— Акинак, ответь Крапиве максимально правдиво! — надавил я.

Если у меня будут какие-то сомнения, просто добавлю ему дозу «лекарства».

— Д…да, — выдавил из себя бывший робот.

— Какие? Расскажи подробно!

Ох и неохота ему было говорить, хотя я видел, что наркотик всё ещё действует.

— Маугли, я не хочу про это говорить. Можно я не буду? — с милой и жалобной улыбкой, как ребёнок, произнёс Акинак. Так себе попытка.

— Акинак сейчас же расскажи, что у тебя за способности, о которых ты не хочешь говорить!

— Я умею создавать боль, — тихо проговорил бывший робот.

— Подробнее! — я уже понял, что надо выкачивать все данные.

— Это моя способность. Я могу в любом живом организме создать чувство жуткой боли. И с этим ничего нельзя сделать. Это не умственная и не фантомная боль. Это настоящая физическая боль. Моё воздействие напрямую воздействует на нервы.

— На каком максимальном расстоянии действует эта способность?

— Четыре-пять метров.

— Ты собирался использовать эту способность, чтобы убежать от нас?

— Да.

— Как?

— Я бы дождался, когда со мной останется кто-то один из вас и вырубил бы его.

— А сразу двоих ты вырубить не можешь?

— У вас мощные тела. Не знаю. И вы всё время рядом, так что я не хотел рисковать.

— Попробуй сделать мне больно прямо сейчас.

Акинак с удивлением посмотрел на меня, после чего его глаза немного изменили выражение на какое-то более высокомерное что ли. И при этом довольное, будто я разрешил ему сделать то, что все остальные запрещали.

Я почувствовал, как руки начинает жечь, потом это чувство распространилось на всё тело. Пока было терпимо.

«Гланда, справляйся!» — приказал я. Но быстро получил ответ из разряда «Я не знаю, что происходит! Вали из этого места!» — то есть Гланда была убеждена, что я в опасности. Я пока терпел, а Акинак уже выглядел совсем безумно. Он округлил глаза и улыбался. Больше всего он мне напоминал злобного ребёнка, который получает удовольствие, отрывая насекомому лапы. Я же старался понять, как этому противостоять. Задействовал Восприятие, но оно показало то, что я и так видел глазами. Тогда я максимально отделился от тела и понял, что это работает. Будучи вне тела, я легко терпел боль, так как страдало именно тело, а не я. Попробовал поднять руку, она послушалась, но у меня был грандиозный тремор. Руки тряслись, да и всего меня пошатывало. Сидеть я мог, но устоять на ногах было бы тяжело.

«Ка, всё под контролем! Я стараюсь нащупать, как этому противостоять!»

«Ладно, давай,» — Крапива настороженно смотрела то на меня, то на Акинака.

Я погрузился Восприятием в тело, стараясь вычленить то влияние, которое создаёт Акинак. Пока выглядело так, что мои нервы сами взбесились. Я концентрировался всё больше и больше, пока наконец не уловил едва различимую вибрацию, которая сводила с ума нервные клетки. Но что с ней делать, я не знал. Ладно. Худо-бедно, я тело контролировал, концентрацию не терял. Кстати! Небольшой эксперимент.

Опустошение!

Акинак дёрнулся, и боль сразу исчезла.

Он с обидой и удивлением смотрел на свой мизинец, кончик которого безнадёжно умер. Клетки омывались кровью, но жизни в них уже не было. Скоро почернеет и отомрёт. Будем надеяться без серьёзных последствий для тела Акинака, пока он нам всё ещё нужен.

«Ка, ну я под его воздействием даже Опустошением могу ударить. В общем, если бы он напал внезапно, то шансы были, а так не очень страшно. Надо только оперативно уметь выходить из тела, а то жопа. Это действительно больно!»

— Всё, Акинак, достаточно, — скомандовал я уже снова начавшему злобно улыбаться Акинаку.

— Назови настоящую причину, почему ты был в механическом теле, — спросила Крапива.

— Когда я в обычном человеческом теле, то не могу сдержаться, я так хочу причинить кому-то боль, что в итоге делаю это. Это стало опасно уже для меня. Доктор Ри забрал меня к себе в команду, но я должен быть в механическом носителе, тогда я более стабилен.

— Ты получаешь удовольствие, когда кто-то испытывает боль? — спросила Крапива.

— Да.

— А в механическом носителе?

— Только когда имею физический контакт с человеком и только через лезвие на боевом манипуляторе.

— Доктор Ри разрешал тебе мучить людей?

— Да, конечно.

— Много?

— Да.

— Что ты делал с ними?

Сейчас Акинак отвечал на вопросы Крапивы спокойно и добродушно, но эти эмоции уже не маскировали монстра, что сидел перед нами. Акинак при всей своей разумности и логичности был конченным психом. Хорошо, что мы это выяснили…

Я даже не знал, что спросить, поэтому дослушал совершенно жестокий рассказ Акинака, как ему позволяли пытать и резать на кусочки людей, после чего сказал:

— Достаточно.

— Что-то ещё хотел бы сказать?

Акинак спокойно — вот ведь эта наркота странная — посмотрел на меня и на Крапиву и спокойно с доброй улыбкой произнёс:

— Я не хуже вас. На вашей совести не меньше страданий, чем на моей. Я видел, что вы на меня смотрите, как на чудовище. Вы запретили мне рассказывать про вас, но я скажу про себя: я не хуже вас.

