Но Орлов просто исчез, судя по всему, уехал домой. Только Череп и другие наши друзья остались в доме, одном из многих скрытых владений Черепа, где мы могли развлекаться.

— Разумеется, я в курсе, потому что приехала полиция. И сколько раз мне нужно повторять, что я знаю все, что происходит в моем университете?

— Тогда… почему вы нас не остановили?

Это было непредусмотрительно с моей стороны, потому что из-за моего ответа Леонид Арсеньевич начал пуще прежнего бесноваться и разглагольствовать. А я, к огромному сожалению, не мог просто взять и сбросить звонок, потому что знал, что Овчинников свернет мне за это шею.

На самом деле Леонид Арсеньевич был снисходителен к нам с Лехой, позволяя делать всё, что нам заблагорассудится, потому что он относился к Орлову как к своей семье. Разумеется, если это было в пределах разумного, не мешало его работе и не вредило университету.

На самом деле он был классным мужиком, когда-то в прошлом даже хулиганом, а потом он исправился и стал тем, кем был сейчас. Я знал, что отчасти Леонид Арсеньевич изменился потому, что отец Лехи познакомился стеть Машей, своей женой, и ее компания укротила их необузданные нравы.

Так что я слушал вполуха, выпивая рюмку за рюмкой, под смех Вани, видящего мрачное выражение моего лица, и медленно выходил из себя. В конце концов, Овчинников заботился о Лехе и даже включил нас в программу свободного посещения занятий, которую Овчинников изначально создал для Орлова, чтобы тот, поправляюсь от травмы, в комфортном для него темпе уделял время учебе. Ну а я шел в комплекте с Лехом.

До меня даже дошел слушок, что преподаватели между собой считали Леху сыном ректора. Потому как иначе они не могли объяснить происходящего. А, может, и сам Леонид Арсеньевич так сказал, чтобы Орлова лишний раз не цепляли.

Пообещав Леониду Арсеньевичу, что уже разобрался с последствиями и что к нам было не подкопаться, как Овчинников завершил разговор, но прежде чем предупредил, что Сергей Владимирович, отец Лехи, оторвет нам обоим головы, когда узнает о произошедшем.

Я снова наткнулся на что-то в темноте и, поморщившись, потер ушибленное колено. Вытянув руку, я торжествующе ухмыльнулся, когда мои пальцы нащупали дверную ручку. Повернув ее, я толкнул дверь и ввалился внутрь. Но как только мой взгляд упал на стоящее посреди комнаты пианино, то понял, что это была совсем не моя спальня.

Несмотря на темноту, белое пианино выделялось на общем фоне. Я стоял и просто смотрел на него, не в силах оторвать взгляд. Прошли годы с тех пор, как я прикасался к пианино, годы с тех пор, как я в последний раз играл. Я помнил, когда играл в последний раз, и помнил, для кого.

Именно по этой причине я больше никогда не играл, несмотря на то что, казалось, без игры моя жизнь потеряла приличное число красок. Будто из меня вырезали частичку души…

Я продолжал смотреть на него, когда вдруг меня хватило сильное желание и я больше не мог ничего с собой поделать. Прошествовал через комнату, я сел на банкетку, поднял крышку и очень осторожно положил одну руку на клавиши.

Секунду я колебался, затем нажал несколько клавиш и моя вторая рука сама собой подключилась к игре. Вскоре я полностью погрузился в музыку, которую играл.

Мелодичные звуки пианино и сладкий меланхоличный плач наполнили комнату. В темноте я полностью отдался игре, позволяя музыке выражать мысли, которые я не мог выразить словами и произнести вслух.

Мои пальцы быстро скользили по клавишам из слоновой кости. Я закрыл глаза и, не прекращая играть, погрузился в воспоминания.

Когда я был ребенком, то не любил играть. Это казалось неинтересным и скучным занятием, но стоило увидеть, как она была поражена моей игрой, как я начал с охотой посещать уроки фортепиано.

Она стала причиной, по которой я играл. И когда я потерял ее, у меня пропало желание играть снова.

— Пожалуйста.

Музыка зазвучала быстрее, превращаясь в нечто чудовищное. Я стал сильнее нажимать на клавиши, отчего меланхолия моей музыки сменилась гневным воспоминанием.

