– Я нашел это письмо случайно, – говорит он. – В октябре девяносто пятого, когда мы переехали на Милтон-роуд, двадцать три. Я тайком скопировал его, чтобы напоминать себе время от времени, от чего ты решила отказаться. Ради нас.
Он протягивает мне листок.
– Я прочел его столько раз, что, наверное, могу декламировать перед сном, – говорит он со вздохом.
Я смотрю на ксерокопию, края от возраста потерлись и стали хрупкими. Письмо написано от руки, властным почерком:
Усадьба Айнсли, Бакингемшир
18 августа 1995 г.
Дорогая мисс Клэр Буши,
насколько мне известно, через месяц мой единственный сын намерен на вас жениться. Я не могу благословить этот союз. Вы наверняка знаете причину. Я предлагаю простое и одновременно эффективное решение стоящей перед вами проблемы, которое, надеюсь, удовлетворит всех. Если вы согласитесь оставить моего сына в покое и прибегнуть к аборту, я в тот же день с радостью переведу на ваш банковский счет 500 000 фунтов. Эти деньги обеспечат вам достаточный комфорт до конца жизни. Надеюсь, вы примете мое щедрое предложение. Это для вашего же – и нашего – блага. Пожалуйста, ответьте мне до 1 сентября 1995 года.
Искренне ваш,
Филипп Эдвард Эванс, эсквайр.
Я делаю глубокий вдох и смотрю на Марка. У меня кружится голова. Выходит, он давно это знает.
– Ты ведь так и не ответила на письмо моего отца? – Голос у него мягкий, даже нежный.
Я качаю головой.
– Почему? – спрашивает он.
Я пожимаю плечами. Наши глаза встречаются. В уголке его правого века набухает слеза – он моргает, безуспешно пытаясь затолкать ее обратно.
– Значит, жертва была взаимной, – продолжает он; голос опять слегка дрожит. – Мы оба с самого начала от чего-то отказались. Именно это я повторяю каждый день. Вместо того, что обещал отцу Уолтерсу, – механически напоминать себе каждое утро, что я люблю свою жену.
– Но наши жертвы принесли одни несчастья. – Я протягиваю руки, боль снова терзает мое сердце. Сначала Кэт. Потом София.
– Прости, Клэр. Правда, прости. Я просто увлекся Соф…
– Ты это уже говорил. Но…
Вопрос дрожит у меня на губах; у меня еще есть возможность его проглотить, я знаю. Но он все же вырывается:
– Ты когда-нибудь… любил ее?
– Не думаю, чтобы я писал об этом в дневнике.
– Не верю.
Марк резко и уверенно откидывает назад плечи и достает из кармана айдай. Впечатывает в него что-то быстрыми пальцами, потом подходит ко мне, чтобы показать результат поиска: «София + любовь/любить» = 0 совпадений (0 ссылок).
Я удивленно моргаю. С трудом верю тому, что вижу. Но из головы не идет другая неприятная возможность.
– Что, если… ты называл Софию в своем дневнике другим именем? Каким-нибудь прозвищем, например. Ты можешь напечатать просто «любовь/любить»? Я хочу знать, что получится.
– Не думаю, чтобы у нее когда-либо было проз…
– Пожалуйста.
Он вздыхает и качает головой.
– Пожалуйста, Марк.
Он со вздохом подается вперед и впечатывает «любовь/любить»; на этот раз его пальцы сопротивляются. Спотыкаясь, я подхожу ближе и заглядываю ему через плечо. Экран мигает, на нем появляется несколько слов: «любовь/любить» = 12 совпадений (3 ссылки).
Глаза у Марка делаются круглыми, даже испуганными.
– Кликни на первую ссылку, – говорю я.
Он колеблется несколько секунд, потом подчиняется. Наши глаза одновременно заглатывают текст:
7 апреля 2013 г.
Я открыл ключом парадную дверь, вошел в кухню и тут увидел, что Клэр стоит у раковины спиной ко мне. У ее ног валяется кухонный нож. Я подумал, что она случайно его уронила. Но тут она обернулась – глаза огромные и невидящие, кисти воздеты к потолку, словно в мольбе. Я застыл с открытым ртом. Кровь стекала по ее левой руке: два жутких красных ручейка, змейками к локтю. Чемодан и букет роз выскользнули у меня из рук и со стуком упали на пол – секунды две я стоял, не веря глазам, и только потом бросился вперед.
