Я закусил губу. Меня пару раз в жизни называли подонком, но это едва ли стоило воспоминаний. Однако сейчас я этого титла точно не заслуживал. Мог ли я высказаться против Риты – вопрос был сугубо академическим. Меня просто никто ни о чём не спрашивал. Но тон обвинений Маргариты был уверенным и безапелляционным, точно я на её глазах сказал, что не быть ей заслуженным журналистом.

Вывод я сделал быстро. Ей кто-то сказал об этом. Но кто? Могла ли это сделать женщина? Хоть я никому не сделал зла, меня на конторе не любят и побаиваются. Даже Трифонова и секретарша Любочка клинически вежливы со мной. Я чувствовал, что бабьём здесь не пахло.

Мужчин у нас семеро. Водитель шефа Михаил Докучаев никогда не докучает мне: у меня своя машина, я его не обременяю. Верстальщик Рома Витензон ко мне благожелателен: я всегда безропотно отпускаю его пораньше, ибо в случае задержки материала вполне способен поставить его на полосу сам. Шурик Фирсов? Он неплохо пишет, я ценю его. Он же как-то кому-то обмолвился, что у меня глаза убийцы, и он меня боится.

Но эти трое не имеют никакого права голоса при распределении плюшек в нашей конторе.

Профсоюзный бог Боря Кардаилов, Боря Вейсман и мой шеф, Викентий Габрилович? Тут сложнее. Кардаилов? Нет. Он очень труслив и кое-что знает обо мне, хоть и помалкивает. Он не стал бы говорить бабе о том, что та потом могла поставить в упрёк мне и подставить его самого под разборки со мной. Мог ли так подставить меня Габрилович? Вполне. Что ему стоило сказать Рите, что именно я, её начальник, высказался против её кандидатуры? Мог ли это сделать Вейсман? Несть ничего, что он не мог бы… При этом оба – и Вейсман, и Габрилович, – были злы на меня в ту пятницу

В ту пятницу я с утра сцепился с Габриловичем. В общем-то, дело шло о пустяках: он просто получил выволочку в министерстве и сорвал зло на мне. Я не стал напоминать, что трижды говорил ему собрать мне цифры для полного отчёта, просто выпроводил и написал на него некролог. Потом завалил Вейсман. Я выставил сукиного сына, написал некролог и на него, потом занялся материалом в номер.

Я откинулся на диване, с сожалением проводил глазами удалившуюся за конёк крыши кривую луну. Нет, злость Габриловича была пустяком: мы цапались по десять раз на дню, но уже на следующий день общались, как ни в чём не бывало. Всерьёз ссорить меня с Латыниной? Нет. Викентий тоже относился ко мне с опаской. Он не стал бы говорить Латыниной то, что я легко мог бы опровергнуть. Габрилович всё же вращался в тех кругах, где за базар отвечали, и он не стал бы рисковать попусту.

Оставался Вейсман. Я давно заподозрил, что он стал новым дружком Ирэн. Мог ли он быть с ней вместе на домбайском склоне? Мог. Но зачем ему убивать Ирэн? Зачем ссорить меня с Маргаритой, тем более что он знал, что у меня нет к ней даже малейшей симпатии? И кто тогда размозжил в ночи башку Габриловичу за Риту? Тоже Вейсман? Зачем? Картинка не складывалась.

В пятницу вечером Рита в машине спросила меня: «А ты тоже считаешь, что это по справедливости?» Если она полагала, что я приложил руку к тому, что её прокатили, почему не устроила истерику ещё в конторе или в машине? Вывод: она тогда не знала, кто прокатил её. Кто же и когда ей об этом сказал?

Разумеется, это произошло в ночь с пятницы на субботу. Мог ли Вейсман позвонить Рите и налить ей яда в уши? Конечно. Он пару раз говорил мне, что «эта жаба влюблена в тебя». Однако как он мог быть уверен, что она наложит на себя руки? Такое наперед никому не предсказать. Да и звонить рискованно: даже если удалишь звонок у себя, у абонента он останется. Он пришёл к ней? И что? Повесил и написал её рукой записку? Абсурд.

17 марта. 06.40

Проснулся я в половине пятого утра. Какой же я идиот. Голова в эту ночь поработала за меня. В ней наконец-то отстоялись и нашлись потерянные мной факты.

