– Готово? Замечательно. – Он нашел в своих бумагах лист с символами Гилберта и числами, которые им соответствовали. – Я буду делать подсчеты и говорить вам результаты. Вы записывайте буквы, и мы мигом справимся. Первое число… двадцать один.

Он делал подсчеты настолько быстро, что я едва успевал записывать буквы. Ключ ему почти не понадобился: Вернон уже запомнил значение каждого символа. При такой скорости было невозможно уловить смысл складывавшихся слов.

– Теперь прочитайте, что вы записали, – сказал Вернон, когда мы закончили.

– «МЫ… ОБА… БЫЛИ… ОДИНОКИ… И ТАК… ДОЛЖНО… БЫТЬ… ВСЕГДА». Правильно?

– Гм. Похоже, больше в этом зашифрованном фрагменте ничего нет. Оба одиноки. Интересно, почему он так написал?

– Может, они оба – аристократы? Оба – гении? Что меня больше смущает, так это зачем ему нужно было зашифровывать эту фразу. По мне, она совершенно безобидна.

– В самом деле, в самом деле. – Вернон сдержанно вздохнул. – Это первый шифрованный фрагмент, где не говорится о сексе. Это само по себе примечательно. Похоже на шифр внутри шифра. – Он поднял голову и посмотрел на меня, его стариковское лицо, освещаемое снизу светом, отраженным от листа бумаги, напоминало череп. – Вы по-прежнему считаете, что все это звучит правдоподобно?

Я на мгновение задумался, ощущая неподвижность сгущающегося на улице мрака.

– Да, считаю.

– Что ж, очень хорошо, – сказал Вернон мягко, тем не менее в его голосе чувствовалось тактично сдерживаемое сомнение. – Перейдем теперь ко второму из байроновских писем. – Он бегло просмотрел его. – Вот эта фраза должна содержать ключ. «Причиною его дурного настроения была заурядная неаполитанка, с которой он три дня был в романтических отношениях». Итак, проделываем ту же операцию, Клод, только теперь ключ – число три.

Я принялся быстро писать числа, вполуха прислушиваясь к первым раскатам грома. Атмосфера сгустилась до предела, казалось, что в любой момент она взорвется ливнем. Даже шума машин не было слышно, словно они вместе с птицами смолкли перед грозой.

На расшифровку второго байроновского письма ушло куда больше времени. Скоро мы вошли в ритм, Вернон называл следующее число, едва я записывал предыдущую букву. В комнате царила тишина, слышался только его мягкий голос да изредка шуршание бумаги. В механическом процессе поиска чисел и записи букв я потерял всякое ощущение времени. Казалось, мы занимаемся этим целую вечность, но, когда диктовка наконец прекратилась, я в замешательстве увидел, что прошло всего-то несколько минут.

Однако, когда я посмотрел на свою страницу, оказалось, что я успел написать довольно много строк заглавными буквами.

– Так, – сказал Вернон, отодвигаясь от слепящего света лампы, – что мы имеем?

«НЕТ… НИЧЕГО… НЕИЗМЕННОГО… КРОМЕ… НАШЕЙ… ЛЮБВИ».

– Гм. Совершенно не похоже на Гилберта. Чувствую, скоро мы увидим, как он впадет в лирику.

– Пожалуй. Вот что делала с человеком встреча с поэтами-романтиками.

Мы рассмеялись, но тут же замолчали, смущенные тем, как громко, почти истерично, прозвучал наш смех. Взглянув на Вернона, снова склонившегося над столом, я почувствовал, что он взволнован больше, чем хочет показать. Я неловко кашлянул и продолжил чтение записи.

«НЕТ НИЧЕГО НЕИЗМЕННОГО, КРОМЕ НАШЕЙ ЛЮБВИ… ЧУВСТВУЮ… МЫ… МОЖЕМ… НИКОГДА… БОЛЬШЕ НЕ ВСТРЕТИТЬСЯ». Господи, Вернон, я только сейчас понял!

– Что вы поняли?

– Ведь это последнее письмо из найденных, не так ли? Значит, или остальные письма потеряны, или Гилберт просто перестал писать.

– Довольно правдоподобно. После Венеции большинство путешественников обычно направлялись во Флоренцию и Рим…

– Но в письмах упоминается только Венеция. Тогда предчувствие, возможно, не обмануло его. Возможно, он и Амелия больше никогда не встретились. – Когда я снова уткнулся в письмо, то с волнением понял, что, может быть, я первый человек с 1817 года, кто расшифровывает последние записанные мысли Гилберта. И так же как при первом чтении писем, у меня возникло ощущение, будто я оскверняю могилу. Казалось, низкие штабеля книг, темнеющие во мгле, окружавшей освещенный стол, молча слушают, как я читаю. – «Я… РАССТАЮСЬ… С НАШЕЙ КОМПАНИЕЙ… И ОТПРАВЛЯЮСЬ В… НЕАПОЛЬ… ПО…» Погодите-ка, думаю, здесь мы наверняка допустили ошибку. Да, это определенно «d». «ПО… ПОРУЧЕНИЮ… ЛОРДА Б.».

