколько еще надо сделать, чтобы королевство процветало и в нем царило спокойствие, а едва не станет меня, как у него вновь объявятся враги. Но Богу виднее, ибо Он вверил мне Францию, а ныне решил, что я исполнил свой долг до конца.

А позвал я тебя вот зачем. Мое королевство, которое я собирал с таким трудом, втаптывая в пыль непокорных вассалов, отбирая у них земли, заключая выгодные брачные союзы, задабривая короля Эдуарда, заигрывая с врагами, подкупая их и разрушая их планы, – оно остается нынче без главы. Твой брат Карл еще слишком юн, куда уж тут управлять державой, если ему самому нужен воспитатель и наставник. А потому полагаю поставить регента, который будет управлять страной до той поры, пока юный король повзрослеет. К тому же, как тебе известно, он слаб здоровьем и, может статься, так никогда и не станет королем. Понимаешь, о чем я?