Факт первый. В пятницу Габрилович нервничает и психует на ровном месте и уверяет меня, что это я куда-то замылил отчёты. По отчётам, наша контора совершила за прошлый год более сорока сделок с недвижимостью. Точнее, сорок две. Но Габрилович представил в четверг отчёты по тридцати девяти. Документов по трём сделкам не было. Между тем я видел их у него в кабинете. Ничего особенного. Три квартиры в центре площадью 100 квадратов.

Факт второй. Все сделки были оформлены на Бориса Вейсмана. Квартиры принадлежали самому Габриловичу, но Габрилович, депутат, которому ежегодно приходилась сдавать декларацию о доходах, ничего никогда на себя не оформлял.

Факт третий. Габрилович оказался лохом. Он просто хапал всё, до чего мог дотянуться, имел девок помоложе, которые давали ему, умело прятал концы в воду, и больше его ничего не интересовало. А вот Боря… Сколько квартир на него оформлено? Пять, десять? Случись что с Габриловичем, доказать, что это — не недвижимость Вейсмана, никто не сможет. Мог ли Вейсман прикончить впотьмах Габриловича? Как нечего делать. Боря совсем не силач, но красавчик Викентий тоже был хиловат...

Значит, Боря наговорил Латыниной вздора обо мне не потому, что хотел довести Риту до смерти. Он, воспользовавшись ситуацией со званием, просто отмстил мне, полив меня грязью. Но колода непредсказуемо смешалась, и несчастная Маргарита, и без того обиженная Габриловичем, сочла подлецом и меня, и влезла в петлю.

И тут-то Вейсман гениально воспользовался обстоятельствами. Он решил под шумок скандала, в котором нельзя было обвинить его, убрать того, кого обвиняла сама Рита. После этого будут искать того, кто мог быть влюблен в Риту, но такого на конторе просто не было. Кто бы подумал о сделках с недвижимостью? А Ирэн? Могла ли её смерть быть случайной или она о чём-то догадалась? Дура дурой, но она была чертовски наблюдательна…

Но это меня не волновало.

Боря в последние дни выглядел хреновато. Лез ко мне с дурацкими вопросами. О чём? Чёрт, он же как раз и интересовался моей встречей с Габриловичем. Зачем?

Я нащупал ключи Габриловича в кармане. Ха… Викентий, конечно, лох, но в обращении с документами был почти идеален. Все бумаги по сделкам хранились у него в сейфе в кабинете. И эти ключи босса Боре нужны до зарезу. Викентий, приехав домой, не смог найти их, должен был звонить в домофон или ждать у подъезда, и Боре было просто подскочить и пристукнуть его. Он, разумеется, обыскал карманы Викентия, но ничего не нашёл… Риту вспомнил просто так? Почему Габрилович не узнал голоса Вейсмана? А был ли голос-то? Не померещилось ли Викентию? Вейсман - сука, но умная сука зря голос не подаёт.

Теперь я рассмеялся. Ведь то, что до зарезу было нужно Боре, лежало на моей ладони.

23.00.

В этот понедельник я почти не работал. Сидел и размышлял. Нет, я не собирался возвращать ключи семейке Габриловича. Я ему ничего не должен. Я не собирался разоблачать Вейсмана. Я не собирался мстить за Риту и тем более за Ирэн. Если бы я попытался разобраться в своих мотивах, то причину своих поступков назвал бы странной.

Я просто хотел опубликовать некролог. Последний оставшийся. И прочитать его вслух, прочувствованным голосом. У могилы Вейсмана. Я написал четыре некролога, и три из них стали реальностью благодаря Боре. Не обижайся, приятель, но почему же тогда и четвертый некролог не должен стать печальной заметкой в конце четвертой полосы? Да, это была странная логика. Некрологика. Ну и что?

Я подходил на роль палача. Когда тебе нечего терять, нет ни друзей, ни будущего, ни вообще чего бы то ни было, ты становишься совершенно свободным. А такие, как я, становятся ещё и страшно опасными. Потому что нет ничего, что могло бы их остановить.

Я загодя отогнал свою машину на стоянку и вечером попросил Вейсмана подвезти меня. Тот отказался: большой крюк, ему в другую сторону. Я сказал, что хочу поговорить о сделках с недвижимостью, оформленных Габриловичем на него. Вейсман побелел, но не сказал ни слова, когда я сел рядом.