– Что-то не верится. Гилберт выполняет поручение?

– Погодите, Вернон. Посмотрим, что он скажет дальше. Так: «Я… ПОКЛЯЛСЯ… МОЛЧАТЬ И СКАЖУ ТЕБЕ ТОЛЬКО… ЧТО… МНЕ ПРЕДСТОИТ… СОВЕРШИТЬ… НЕЧТО… ВАЖНОЕ… ВОЗМОЖНО, ТЕБЕ ПОЛЕЗНО БУДЕТ ЗНАТЬ… ЖЕНЩИНА…»

– Клод? – Вернон неестественно медленно наклонился вперед, опершись локтями о стол в круге света от лампы. – Что дальше?

Но я продолжал сидеть, уставясь в лист бумаги и не видя его. Перед глазами пульсировала красная вспышка, я чувствовал дурноту, ожидая, что вот-вот прогремит первый удар грома. Именно в такой момент это и должно было произойти.

– Ну? – нетерпеливо спросил Вернон. – Так что там?

– «ЖЕНЩИНА УКРАЛА ЕГО МЕМУАРЫ». – Я встал и направился к окну, чувствуя, что ноги едва держат меня. Улица была залита бурым предгрозовым светом. Фредди все так же был внизу. Как корова, ложащаяся на землю перед надвигающимся ливнем, старый бродяга съежился в дверной нише и что-то бормотал. Казалось, наступает конец света. – «Женщина украла его мемуары», – повторил я.

В тишине, наступившей за моими словами, я вдруг услышал, как застучали по оконному стеклу первые крупные капли дождя. Я отшатнулся от окна.

– Ах, вот в чем дело, – устало вздохнул Вернон. – Тогда все ясно.

– Что! – Резко повернувшись, я с изумлением увидел, что он складывает свои бумаги, словно готовясь уходить. – Куда, черт побери, вы собрались?

– Вниз. – Он был совершенно спокоен. – Работать. Здесь мне больше нечего делать.

– Но я еще не дочитал до конца письмо!

– Это и ни к чему, – ответил он, отделяя байроновские письма от своих бумаг и складывая их аккуратной стопкой в круге света от лампы. – Эти письма – подделка.

– Откуда такая уверенность?

– Ну, ну, Клод! Мы с самого начала знали, что в этом есть что-то странное, но, по вашим же словам, единственное, ради чего стоит создавать подделки, – это желание денег. Теперь мы видим это желание. Эти письма всего-навсего приманка, сработанная для того, чтобы вы попались на крючок: поддельные мемуары лорда Байрона, за которые с вас сдерут парочку миллионов.

Он говорил с такой убежденностью, что я не мог ничего ему возразить. Я просто стоял и смотрел, как он с трудом поднимается с кресла. Когда он зашаркал к двери, я отвернулся к окну.

Темные от дождя крыши домов, стальное небо и громадный дредноут, готовящийся произвести очередной залп. Разрозненные капли дождя били, как пули, по стеклу. Мне вдруг вспомнилось мое видение: молодой человек сидит за столом и яростно пишет, что-то бормоча, а в окне занимается бледная заря. Теперь мне было известно, что он писал, но тем более хотелось заглянуть ему через плечо, ибо я чувствовал, что в каком-то смысле, который я никак не мог понять, он писал мне. В следующий момент мне все стало предельно ясно. Вспыхнуло ослепительным светом с первым ударом грома, с треском, разорвавшим перенасыщенную электричеством атмосферу, – символом мощи, гениальности, божественного вдохновения.

– Вернон! – закричал я. – Письма подлинные!

Я повернулся – небесный грохот и мой голос, казалось, слились воедино – и увидел, что старик остановился на лестничной площадке. Потом медленно оглянулся. И, словно по невидимому сигналу, в тот же миг ураганным огнем обрушился ливень.

– Вернитесь, – сказал я спокойней. – Хотя бы дослушайте послание до конца и обсудите его со мной.

Я тяжело опустился в скрипучее кресло, неожиданно почувствовав невероятную усталость. Мгновение поколебавшись, Вернон медленно вернулся к столу. Дожидаясь, когда он подойдет, я вспомнил, что оделся так неформально, потому что решил отойти от дел. Может, я просто готов был поверить в любой вздор, лишь бы чем-то заполнить неожиданно возникшую пустоту.