Едва мои пальцы коснулись бумаги, как меня поразило острое предчувствие, хотя я не смог бы выразить его словами. Это было просто ощущение, что тайна этих писем неким образом связана со мной: мой вчерашний проступок, отношения с Элен и Фрэн, мучения человека, которому некуда бежать, – все получит объяснения.

Пока я ехал в город, надвинулись тучи, в мире стало сумрачно, как в спальне, где задернули шторы. Габаритные огни машин придавали дневному свету еще больше призрачности. Подъехав к магазину, я решил не обращать внимания на счетчик и припарковался прямо напротив двери. Оглядел улицу – нет ли полицейского патруля – и юркнул в дверь.

Внутри двое посетителей разглядывали книги, что в другое время обрадовало бы меня. Кэролайн, хотя и удивилась тому, что я одет так неформально, воздержалась от комментариев.

Вернон, так же как вчера, сидел в офисе наверху, склонясь над письменным столом, освещаемым слабым светом из окна; казалось, за все это время он не пошевелился, как Байрон на своем вечном берегу. Когда я опустился в скрипучее кресло напротив него, он поднял на меня глаза, лицо – бесстрастная маска.

– Клод. Добрый день. – Старик позволил себе слабую улыбку. – Вы вовремя, мне как раз хотелось кому-нибудь объяснить, как я расколол этот орешек.

– Так объясняйте, я слушаю, – сказал я, подавшись к нему через стол.

Вернон достал из аккуратной стопки лист бумаги и положил передо мной.

– Я сделал копии всех шифрованных фрагментов. Этот – из первого письма. Каждый из символов обозначает некое число. Эта направленная вверх стрелка, например, обозначает двойку, этот полумесяц – пять. Здесь присутствуют все десять цифр. Вам, возможно, известен простейший шифр, в котором каждая буква просто замещается ее порядковым номером в английском алфавите: «a» – единицей, «b» – двойкой и так далее. Так вот, шифр, который использовал Гилберт, намного более сложный вариант этого шифра.

Вернон сделал многозначительную паузу, поправил очки кончиком карандаша, явно очень довольный тем, что разгадал хитрость нашего друга из девятнадцатого века.

– Конечно, каждое число действительно соответствует букве. Однако, чтобы узнать, что это за число, необходимо сперва произвести кое-какие вычисления. Кроме цифр мы имеем здесь зашифрованные символы вычитания, сложения, умножения и деления. Так, например, вот эта группа знаков расшифровывается как «два плюс семь минус четыре», что дает нам пять. Ясно?

– Как дважды два.

– Следовательно, можно подумать, что эта группа знаков обозначает букву «е» – пятую в алфавите. Достаточно логично, не так ли?

– Конечно.

– Именно так я и подумал. Но какое бы число ни подставлял вместо того или иного знака, ничего не получалось. Одна сплошная бессмыслица. Вот почему вчера, когда вы приходили, я уже начал было думать, что все это розыгрыш. Но сегодня утром меня как громом поразило, я вдруг все понял.

Он снова сделал паузу, глядя на меня через стол. Ни разу за все время нашего знакомства я не видел такого восторженного выражения на его лице, такого сияющего взгляда.

– И что вы поняли?

– Каждое письмо к Амелии содержит в себе числовой ключ, как правило, он находится в абзаце, предшествующем зашифрованной части. К примеру, в том первом письме, если помните, он пишет, что, задув свечу, лег в постель и смотрел на звезды над Парижем и так далее. Он называет время – полночь, так что число двенадцать – это ключ к последующему зашифрованному фрагменту. Поэтому все, что нужно сделать, это прибавить двенадцать к результату каждого вычисления, и тогда все становится на место, обретает смысл.

– Вернон, вы чудо, – сказал я, глядя на загадочные каракули и не представляя, как бы я смог прочитать их. – А я-то поражался, как это вам удается решать кроссворды в «Таймс»!

– Желаете узнать, о чем говорится в письме?

– Разумеется.

