На небе не было ни облачка, светило яркое солнце, но осень перешагнула свою середину, и сейчас на улице стоял лёгкий морозец. Пар из-за рта был явным намёком на приближающуюся зиму.

– Добрый день, – пробурчала я, так и не удосужившись подняться с колен.

Спина затекла, ныла от долгого неловкого положения, но я упрямо продолжала копаться в земле. Всё утро я посвятила наведению порядка возле хозяйственных построек и оранжереи: убрала отцветшие головки роз, бережно выкопала луковицы тюльпанов, готовя их к долгому зимнему сну, проредила разросшиеся кусты малины, собрала в пучки душистые корни алтеи, чтобы потом развесить их под крышей.

Конечно, всё это можно было сделать гораздо быстрее, одним взмахом руки, с помощью магии. Но в академии нам всегда говорили, что настоящая магия – в кропотливом труде, в умении чувствовать податливую землю, шелест листьев, тепло солнечных лучей. Да и мне самой нравилось – работа успокаивала, позволяла хоть ненадолго забыть о боли, терзавшей душу.

Однако тёте подобное рвение явно было не по нраву. Одного её взгляда на мои руки, испачканные землёй, хватало, чтобы понять это. Я заметила, как брезгливо скривились её тонкие губы, как высокомерно она закатила глаза, услышала тяжёлый вздох, полный невысказанного упрёка…

Я уже внутренне сжалась, готовясь услышать знакомую тираду о том, что дочь помещика не должна ползать на коленях и копаться в земле, словно невежественная крестьянка. О том, что моё занятие – неподобающее, недостойное леди…

Но тётя, к удивлению, промолчала.

Может, она была просто не в настроении отчитывать меня? Или, быть может, решила, что сейчас не время для нравоучений? А может, это я просто придираюсь к ней, видя упрёк там, где его нет?

Я не забыла, что именно тётя Ванда взвалила на свои плечи всю тяжесть последствий сорвавшейся свадьбы. Пока я разрабатывала план мести, тётя Ванда собственноручно написала всем приглашённым родственникам письма с извинениями, сообщая о том, что свадьба не состоится. Она же отправилась к портному, чтобы сказать, что от платья решено отказаться. Кроме того, она добилась, чтобы нам вернули часть денег!  И, наконец, именно тётя Ванда отправилась в церковь, чтобы официально отменить венчание… Хотя, как оказалось позже, этого можно было и не делать: Генри сам озаботился этим вопросом. Священнику, в сущности, без разницы, кто именно из невест пойдёт к алтарю. Главное – церемония состоится, как и запланировано…

Взгляд тёти Ванды скользнул по моим владениям: по опавшей листве, укрывшей землю золотистым ковром, по хаотично разросшимся кустам роз, по забытым граблям у забора. Свой взгляд она остановила на покосившейся табуретке, стоявшей неподалёку от оранжереи.

Взмахом руки тётя приставила его к себе.

– Можно с тобой поговорить, Кара? – спросила она.

– Аккуратней, – я выпрямилась, вытерев руки о передник. – У неё ножка вот-вот отвалится. Не хватало ещё, чтобы вы упали в кучу листьев и испачкались.

Ножка держалась на честном слове и на ржавом гвозде, грозя вот-вот окончательно сломаться. Но тётя Ванда, словно не слыша моих слов, опустилась на табурет.

– Отец мне всё рассказал, – продолжила она. – И, знаешь, я думаю, это неплохая идея.

– И что именно он вам рассказал? – не поняла я, нахмурившись.

– О том, что ты хочешь погостить у меня и тёти Беатрис.

– Я? – вырвалось у меня, и я на мгновение прикрыла глаза.

Вот же… папа…

– Я ещё думаю над этим, – процедила я сквозь стиснутые зубы.

– А что тут думать? – ахнула тётя Ванда, взмахнув руками, и в тот же миг послышался предупреждающий треск.

Табуретка, не выдержав накала ситуации, издала последний вздох и зашаталась, однако тётушка с ловкостью престарелого акробата успела вскочить на ноги.

Как я и сказала – ножка с протяжным хрустом, похожим на предсмертный крик, проломилась.

Мы какое-то время молча смотрели на обломки некогда служившей нам мебели.

