– Вот и хорошо. Тогда мы проведем торги немедленно.

Последние слова вывели Таню из прострации. Она рванулась, закричала, но стоящие по бокам стражники подхватили ее под руки. Рефлекс сработал сам собой, и, выполнив резкий разворот, Таня высвободилась из захвата. Но тут же ее со спины обхватил начальник караула и принялся душить. Ошалевшие от сопротивления стражники, побросав копья и щиты, снова железной хваткой вцепились в Таню.

– Свяжите ей руки, – приказал судья.

Дюжие стражники быстро завели руки Тане за спину, а командир караула связал ее запястья ремнем.

– Сволочи, – закричала Таня. – Отпустите меня! Это все подлог! Ничего такого не было! Пригласите хотя бы ритера Никиту! Он поможет мне оправдаться. Он выкупит меня.

Стражники стиснули девушку с боков, так что она даже не могла пошевелиться. Командир караула засунул ей в рот какую-то тряпку, втиснул между зубов ремешок и завязал его у Татьяны на затылке, так чтобы она не смогла выплюнуть кляп. После этого, тихо ругаясь, он отошел в сторону, баюкая прокушенный до крови палец. Несчастная девушка отчаянно мычала и извивалась, но больше ничего поделать не могла.

– Приведите одежду рабыни в соответствие с обычаем, – приказал судья. – Но помните об общественных приличиях.

Писец вышел из-за конторки и двинулся к Татьяне. В руках он держал ножницы. Однако, как только он приблизился, девушка нанесла ему удар ногой в самую чувствительную для мужчины область. Писец выронил ножницы, согнулся и с диким воем завертелся на месте.

– Командир караула, исполните указание суда, – распорядился судья.

– На пол ее, – гаркнул офицер.

Таню повалили навзничь. Командир караула схватил ножницы и сел девушке на ноги. Несмотря на то, что Татьяна продолжала отчаянно сопротивляться, он распорол на ней штанины и коротко обрезал их, превратив длинные штаны от кимоно в очень короткие шорты. Подумав, он связал щиколотки пленницы и отошел. Таню снова поставили на ноги.

– Да, норовистая рабыня, – заметил судья. – Непросто будет ее укротить. Хотя ноги красивые.

Таня стояла, сгорая от стыда. Казалось бы, сколько раз она появлялась на людях и в значительно более откровенных нарядах, скажем, в купальнике на пляже, но именно сейчас, почему-то, эти алчные мужские взгляды, устремленные на ее голые ноги, казались совершенно непристойными, постыдными и обжигающими.

– Готовы ли покупатели заплатить за рабыню Татьяну две золотых и одну серебряную гривну? – вернулся к официальному тону судья.

– Я готов, – крикнул Кириян.

– И я готов, – сообщил приказчик.

– Кто готов предложить больше? – Судя по интонациям, роль аукционера радовала судью куда больше, чем обязанности вершителя правосудия.

– Я готов дать две золотых и одну серебряную гривну с четвертью, – заявил приказчик.

– Готов ли ты предложить больше? – обратился судья к Кирияну.

– Нет, благородный судья, для меня это слишком дорого, – развел руками тот.

– Торги завершены, – объявил судья. – Рабыня Татьяна продана купцу Леодру за две золотых и одну с четвертью серебряных гривны. Готов ли представитель достойного купца внести плату немедленно?

– Да, справедливый судья. – Приказчик подошел к конторке писца и не спеша отсчитал деньги.

Татьяну трясло. По ее щекам текли слезы. Происходящее казалось совершенно нереальным. Ведь нельзя же продать живого человека, как вещь! Нельзя судить неправедно! Не могло все это произойти с ней!

Как оказалось, могло.

Приказчик встал перед Татьяной. Под его хозяйским, насмешливым взглядом девушка потупилась.

– Развяжите ей ноги, – распорядился приказчик.

– Не боишься? – ехидно усмехнулся командир караула.

– Чего мне бояться? – скривился приказчик. – Теперь она рабыня, и у нее есть хозяин. Она знает, что за непокорность будет сурово наказана.

– Тоже верно, – кивнул стражник.

Он нагнулся и развязал ремень, связывающий ноги девушки.

– Руки развязать? Рот освободить?

– Не надо. Если со связанными руками по улице пройдет, лучше свое новое положение постигнет. А кляп… Молчаливая женщина завсегда лучше говорливой.

Присутствующие прыснули от хохота. Таня не знала, куда девать глаза от стыда. Но оказалось, что ее ждет еще больший позор. Приказчик отстегнул от пояса кожаный ошейник и надел его девушке на шею. Потом он размотал обвязанную вокруг пояса веревку, пропустил ее через кольцо, прикрепленное к ошейнику, завязал узел и потянул к выходу.