– О господи, Клэр, что ты наделала?
– Я не хотела, я… Я просто ужасно себя чувствовала все утро, эта чернота на меня давила. У меня болело в груди… потом я увидела нож…
Слова прерывались жалобными сухими рыданиями. Я схватил ее за плечи, усадил на стул, потом бросился к буфету. Оторвал длинную полосу от рулона бумажных полотенец и кинулся обратно к ней – вытереть кровь. Надрезы поперек запястья, как я с облегчением отметил, были поверхностными. Но нанесла их себе она сама.
На глаза мне попалась стоявшая на столешнице аптечка, в которой Клэр держала антидепрессанты.
– Ты вчера принимала таблетки?
Ее взгляд метнулся к лекарствам. Она покачала головой, вяло ее свесив:
– Я думала, что смогу без них.
– О господи, Клэр. Нужно было позвонить тебе вчера вечером и напомнить.
По ее лицу поползли слезы – я понял, что ее нужно срочно везти к Хельмуту Джонгу. Так что доволок ее до «ягуара» (она не сопротивлялась) и поехал в Адденбрука. Всю дорогу она молчала, прижимая полотенце к запястью. Я тоже молчал. О чем тут было говорить?
Слава богу, Джонг был на месте. Я прождал перед кабинетом для консультаций не меньше получаса. Шагая по коридору, думал о том, что нельзя больше уезжать на эти двухнедельные писательские семинары, какую бы кучу денег мне за них ни платили. Я боялся представить, что могло случиться, вернись я на день позже, – если с Клэр в мое отсутствие произойдет что-нибудь ужасное, я никогда себе этого не прощу. Боль от потери, по какой угодно страшной причине, будет для меня за пределами выносимого. [Вним.: ограничить поездки одним днем, не больше, и оставить только те, что совершенно необходимы.] Видимо, из-за этого я добровольно посвятил свое существование тому, чтобы оттащить ее от края, добиться окончательной реабилитации, спасти от самой себя. И пусть на этом скорбном пути моя душа проржавеет до самой сердцевины. Цена окажется много выше для нас обоих, если я не сделаю для Клэр все, что смогу, – все, что находится в пределах моих возможностей. Разрушения будут страшнее в этом случае.
Наконец Джонг вышел из кабинета.
– Два шва. Мы подержим ее до утра, на всякий случай. Начиная с сегодняшнего дня ей, возможно, понадобится более сильная доза антидепрессантов, но все будет в порядке. В полном порядке.
Я выдохнул с облегчением.
– Вы ведь ее любите?
Вопрос застал меня врасплох. Я кивнул.
– За все эти годы я перевидал много семейных пар. Большинство думает, что любовь или черная, или белая. Но вы относитесь к ней по-другому, не правда ли, мистер Эванс? Какого цвета любовь?
Ответ выскочил у меня изо рта до того, как я успел подумать:
– Серого.
– А если бы у любви был вкус, то какой?
– Горько-сладкий.
Он кивнул – мой ответ его не удивил. Подавшись вперед, он похлопал меня по плечу:
– Поэтому с вами обоими все будет в порядке. Не сразу, но когда-нибудь. В конце концов. Может, счастье действительно иллюзорно, но любовь приближает нас к нему.
Я всхлипываю – я вижу, как расширяются у Марка зрачки, когда он вчитывается во фразы, написанные им же самим.
Вот что, значит, крутилось у него в голове тем черным ужасным утром, когда все вокруг стало чуть тяжелее, чем я могла вынести. Может, постоянные дневниковые записи – не просто изнурительная обязанность, отравляющая человеческое существование. Я никогда бы не узнала об истинных чувствах Марка, если бы он не увековечил их в своем айдае. Я никогда бы не поняла, какую глубокую боль приходится ему терпеть и как он из-за меня страдает. Мои догадки все это время были верными. Он оставался со мной потому, что уйти было бы еще больнее. То же и со мной. Веревка, связывающая нас, лишь затянется смертельной петлей, если кто-то один попытается ее разорвать. Поэтому мы вместе.
Он вздыхает – возможно, тоже осознает этот факт.