– Кара, – первой тишину нарушила тётя, её голос звучал удивительно спокойно. – Поездка, действительно, неплохая идея. Аннабет и Флора будут рады тебя видеть.

Кузины? Будут "рады" меня видеть? Вот уж враки! Да эти две вредины меня на дух не переносят! В детстве сестрички-близняшки только и делали, что насмехались надо мной, придумывали обидные прозвища, язвительно комментируя мой рост – будто я сама выбирала, насколько тянуться вверх! А я… ну а что я? Я в долгу не оставалась, разумеется.

Наше "общение" всегда напоминало поле боя, а не идиллические семейные посиделки.

И поехать к ним сейчас… после всего, что случилось…

Перспектива рисовалась не самая радужная, мягко говоря.

– Большой город, – не унималась тётя. – Столица как-никак! Отличные перспективы и… – она заговорщицки прищурилась, словно решила приоткрыть занавес в мир невероятных возможностей. – Новые знакомые! Отдохнёшь от этой… – тетушка в который раз обвела красноречивым взглядом сад, пристройку и особенно оранжерею, словно видя в них источник всех моих бед. – Суеты, – продолжила родственница. – Развеешься.

– Да, что ещё делать? – хмыкнула я. – Только гулять и веселиться на балах. Может, вы мне и мужа найдёте?

– Может, и найду! – важно заявила родственница.

– Нет! – резко ответила я. – Спасибо, за заботу! Сыта по горло!

– Кара, послушай… – голос тёти переменился. Стал… мягче, теплее.

Именно в этот момент мне вспомнилась мама. Казалось, что вот она – стоит рядом. Лишь руку протяни…

– Жизнь бывает очень несправедлива, – продолжила тётушка. – Но разве из-за этого нужно отчаиваться? Опускать руки? Ты молода, красива, невероятно талантлива. Такие, как Генри, – женщина на мгновение остановилась, словно пробуя имя на вкус, и скривилась. – Они недостойны тебя. Недостойны даже упоминания.

Впервые за прошедший месяц, тётя Ванда говорила со мной с теплотой, а не с привычным металлом в голосе. Я ощутила поддержку, которой мне так не хватало. И впервые мне захотелось забыть о мести. Захотелось плюнуть и отпустить ситуацию на все четыре стороны, вот только это чувство длилось ровно до тех пор, пока я не увидела возле нашего забора мальчишку в поношенном пальто, а в руке он держал помятый конверт…

– Мадемуазель Эванас? – робко пискнул паренёк, вцепившись пальцами в холодные, металлические прутья ограды.

– Да, это я!

Я с такой быстротой подошла к посыльному, что напрочь позабыла обо всем, что сказала мне тетя Ванда.

– Вам письмо, мадемуазель, от… – он недоговорил, внезапно осёкшись под ледяным взглядом тёти Ванды.

Её присутствие, как всегда, ощущалось физически – холодом, пробирающим до костей. Пронзительный взгляд тётушки, казалось, мог заморозить любого, кто осмелился бы переступить порог нашего дома.

– Пойдём к парадному входу, – произнесла я, стараясь смягчить напряжённую атмосферу.

Я жестом указала рукой в сторону ажурных кованых ворот, увитых плющом.

Мальчишка, явно обрадованный возможностью поскорее ретироваться, кивнул и со всех ног бросился к месту встречи. Я проводила его взглядом, а затем обернулась к тётушке.  Её лицо напоминало маску, высеченную изо льда – прекрасную, но совершенно безжизненную.

Получив письмо, я наградила посыльного огромным куском ещё тёплого яблочного пирога.

– От кого письмо? – раздался за моей спиной холодный голос тётушки Ванды, едва я ступила на первую ступеньку лестницы, ведущей в дом.

От былой теплоты не осталось и следа.

– От одной знакомой, – уклончиво ответила я.

– А имя у этой знакомой есть? – тётушка, шагнула на лестницу. Её взгляд скользнул по мятому конверту, бумага которого была дешёвой и грубой, со следами пролитого кофе по краям.

– Мириам, – соврала я. – Мириам Роше! Дочка городского аптекаря!

Тётушка Ванда прищурилась, и на её переносице пролегла глубокая морщина. Она мне не поверила. Хуже того, тётушка, казалось, точно знала, откуда на самом деле было это письмо.