– Пошли, рабыня.

Таня непроизвольно сделала шаг и всхлипнула. Стыд был невыносим. Ее, цивилизованного человека, специалиста с высшим образованием, гордую красавицу объявили рабыней, продали на аукционе и теперь словно скотину тянули на поводке.

– Удачи тебе с этой дикаркой, – напутствовал приказчика судья.

– Леодр и не таких обламывал, – бросил через плечо тот.

Таню снова вели по улице на веревке, привязанной к ошейнику, со связанными руками, кляпом во рту и обрезанными штанами. Происходящее уже казалось девушке даже не страшным сном, а вообще чем-то сюрреалистическим. Прохожие в открытую пялились на нее, показывали пальцами и обсуждали. Но Таня не слышала отпускаемых в ее адрес замечаний. Ее душили стыд и ярость. Она кипела гневом. Даже встречных прохожих, невольных свидетелей ее позора, она готова была растерзать. А уж купившему ее приказчику, судье, Кирияну, стражникам, Ставру она выдумывала самые страшные кары. Таня смаковала их воображаемые муки. Но тут же подергивание прикрепленной к ошейнику веревки или камушек, попавший под босую ногу, возвращали ее к реальности и снова заставляли переживать весь ужас своего положения. На ошейнике, с кляпом, с голыми ногами…

«А с чего, собственно, стыдиться своих голых ног?» – недоумевала вдруг она и тут же понимала: в этом мире это говорило всем, что она рабыня, а это было стыдно, стыдно до слез. Мысль об этом снова поднимала в Тане волну гнева, заставляла придумывать страшные кары тем, кто похитил ее и устроил подлог, кто был свидетелем… Пока очередное подергивание веревки или камушек не напоминали о страшной действительности.

Таня даже не сразу заметила, что они вошли в другой, более богатый район, что дома вокруг стали роскошнее и что им все чаще стали встречаться холеные прохожие в дорогой одежде. Но, когда Таня встретилась глазами с одним из них, она ужаснулась еще больше. Если до этого люди смотрели на нее с похотью, насмешкой, чувством превосходства, жалостью, то этот человек видел в ней лишь вещь, товар, который другой, более удачливый конкурент перехватил наверняка по хорошей цене. И когда девушка подумала, что ее хозяином может стать именно такой человек, она испугалась по-настоящему.

Наконец приказчик свернул в ворота одного из домов, и они оказались во внутреннем дворике. Здесь было много людей, занимавшихся разными хозяйственными делами. На Таню посмотрели с интересом, но без особого удивления.

Приказчик прошел в следующий двор и двинулся к низкой боковой двери. Таня следовала за ним. Вместе они спустились в подвал. Там приказчик ввел Таню в комнату размером где-то пять на пять шагов, свет в которую проникал из небольшого зарешеченного окошка под потолком. И пол, и стены, и потолок были каменными. Таня сразу ощутила холод булыжников босыми ногами. Кроме охапки соломы в углу, в комнате ничего не было.

Приказчик отвязал веревку от Таниного ошейника, вынул кляп, развязал руки и направился к двери.

– Посиди здесь, пока достойный купец освободится, чтобы посмотреть на тебя, – бросил он, выходя, и запер засов.

Чтобы спастись от холода, исходящего от каменного пола, Таня тут же уселась на охапку соломы и обхватила руками колени. Ее била дрожь, но не столько от прохлады, сколько от страха и негодования. Слезы текли по щекам.

«Стоп! – вдруг сказала себе она. – Так нельзя. Если я буду только жалеть себя и трястись от страха, это мне не поможет. Надо придумывать, как выбраться отсюда. Что я могу сделать? Наверняка сбежать отсюда сложно. Рыбникова сюда не пропустят. Значит, надо постараться добиться пересмотра решения суда. Там был явный фарс, это же ясно. Судья даже не слушал меня и во всем верил Кирияну. Наверняка ему заплатили. Да и приказчик не случайно оказался в зале суда. С Кирияном они только разыграли торги, это очевидно. Когда меня похищали, весь этот спектакль был уже подготовлен. Попробую доказать свою правоту, все повторится, только и всего. Зачем я Леодру? Ведь ясно, что это не наместник все устроил. Тот, скорее всего, сделал бы так, как говорил Ставр. Значит, меня захотел Леодр. Зачем? Изнасиловать? Но ведь он меня даже не видел. А может, видел? Но опять, зачем ему комедия с судом? Похитить и изнасиловать можно и без этого».