Всё, в задницу разговоры с психами. Уже сам не рад, что спросил. Вполне вероятно, что я тот ещё демон был, но чем это мне поможет? Ничем. Разве что буду загруженный ходить и надумывать, сколько людей я погубил. На сегодня надо заканчивать. Но я решил спросить ещё кое-что.

— Акинак, есть ли у тебя ещё какие-то способности, о которых ты утаил? — а то вдруг он нам не всё слил.

— Нет. Больше нет, — на этот раз я не видел признаков, что он пытается что-то скрыть.

— На сегодня закончим наше общение. Вот тебе батончики, будешь ими ужинать.

Я отправил Акинака в подвал. Хорошенько его заперев и поставив камеру снимать его дверь, отправился наверх. Теперь надо было переварить и обмозговать всю информацию, что сегодня свалилась на наши головы: от происшествия на центральной площади до откровений маньяка-робота.

Как я и думал, после последнего выпада Акинака Крапива загрузилась.

— Что грустишь, принцесса? Пытаешься посчитать невинно убиенные и загубленные души, которые на тебя повесил этот маньяк?

— Что-то типа того, — мрачно согласилась Крапива. — Он же не мог врать под наркотой, он говорил правду. Значит, мы действительно не лучше него.

— Ну, да. Но это не повод грустить. Даже, может быть, повод гордиться. Отмороженный маньяк считает, что мы ещё хуже.

— Мне не смешно.

Мне тоже было не смешно, мне было пофиг, а вот Крапива реально была расстроена. Я глубоко вздохнул, подбирая слова, но потом понял, что ничего подбирать не надо. Я хорошо знаю, что сказать.

— С нами как-то работал парень из бедной семьи. Мы с ним ровесники. Мать умерла, он жил с отцом, младшим братом и сестрой. Еле-еле сводили концы с концами. У нас в бригаде платят очень неплохо. Мне было тогда двадцать лет, но я уже часто выдавал себя за главного и по факту часто им был. Семёныч привёл этого Виктора и объяснил мне ситуацию. Я передал парням, чтобы не прессовали новичка и помогали. Мы прониклись и, в целом, были рады, что парень сможет прокормить семью. Но что-то пошло не так. Он опоздал несколько раз: то сестрёнка заболела, то брата куда-то отвезти надо, то ещё что-то. Пару раз серьёзно подвёл. И всё это в течение двух недель. Я с ним поговорил, объяснил, что деньги он получает ещё и за то, что его проблемы не мешают работе. Объяснил, что и как, но это плохо помогло. Даже не буду перечислять его косяки. Ничего прямо грандиозного не было. Он просто очень плохо работал. Я его уволил. Когда я эго сделал, его семья, имевшая шанс выбраться из финансовой задницы, этот шанс потеряла. Взрослый парень плакал и просил не увольнять его, рассказал, что у сестры хронические проблемы со здоровьем. Я всё равно уволил, чётко осознавая, что во многом убиваю их надежду на что-то хорошее в этой жизни. Разговор был на глазах у бригады. Никто меня не поддержал. Все хотели дать ему шанс, несмотря на то что мы уже пару раз просрали сроки. Я не дал ему этого шанса. Я был мегамудак в его глазах и просто мудак в глазах бригады. На следующий день ко мне подошли ребята и сказали, что я не прав. Я объявил выходной, и повёл всех в гости к Луизе. Не прямо к ней, а в детдом. Сказал, что раз все так хотят помочь нуждающимся, то пусть оставят месячную зарплату либо на нужды детдома, либо на нужды семьи Виктора. Объяснил, что высокая зарплата в нашем случае — это высокая эффективность, а Виктор мало того, что нас притормаживал, так ещё и деньги за это получал. Написал все расчёты на бумажке и очень доходчиво показал, какие убытки от содержания Виктора на работе, и что раз они хотят его вернуть на работу, то эти убытки продолжатся. Соответственно, лучше просто дать ему денег и не пускать работать, чем пускать и платить. В итоге никто не помог его семье. Все дали денег в детдом. Месячную зарплату никто не дал, но двухнедельную дали все. Бригада перестала считать меня мудаком. Почти. Но! Я всё ещё тварь в глазах Виктора. И навсегда останусь тем, кто лишил его семью шанса на лучшую жизнь. Это его слова. Я сам так не считаю. Как мне с этим его мнением жить? Да как обычно. Мало ли кто и что обо мне думает. Человек не на меня ярлык вешает, а на мой образ в своей голове. Поэтому меня этот ярлык не оскорбляет. Это просто загрязняет голову самого Виктора. Если бы ты допрашивала сегодня не Акинака, а Виктора, он бы тоже сказал, что я точно не лучше него. И был бы прав. В его голове так и есть. Я же считаю, что он просрал свой шанс постоянно плохо работая и жалуясь на жизнь. Мы брали на работу работника, а не социальный проект. Кто угодно может думать что угодно по этому поводу, но среди этих «кто угодно» я тоже присутствую. И моё мнение тоже важно. А в том, что касается моих свободы выбора и действий, моё мнение самое важное. Иначе ты имеешь дело не со мной, а с непонятным «кто угодно».