— Пожалуйста.

Я стоял рядом с кроватью, склонившись над ней, и упирался руками в подушку рядом с ее головой, изо всех сил сопротивляясь.

— Нет, — прошептал я.

Положив руки мне на плечи, она потянула меня ближе.

— Нет, — твердо повторил я.

Я помнил ту ночь. Кристально, блять, ясно помнил. Я помнил, каким мягким было ее тело, какой сладкой она была на вкус, как от нее слабо пахло духами. От любого другого пьяного человека неприятно пахло бы алкоголем. Только от Тани исходил приятный запах духов, несмотря на то что она была в стельку пьяна.

Но это было до того, как ее вырвало по дороге домой.

Не желая в таком состоянии везти Таню домой, я отвез ее к себе. Когда она умыла лицо, почистила зубы и выпила воды, я уложил ее в свою кровать и собрался уходить.

Но она окликнула меня.

— Поцелуй меня, — услышал я и почувствовал, как мое тело откликнулось на ее просьбу.

Я стиснул зубы, борясь с самим собой.

Мне следовало уйти.

Я должен был уйти.

Но не ушел.

— Нет, — выдавил я из себя.

Она обвила рукой мой затылок и потянула на себя.

— Да, — прошептала она мучительно мягко и мой взгляд упал на ее губы.

Она все еще контролировала ситуацию, когда мой рот накрыл ее, исследуя и дразня. Ее губы приоткрылись и мой язык проник между ними, заставив Таню задохнуться от удовольствия.

Этот вздох привел меня в чувство и, как бы трудно это ни было, я попытался отстраниться от нее. Но она застонала в знак протеста, прижалась к моим губам и попыталась подчинить мой язык своим.

Я пытался сопротивляться его соблазнительным требованиям, жару, сладости ее губ, но она не позволяла.

Я пытался сопротивляться своему желанию даже тогда, когда мы разделись и вид ее обнаженного тела почти лишил меня самообладания.

Я пытался сопротивляться с желанием, даже когда мои руки накрыли ее грудь, собственнически сжимая их.

Я пытался отпрянуть от нее, даже когда пробовал на вкус и посасывал каждый сантиметр ее кожи.

А когда мой стояк коснулся ее влажных складок, то очнулся от сладкого сна и понял, что мы творили.

— Давай остановимся, — взмолился я. — Заставь меня остановиться.

Она покачала головой, всхлипывая от желания, и обхватила меня ногами за талию.

— Нет.

— Ты должна заставить меня остановиться.

— Не останавливайся.

— Ты пожалеешь об этом.

— Пожалуйста, не оставляй меня снова…

Решимость сопротивляться улетучилась, когда я увидел, как одинокая слеза скатилась по ее виску. Я вошел в нее одним резким толчком и понял, что сделал, еще до того, как услышал ее болезненный вскрик.

— Тш-ш-ш, — прошипел я ей в губы. — Тише, Принцесса. Сейчас будет легче.

Она обвила меня руками, а я впился в ее губы извиняющим за боль поцелуем, пытаясь отвлечь ее от болезненных ощущений.

Я продолжал успокаивать ее, входя в нее, а она наклонила бедра, встречая мои толчки.

Я не хотел торопиться, ей, должно быть, было чертовски больно, но она не разделала моего мнения. Она чувственно двигала бедрами, облизывая и посасывая мою шею, доводя меня до такого исступления, что я потерял контроль над собой и стал глубоко и жестко входить в ее тугую и влажную промежность. И когда она кончила, это вывело меня из равновесия и довело до предела, заставив найти свое удовольствие следом за ней.

Никогда еще мне не было так охрерительно хорошо.

Никогда.

И позже, когда я заставлял ее кончать раз за разом и кончал сам, это было не менее потрясающе.

Тогда я понял, что дело было не в самом сексе, а в ней. Ни с кем другим, будь там хоть трижды девственница, я не получу того, что получил с Таней.

— Я скучала по тебе, — прошептала она, засыпая в моих объятиях. — Я так сильно по тебе скучала.

Я ударил кулаком по клавишам, резко прервав музыку, и уставился на свои дрожащие и ноющие пальцы.

Она не должна была скучать по мне.