– Я прикрепил расшифровку к каждому из писем. – Избегая моего взгляда, он принялся перебирать бумаги на столе. – Вот это – к тому, что мы сейчас смотрели.

Все так же не глядя мне в глаза, он протянул мне копию зашифрованного фрагмента из первого письма Гилберта, к которому скрепкой была прикреплена белая бумажная полоска с расшифровкой. Рядом с витиеватым слогом эпохи Реставрации расшифрованный текст поражал своей откровенностью.

Я снял полоску, чтобы взглянуть на оригинал, и увидел, что Вернон был прав. Чтобы написать эти несколько слов, Гилберту понадобилось почти двенадцать строк символов. Столь невероятно много места и все ради того, чтобы засекретить свое коротенькое непотребное послание. Я снова обратил внимание на сдерживаемую неистовость каллиграфического почерка, тонкие линии-порезы на всей странице. И вновь, как при первом чтении писем, я остро почувствовал этого человека: Гилберт, этот аристократ, насмешливый, образованный, кладет столько труда на то, чтобы посреди своего послания вдруг оставить элегантный слог и зашифровать откровенную похабщину.

– Клод? Что вы обо всем этом думаете?

Несмотря на банальность тайны, которую они 'скрывали, эти знаки сейчас еще больше, чем прежде, поражали меня скрытой темной загадочностью и низменностью. Я вспомнил, как Элен, едва бросив на них взгляд, попросила убрать их от себя.

– Клод?

С легким отвращением я положил письмо на стол и толчком послал Вернону.

– В нем есть что-то очень неприятное.

– Тут я с вами соглашусь, вряд ли наш друг Гилберт большой романтик.

– Дело не только в этом. В нем самом есть что-то действительно глубоко отвратительное. Разве не чувствуете? Просто мерзость.

– Значит, вы считаете, что это не шутка?

– Уверен, Вернон. Не знаю, зачем он это делал, но убежден, что в тысяча восемьсот семнадцатом году человек по имени Гилберт писал зашифрованные письма из Европы женщине, находившейся в Англии. Может быть, им не требовалось какого-то скрытого мотива. Может быть, то, что они пользовались шифром, доставляло им своего рода извращенное удовольствие, щекотало нервы. Что собой представляют остальные послания?

– Они в том же духе: детский лепет очень по-взрослому двусмысленный. Это еще относительно скромный пример. Хотите взглянуть на другие?

– По правде говоря, нет, спасибо. Почему бы не перейти к письмам, где говорится о Байроне?

– В самом деле, почему?

Я достал из кармана письма и перекинул ему через стол. Тучи теперь были прямо над нами; Вернон включил настольную лампу и направил ее свет на страницу.

– Первым делом, – сказал он, внимательно изучая описание Гилберта вечера в опере, – нужно найти число, служащее ключом. Не будете ли так любезны, пока я ищу, написать буквы алфавита?

Радуясь возможности чем-то занять себя, я вырвал страничку из блокнота и принялся за дело. Когда я закончил, Вернон воскликнул:

– Ага! Вот оно! Слушайте: «Это продолжалось, должно быть, долгих пять секунд, за которые мы распознали друг в друге родственные души». Затем начинается шифр. Итак, ключ – число пять, Клод. Вам не трудно написать пять под «а», шесть – под «b» и так далее?

Проставляя числа под буквами, я подумал, что мы впервые работаем вместе. К своему удивлению, я, человек богатый и удачливый, чувствовал гордость оттого, что мне оказана такая честь, – словно первоклашка, помогающий отличнику старшекласснику. Шифры, поэты и старинные документы – все это была территория Вернона. Здесь он чувствовал себя хозяином, уверенным и властным, каким обычно привык себя чувствовать я.

Справившись со своим нетрудным заданием, я взглянул на него. Он опустил лампу ниже, так что теперь она была не более чем в шести дюймах от старинного листочка. Когда он наклонял голову, в стеклах его очков появлялись два ярких прямоугольных отражения стола. И, склонившийся над конусом ослепительного света, он в своем сосредоточенном спокойствии походил на дантиста или хирурга.